И снова здравствуйте, я - Богиня!

Из Дворца Короля Драконов Богиня и её хранители вместе с Микаге вернулись на землю, когда тьма уже напускала свою тень. Воздух полнился свежестью и умиротворяющим спокойствием только у подножья храма. Весь остальной путь в нос бил едкий запах, сравнимый, разве что с гнилью. Едкие выхлопы, газы удушливым кольцом схватывали непривычное к ним или же отвыкшее от них горло, но которые всё же могли остаться незаметными, если бы не усиленные человеческие эмоции, такие внушительные и негативные, привлекающие любящих полакомиться ими призраков, что особенно резко чувствовались в самом центре города, который никогда не спит. И вроде бы и сморщиться нужно, в презрении отвернуться или прикрыться ладонью, но Нанами привыкла. Если честно, она бы даже и не заметила, если бы не хмурый Микаге, что шёл подле неё. И Нанами вдруг захотелось усмехнуться. Он — мирный Бог, совсем не привыкший к изобилующей гнили людских сердец и душ, их удушливой скопленной и накладывающейся одной на другую ауре в большом, буквально сводящем с ума мегаполисе. Другое дело она — бог-воитель, что привык к подомным миазмам. И, что более важно, она — человек, чьё сердце не просто подвержено, а полнится подобными эмоциями. Они бурлят в ней жгучим потоком, обжигают рёбра, скребут своими мерзкими гнилыми пальцами. Людям свойственно ошибаться, принимать неправильные решения, но не Богам. Они не могут допускать ошибки и всегда делают правильные поступки, даже если таковыми их назвать никак нельзя. Люди часто говорят: «Богам виднее». Однако у многих богов есть священные орудия, которые раньше были людьми, а все люди грешны. Обиды, страх, зависть, печаль, алчность, и много другого, что толкает к соблазну. Грех обращается болью. Так Боги и познают через орудия, что такое добро, а что зло. Так получается, люди и боги не такие уж и разные? Но лишь люди отделяют добро от зла, а вовсе не боги. Другими словами — Богам — всё дозволено. Они могут ранить, кого угодно и даже убить. Так когда-то сказал Ято. Однако он совершенно забыл, что существуют и мирные Боги, такие как Микаге. Хотя, смешно сказать. Нанами и сама была уверена в этом, пока не встретила Микаге. Он — воплощение всего хорошего, что есть в мире и даже в самих людях. Более того, он верит в них. Он — воплощение положительных эмоций. А сам Ято является богом-воителем, которого окружают только негативные эмоции вперемешку с кровью, через которую они так явно и быстро выделяются. И у Нанами сложилось такое впечатление… нет, она уверена, что тогда Ято говорил о себе, о себе подобных. И о ней в том числе. Но тогда… Может ли она называть себя человеком? Бишамон часто подталкивала её к этим размышлениям. Намекала. И Нанами всегда ухмылялась. Но ровно до того момента, как отделила от себя небольшую, совсем маленькую часть, но которая состояла из таких эмоций, что так сильно мешают богу-воителю, да и не только ему. Только с процессом отделения этих чувств, этих эмоций, Нанами поняла, что всю жизнь жила без них. И только тогда в полной мере осознала, о чём говорила ей Бишамон. Она убедилась в истинности её слов. Так может ли она считаться человеком? Дело близилось к полуночи. Однако одной единственной Нанами до сих пор не было в храме. Переступив главные врата, она сказала, что у неё есть дела. И так размеренно, даже плавно спускалась с лестницы, цокая каблуками так уверенно, с ровной осанкой и даже не обернулась, хотя спиной чувствовала на себе их пристальные взгляд. Так они и разделились. Некоторое время они все ждали её, сидя на крыльце. Но ночь всё шла, становилась темнее, всё ближе приближался рассвет. Не выдержав сковывающих оков Нанами, удерживающих их в храме, Мизуки пошёл в свою комнату и, скорее всего, пил саке, что сегодня так особенно не лезло в горло. Акура ушёл почти сразу же вслед за змеем со скучающим выражением, чуть ли не зевая. Он лёг, вальяжно развалился, согнув одну ногу в колене, одной рукой придерживая голову, а другой аккуратно перелистывая страницы какой-то книги и, судя по белым страницам, новой. Такое развлечение из мира людей, к которому он так привык, и даже однажды ёкай действительно пожалел о том, что не пришёл к этому раньше, что мог не прикасаться к ним годами. А Томоэ же плюхнулся на свой футон, напряжённо и с раздражением постукивая когтями по деревянному полу, курил кисеру, выпуская в потолок густые клубы дыма. Как она могла вот так просто взять и уйти?! Ночью, когда все нормальные люди спят! А ведь сама завтра начнёт жаловаться, что никуда не хочет идти, как это бывало обычно, и ему опять придётся буквально вытаскивать её из кровати за шкирку, чтобы потом не наорала на него с претензией, почему не разбудил. Опять пропустит завтрак, забудет свой обед и побежит за автобусом, и весь день будет клевать носом. Но ничего, губы Томоэ широко растянулись в ухмылке, явно не предвещающей для Нанами ничего хорошего. Завтра он ей устроит, чтобы желание отпало шляться ночью, где попало, даже чтоб в мыслях не было и намёка на подобную дурость! Как последняя доступная женщина! Томоэ сразу же сморщился, приложив руку к лицу. Язык его не поворачивается так думать о невинной Нанами, даже в зудящем порыве злости. Мужчина делает глубокий вдох, морщится ещё сильнее вплоть до оскала, обнажающего его острые белоснежные клыки. Пальцы его разглаживают крупные морщины, взволновавшие лоб, спускаясь к переносице, сильно давит на глазницы до лёгкой боли. И только один Микаге почти до светлеющего неба сидел на крыльце и тяжело вздыхал, ловя в небе ярко-красные всполохи, своего рода метки и печати, что вспыхивали практически одна за другой. Утро, что впервые так долго не наступало, наконец пришло. И Томоэ с невероятным жгучим нетерпением, дождавшись ровно, когда секундная стрелка совпадёт с минутной, а часовая остановится на семи утра, вскочил с футона, словно ужаленный с каким-то даже детским предвкушением, всего за минуту, а то и меньше, оказался прямо перед дверьми Нанами. Томоэ делает глубокий-глубокий вдох, и плечи его расслабленно опадают. Уголки его губ опущены вниз, хотя так и норовятся взлететь немного выше. Он с трудом нацепляет на себя каменное лицо, готовится сделать замах, и бьёт двери, что так сильно громыхнули, и не проснуться просто невозможно: — Нанами, сколько можно спать! — кричит он, но сразу же замирает с обезумевшим сердцем, видя убранный футон и пустую комнату. Томоэ озирается, вертится в стороны с ошарашенными глазами. Неужели она до сих пор не пришла? Но в нос вдруг так тонко бьёт нежный головокружительный запах цветов персиков и вишни. Слегка поводя носом Томоэ, необычно для самого себя, вылетает из комнаты, ведомый этим ароматом. И замирает уже на кухне, когда Нанами что-то заваривает себе в чашку, немного вздрагивает, разворачивается и смотрит на него тёмно-карими глазами со слегка приподнятыми уголками губ. — Доброе утро. Уже проснулся, Томоэ? — говорит Нанами глубоким и насыщенным голосом, что плавной но гордой рекой льётся из самой её груди. Томоэ стоит, словно статуя, внутри всё перевернулось. И только сейчас он понял, что не слышал, как она вернулась, не слышал ни единого её шага. Почему-то от этого, сердце его особенно болезненно пропустило удар. — Ты так рано проснулась, — как можно спокойнее, размеренным тоном говорит Томоэ с каменным, немного надменным и таким привычным повседневным лицом. — Обычно мне требовалось не меньше десяти минут, чтобы разбудить тебя. — Я рано встаю, — говорит Нанами, снимая чайник с огня. — Так что можешь идти отдыхать. — Томоэ в нос бьёт резкий и такой специфический, даже экзотический запах. — Что это? — спрашивает Лис, в два шага оказавшись позади Нанами. — Кофе, — просто отвечает она. И слегка прищурилась, протянув ёкаю чашку с почти чёрным напитком, над которым кружился пар. — Хочешь попробовать? Приняв протянутую чашку, Томоэ делает размеренным глоток, предварительно ещё раз понюхав этот терпкий запах, и чуть ли не давится, чувствуя слишком сильную горечь, противно стекающую по горлу. — Обжёгся? — с беспокойными нотками волнения в голосе спрашивает она, тут же протягивая стакан воды, который Лис осушает почти мгновенно. — Как ты можешь пить такую гадость? — спрашивает он, кривя лицом от въевшейся горечи. — Крепкий кофе помогает взбодриться. Если добавить в него две ложки сахара и молока, думаю, тебе понравится, он намного мягче. — Думаю, не сегодня, — бубнит Лис, всё ещё немного морщась. Открывает холодильник, ищет заготовки, что сделал вчера ночью и спрашивает будничным тоном, почти на автомате, готовясь, что запросит что-то экзотическое и трудноисполнимое для человека, но не для него. И от этой сладостной мысли на губах мельком заиграла еле заметная улыбка. — Нанами, что ты хочешь на завтрак? — Я не завтракаю, — попутно отвечает Нанами, пока сидит и спокойно попивает это жутко горькое поило, печатая что-то в телефоне. Томоэ вновь замирает с растерянным видом. Слова застревают комом в горле. Боги, как же ему непривычно! — Дай-ка угадаю, — но раздавшийся рядом с ней уж больно знакомый и надоедливый для Томоэ голос, как внезапно нагрянувший гром, буквально выбил его из минутного оцепенения. — Интервальное голодание? Каждое слово Курамы сочится самодовольством и ярым чувством собственного превосходства. Превосходством над Томоэ. Превосходством над всей ситуацией в целом. Его манерность жестов, движения и так в силу характера были присущи Кураме, как и такие черты характера как эгоизм, самодурство, а также и самолюбие. Однако сейчас он ведёт себя ещё наглее, ещё развязнее, как полноценный хозяин, и, чёрт его знает отчего, как грёбаный собственник, упивающийся своей властью над положением и, смешно подумать, над Нанами. По крайней мере, он пытается показать это не девушке, а самому Томоэ. Кто знает, может это Лису просто кажется, назойливо мерещится в каждом его жесте, отчего мужчина просто вскипает за доли секунды. Однако, опять-таки, кто знает. Надменно крестив руки на груди, Курама стоит с самодовольной улыбкой, и вальяжно, даже нагло садится рядом с Нанами. — Отстань, — бубнит она. Но губы её по-прежнему слегка растянуты. — Ты что здесь делаешь, тэнгу? — с ярым недовольством, почти рычанием спрашивает Томоэ, чувствуя, как вмиг подступивший огонь его искрится на пальцах, горло сковывает удушающая ярость и неконтролируемое раздражение, что отображается в его тонком вытянувшимся в нитку зрачке. — А разве не ясно? – устало отмахиваясь словно от назойливой мухи, скучающе разъясняет он как маленькому ребёнку на его надоедливые вопросы. — Пришёл за Нанами. — Она и сама в состоянии дойти! Тем более, — с таким триумфом даже приторно добавляет Томоэ, — я иду вместе с Нанами. — Зачем? — в недоумении и даже некой настороженностью, как могло показаться, приподнимает девушка бровь. — Ну как же, — с довольной улыбкой говорит мужчина, подойдя почти к ней вплотную. Опирается рукой о стол, слегка наклоняется. — Я всегда ходил с тобой. — И сейчас такая сладкая мысль яркой зарницей сверкнула в его голове, от которой ему захотелось расплыться в улыбке, что плавно граничит с оскалом. — Мне было интересно, как живут люди. Ты сказала, что так я начну их лучше понимать. Нанами слегка напрягается, сводит в раздумьях брови к переносице, но почти сразу же расслабляется, слегка приподнимая голову в небольшом наклоне. — Хорошо, — так плавно говорит она с приподнятыми уголками губ, — если таково твоё желание. Волна наслаждения обволокла Томоэ вплоть до кончиков пальцев от того взгляда, каким пилит его Курама. И он, кажется, даже знает, о чём он думает, буквально слышит его слова: «Хитрый Лисёныш! Лжец! Притворщик!». И от этого Томоэ становится только светлее на душе, вплоть до мягкой улыбки, в коей изогнулись его губы. — Так, Лис-шалунишка, — отшучивается вдруг таким хитрым голосом Курама, в то время как глаза его потемнели на несколько тонов. — Подавай завтрак! — Я тебе не прислуга. — Что же это за хранитель такой, раз не может уследить за своей госпожой и, хотя бы, накормить её. — Такой неприкрытый, ярый укор. — Вот, посмотри на неё, — говорит Курама, тыкая пальцем в щёку Нанами, — бледная, худая, одни скула торчат! Смотри, ветром сдует или украдёт кто-нибудь. — Сказала же, отстань! — нахмурившись, отвечает Нанами, шлёпнув его по руке. — Одна кожа да кости! Хотя, — протягивает он и так нагло начинает блуждать по ней глазами, демонстративно пялиться и задерживаться взглядом на тех участках тела, куда не имеет никакого права от слова совсем. — Курама, — грозно произносит Нанами, разве что не рыча, — за такое можно и в глаз получить.- Она наигранно кривит лицо, словно о чём-то усердно задумалась и лукаво ухмыляется. — Нет, — специально твёрдо говорит она, глубоко вздохнув, словно пришлось отказаться от какой-то манящей мысли, — лицо трогать нельзя, а вот по рёбрам в самый раз, — почти шипит она, отодвигая его лицо как можно дальше от себя. А Курама лишь усмехается. Томоэ смотрит и не чувствует, как у него скрипят зубы, сжимаются кулаки и выступает из-за губ всё это время тщательно скрываемый белоснежный острый клык. Ему не нравится их тесное общение. Это доверие, которое Нанами испытывает к тэнгу. Каждое его движение и слово она воспринимает как шутку, даже не подозревая и исключая любую возможность реальности и серьёзности его намерений, речей и прикосновений. Томоэ такое терпеть не намерен. — А что такое «Интервальное голодание»? — умело переводит тему Томоэ, изо-всех сил сдерживая губы от оскала и рычания. — Всего лишь женская дурость! — на удивление, молниеносно его подхватывает Курама. — Ничего это не дурость! Интервальное голодание это когда ты ешь в течение восьми часов. Я, например, ем где-то не раньше двенадцати и не позже восьми. Хотя, время может смещаться, главное — есть только в течение восьми часов ровно и не превышать тысячи двести килокалорий. — Господи, — закатил глаза Курама, — ты ещё и калории считаешь! Я же говорю — дурость! Не ешь ни жирного мяса, ни сладкого, масло не добавляешь. На кой чёрт это тебе сдалось? — Курама, ещё хоть слово и получишь по тыкве, — бурчит Нанами, нахмурившись. — Я не такая худая, в отличие от современных стандартов. Мой организм так привык, и если я съем до двенадцати хоть что-нибудь, меня стошнит. Курама глубоко вздыхает. Упёртая. Своенравная. Да, скорее всего… Да он точно пожалеет о том, что сейчас скажет! Но по-другому он просто не может поступить, не сейчас. Нанами вроде бы умная девушка, рассудительная и правильная, вот только по отношению к другим. Она работает как проклятая, пашет и день, и ночь. И главное продолжает добивать себя и свой организм как последняя мазохистка. Да, нужно сказать, что Курама, как бы то ни звучало, волнуется за неё. — А ведь Томоэ раньше не готовил, — сухо произносит он и чуть ли не морщится, точно выплёвывая яд. Всё его хорошее настроение вмиг улетучилось. — Он научился этому ради тебя. И, признаться честно, достаточно неплохо. Он ведь… старался, — эти слова дались ему слишком тяжело. — Неужели позволишь всем его стараньям быть напрасными? Сама знаешь, как тяжело делать заготовки. Неуважительно как-то. Нанами моментально выпрямляется, брови её слегка сводятся к переносице. Она закусывает нижнюю губу, немного виновато поглядывая на Томоэ. И робко улыбается, а Курама глубоко вздыхает. Вот, собственно, чего он и не хотел и через что ему приходится проходить, стиснув зубы. — Разве что немного. Томоэ ловит каждое её движение, каждый её жест. Внутреннее ликование перебивает едкое раздражение. Он наставляет на стол всё быстро, с неимоверной грацией и лёгкой улыбкой, садится рядом с ней, предварительно поставив прямо перед ней тарелку, изобилующую её самыми нелюбимыми грибами шиитаке. В уши опять, словно мелодия вливается: «Хитрый Лис», что так греет его нутро и будоражит. Он аккуратно протягивает ей палочки для еды, поглядывая еле уловимым лукавым взглядом. А потом так сладко улыбается и говорит, тянясь палочками к её тарелке, норовясь их переложить: — Прости, ты не любишь грибы шиитаке, давай я их уберу. И только Томоэ тянется к ним, предвкушая, как карие глаза посмотрят на него с большой благодарностью и уважением, как вдруг: — Ого, шиитаке! — говорит Нанами, аккуратно цепляя один из них и ловко кладя себе в рот. Томоэ аж остолбенел, застыв с палочками и широкими от неожиданности глазами. — Ты… любишь их? — с удивлением спрашивает Томоэ, не в силах выдавит из себя хоть что-нибудь помимо этого. — А почему я должна их не любить? — с приподнятой бровью отвечает вопросом на вопрос. — Здесь ты их не ела, — поспешил объяснить Курама, влив свою ложку дёгтя в бочку с мёдом. — Ты их терпеть не могла, а Томоэ каждый раз подкладывал их тебе… — Чтобы ты поскорее могла научиться превращать их во что-нибудь другое, — с напускным спокойствием перебивает его Лис, пиля острыми яростными глазами тэнгу, от которого ему стало нехорошо. Но Нанами усмехнулась, разулыбалась, тихо засмеялась. — Видимо, Микаге хотел усложнить тебе жизнь, Томоэ, раз уж заложил в мою частичку подобное привередство. Дальше всё было достаточно спокойно. Курама частенько пускал разные шуточки, припоминая её жизнь в этом храме, где Томоэ выступал, мягко говоря, не в лучшем свете. Лис огрызался, иногда дёргая хвостом под смешки Нанами. Пока на окно не села птица. Белый голубь с такими же белыми глазницами. Нанами быстро встаёт, рефлекторно промакивая пухлые губы салфеткой, резко разворачивается беря в руки белый конверт с красной печатью, что всё это время лежал рядом с ней. Аккуратно берёт в руки воркующего голубя, гладя его пальцем по голове, вручает ему конверт, который он послушно принимает в клюв, и выпускает его в окно немного резковатым, подталкивающим движением. И Томоэ понимает, что эта белая птица с белыми глазами — посланник богов, что несёт письмо в Такамагахара и, скорее всего, самой Бишамон. — Спасибо, Томоэ, за чудесный завтрак, — говорит она с лёгкой улыбкой. — Пойду переоденусь, жду вас через пять минут. Она проходит такой плавной, нежной походкой, от которой просто невозможно отвести глаз. Двери тихо закрываются за ней, а её запах до сих пор дурманит голову. Томоэ приходится сделать глоток, чтобы смочить своё пересохшее горло. И вдруг до его ушей доносится голос, пропитанный едкостью и ехидством: — Если тебе от этого будет легче, Томоэ, ты победил, — со спокойным выражением лиц вдруг говорит Курама, а глаза его так лукаво сощурены. — Ты в точности скопировал образ Нанами. Не только внешний вид, но ещё и характер. Когда ты подменял её в школе, я даже подумал, что это вернулась она. Курама поднимается вальяжно и просто уходит. Он явно доволен своими словами, что так задели Томоэ. Курама действительно испытывает невероятное удовлетворение от каждого своего слова, триумф и весомость. А Томоэ хватается за голову. Яд так и капает с его клыков, что так сильно выступили из-за губ. Он прекрасно помнит, как смотрели на него в образе Нанами. Да он, чёрт возьми, чувствовал на себе каждый похабный взгляд, что блуждал по нему, словно кусая. Только одна мысль о том, что на Нанами также накинутся, заставляло огонь на кончиках пальцев собираться и обжигать даже его. Погода сегодня была более комфортной, нежели вчера. Солнце так не жарило, не было обжигающей кожу духоты, даже ветерок приятно обволакивал своей прохладой. Белое здание школы было ровно таким же, каким Нанами его помнит. Те же стены, те же коридоры и форма учеников. Даже были знакомые лица, от которых, признаться честно, Нанами не в восторге. Воспоминания почти мгновенно яркими вспышками замелькали, пробираясь под самую кожу прямо к костям ядовитой и противной змеёй, неприятно сдавливая грудную клетку, постепенно переползая от лёгких к голове, копошась и задевая тонким остриём хвоста. Но лицо Нанами было по-обыденному холодно спокойным, лишь хмурые её брови изредка сводились к переносице, почти моментально приобретая прежнее положение. Всепоглощающая шумная толпа плотным кольцом сцепилась вокруг Томоэ и Курамы, только они переступили ворота учебного заведения. Громкие возгласы, смех, вопросы — словно рой пчёл жужжал в ушах. За них цеплялись, висли, тянули за одежду, заглядывали в лицо, наглым образом пытаясь привлечь внимание подобной навязчивостью. У Томоэ задёргался глаз, а губы брезгливо растянулись. В нос вбилось неприятное до тошноты обилие напыщенных духов из дорогих флаконов, обилие помад разных оттенков, хоть и розовых, запестрили перед глазами. Томоэ захотелось оттолкнуть от себя всех этих… девушек с омерзительными наштукатуренными лицами и отвратительными манерами, подкреплённые мерзкими писклявыми голосками. Ему было просто необходимо как рыбе вода увидеть его чистую, прекрасную Нанами. Почувствовать её нежный запах, прикоснуться к мягкому бархату кожи. Увидеть её настоящие глаза, не подкреплённые иными, алчными и корыстными побуждениями и мыслями, как бы покруче прогнуться. Но другая, более содрогающая его сердце и разум мысль вбилась под рёбра. А ведь красавица-Нанами непроизвольно приковывает к себе мужские взгляды, даже не желая подобного. Да что уж говорить, он помнит, как сам на неё смотрел, чуть ли не облизываясь. Томоэ замирает всего на мгновение, но и его ему хватает, чтобы его мужское сознание изобразило, что поджидает Нанами почти за каждым углом. Мужчина чуть ли не срывается с места, расталкивает всю эту бешеную толпу, которая, казалось, лишь сильнее начала сжиматься вокруг него. Ему тяжело дышать, грудная клетка, вмиг охваченная жаром, начала высоко и рвано вздыматься. Он уже тянется к ней рукой до хруста костей, пытаясь ухватить как можно крепче, неосознанно вновь и вновь повторяя её имя. Вот только, вопреки всем убеждениям и домыслам Томоэ, происходило всё отнюдь не так, как он представлял, а совершенно иначе и, признаться честно, совершенно непредсказуемо. И вовсе можно сказать нечто совершенно неожиданное. Нанами прошмыгивает сквозь плотную толпу легко и беспрепятственно. Словно бы она была сорванным листиком, подхваченным дуновением ветра. Шаг. Шаг. Разворот плеч вместе с корпусом. Поворот. Уклон. Толпа всё сближалась и сближалась, становилась плотнее. Прямо на неё неслись, чуть ли не сбивая с ног, будто бы вместо неё было и вовсе пустое место. А она, словно кошка, спокойно разворачивала своё тело, ловко уходя от столкновения. Будто её и не видят вовсе. А она, словно кошка, спокойно разворачивала своё тело, ловко уходя от ударов чужих тел. Но вопросов у Томоэ стало ещё больше, сердце пропускало удар за ударом, тугим гулом отдаваясь барабаном в ушах, казалось, как минимум целую вечность, что на самом деле считалась секундами, когда на его вырвавшийся истошный возглас: — Нанами! На него стали странно смотреть, непонятливо озираясь по сторонам и пожимая в недоумении плечами, пялясь в ту же точку воздуха, куда и Томоэ, повторяя сначала тихим шёпотом, что с каждой секундой всё нарастал и нарастал подобно громкому шелесту листьев, которые нещадно в грозу мотыляет в разные стороны ветер: «А кто это? Куда он смотрит? О ком это он? Там же никого нет! Показалось, что ли?». Томоэ словно прирос к земле. Ноги его не слушались. Словно он попал в смертельные зыбучие пески, обрекая себя на погибель. Острая и такая яркая мысль, словно удар грома, промелькнула в его сознании, заставляя чуть ли не приоткрыть рот. Её действительно никто не видит?.. К слову сказать, с подобной чертовщиной столкнулся не только Томоэ. Ами, что так усердно пыталась найти Нанами, узнав от Курамы, что сегодня девушка придёт на занятия. И, когда её терпение окончательно лопнуло как мыльный пузырь, девочка, не в силах более сидеть на одном месте, решилась-таки сама встретить Нанами. Однако… — Извини, ты не видела Нанами? — с надеждой в трепетном голосе застенчиво и совсем нерешительно спрашивала розоволосая, в силу своего стеснительного характера. Её большие блестящие глаза впивались совсем как жалобные щенячьи, что стеснительно поглядывают на человека, попутно подвиливая хвостом, сложив лапки. Но дальше произошло что-то совсем из ряда вон выходящее, чего Ами никак не готова была услышать, хотя она была уверена, что отныне её ничем боле не удивить. Сердце её быстро застучало по рёбрам как у кролика. В горле пересохло вместе со словами, а большие глаза расширились настолько, что чуть ли не выпали из орбит. Она забыла, как дышать, как говорить. Ноги её обмякли настолько, что она вот-вот могла бы упасть, как будто бы из-под Ами выбили почву всего от пары слов одной девицы, что кинула на Ами брезгливый взгляд с кривым лицом, высокомерно взмыв нарисованными чёрными бровями вверх, как будто бы её задело само обращение Ами к своей собственной персоне: — Кто это? Ами не поверила своим собственным ушам. Что она только что ответила? Почему? Она специально пытается задеть её? Мысли сметающим роем зажужжали в её голове, больно вбиваясь в череп. Скрежеща. Завывая. Как такое может быть? Ами пошатнулась на месте. Нет! Этого никак не может быть! Она сделала глубокий вдох и медленный выдох через нос, как учила её Кей. Постепенно шумный ураган начал стихать, а разум проясняться. Совершенно верно. Мира — выскочка, высокомерная и просто разбалованная девчонка, которая лишь издевается над другими. Однако, смешно сказать, сама-то она толком из себя ничего и не представляет. Нанами удивительная девушка! Красивая, добрая. Вот Мира, видимо, и взъелась на неё. Издевается над ней, смешно подумать, из-за материального положения! Хоть Ами и не имела привычки и даже желания оскорблять людей, в её голове правильной девочки всплыли нецензурные мысли и слова, от которых она сама же и раскраснелась. Ами уже облегчённо выдохнула, почувствовав лёгкость, как от брошенной ноши. Она воспряла духом. Решительно сжала кулачки и даже слегка нахмурилась, загоревшись настойчивостью найти Нанами. Однако пыл её с каждой минутой лишь уменьшался. Её словно бы давили, как мелкую букашку. С каждым разом её словно втаптывали в грязь, отмахивались кроткими отрывками, лишь бы она отстала, доводя бедную Ами чуть ли не до горьких слёз. — Кто это? Снова и снова: — Вы не видели Нанами? Нанами Момозоно? — А кто это? Никогда о ней не слышала. И даже от учителей: — Что ещё за Момозоно? У нас не учится никакой Момозоно. Ты должно быть ошиблась. И даже, когда чуть ли не разрыдалась в истерике, она почти закричала, указывая пальцем на пустующую парту у окна, всё равно слышала один и тот же равнодушный и отречённый ответ: — Ты чего? За этой партой никто не сидит. Она всегда пустовала, наверное, припасена для новеньких. Так просто, словно держат её за дурочку. Смеются. Нагло и открыто прямо смотря ей во влажные глаза. У Ами открываются веки всё больше и больше. И наконец, долгожданное осмысление, которого она, оказывается, ждала всегда. В некоторой мере, она наконец почувствовала себя свободной. Она ещё никогда не чувствовала себя настолько одинокой и отрешённой от этого мира, от людей. Дикая усмешка кривит её губы. Голова опустилась, упав лицом в искривленную как сухая палка дерева руку. А её плечи начали припадочно подрагивать. Почему? Почему Нанами никто не помнит? Это грёбаное равнодушие, с каким говорят, с каким на неё смотрят, заставляет захлёбываться слезами, чуть ли не комом в горле вставшим, мешающим свободно дышать. Но вместо горьких слёз обиды, подумать только, Ами смеётся! Так дико, судорожно тихим грудным смехом в самой настоящей истерике. Вот она — цена осознания этого мира через разбившиеся розовые очки. От бессилия, от собственной проклятой слабости, неуверенности и осознания собственной беспомощности Ами облокотилась о стенку в коридоре, закрыв ладошками своё покрасневшее лицо. Эта социальная несправедливость как была, так она и остаётся. Даже сейчас, тихо проходя мимо к классам, Ами чувствует, как на неё презрительно, пренебрежительно косят глазами со смешками. На неё, на таких, как Нанами. Эти сучёныши гнобят тех, кто учится сам, без помощи непутёвых родителей, впахивая, как кони, зарабатывая на учебу. А сами нагло пользуются положением своих богатеньких родителей, клянча у них деньги на новенькую машину или очередную пару туфель и истеря, когда получают немного меньше. И их разрывает на смех, когда другим не на что даже купить риса на обед. Как и Нанами. Безусловно, ей, возможно, впервые в жизни так повезло. Сейчас она живёт в семье среднего уровня жизни, где уже несколько месяцев её кормят, дают бесплатно кров и хорошо к ней относятся. И она им необъятно благодарна. Но вдруг знакомый мужской голос, на удивление, сквозь густой шум тихо и совсем несмело вливается в уши, от чего она чуть ли не вздрагивает. Ами так и не поняла, что именно заставило её повернуться. То ли рефлекс, то ли непонятное ощущение облегчённости сквозь редкие покалывания похолодевших пальцев. Сначала она даже не поняла, что испытывает, представьте себе, что-то очень близко напоминающее страх. Сердце её пропустило два тугих удара, грудную клетку заскрежетало острыми иглами изнутри, попутно разливая что-то неприятно липкое, скользящее по рёбрам, обсасывая каждую клеточку. Ами поняла, что у неё трясутся руки. Девчушка тихо вздыхает, а из её горла вырывается тихий всхлип. Нерешительно поднимает глаза, словно боится столкнуться её с тем, от чего ей стало жутко и стыдно за все свои поступки. Но Ами и вовсе чуть ли не задохнулась, завидя не страшное, жуткое чудовище, а прекрасную девушку с длинными шёлковыми шоколадными волосами. Тёмно-карие глаза совершенно необычного лисьего разреза, наполненные знаниями, как настоящие камни, которым не одно столетие, прикрывают длинные чёрные ресницы. А кожа её белая, розовые губы пухлые, как в сказке у Белоснежки. У неё идеальная осанка, от которой источалось гордость, величие и великолепная уверенность. Она словно бы сияла. И такая яркая мысль, подобно осенению и пониманию в полной мере, что чётким тоном вбилось в самую голову и прошлось по всему телу: Богиня! Совершенная Богиня! Её лицо было совершенно. Её походка, движения, мимика, жесты, её голос — она была идеальна во всём! Нанами! Ами чуть ли не захлебнулась от кома, что застрял в её горле и мешает говорить. Она вскрикивает из последних сил, не узнавая собственного голоса, и не понимает, как ноги сами её начинают нести к ним: — Нанами! — вскрикивает Ами, чуть ли не врезаясь девушку. Но, подняв глаза, Ами всё отчего-то не может им поверить. Она наивно рассчитывала увидеть знакомое лицо, понять, что её ведение было наваждением от разлуки. Однако перед ней, высоко и удивлённо вскинув брови, стоит Нанами и выглядит ровно так же, как в тот день, когда изгоняла в школе духа. Какой она увидела её всего несколько секунд назад — ей не показалось. И у Ами непонятно от чего затряслись в раболепии коленки. — Ты видишь меня? — удивлённо и как-то отдалённо спрашивает Нанами, а у Ами внутри всё обрывается, сердце начинает биться громче и быстрее, болью отдаваясь в ушах. Страшно и одновременно маняще притягательно, как мотыльку на огонь. И словно в подтверждение её слов, к ним подходит учитель и говорит так просто, отчего Ами захотелось закричать, прикрыв рот ладошкой: — Ребята, а чего это вы тут втроём стоите? Скоро начнутся занятия, поторопитесь. Ами ошарашенными глазами смотрит то на её отчего-то растянутые губы, то на смирного Томоэ и удовлетворённого Кураму, то на удаляющегося мужчину. И всё никак не понимает, да что же такое творится?! — Так ты та девушка, о которой мне рассказывал Курама, Ами, верно? — с растянутым уголком губ произносит Нанами с блестящим интересом в глазах. Ами только едва-едва кивает, и замечает, как приподняты её уголки губ, какой у неё голос глубокий, немного низковатый, нежели к которому она привыкла. — Почему тебя никто не видит? — наконец Ами тихо задаёт вопрос, что так сильно озадачил её вплоть до головной боли и на который ей не терпится узнать ответ, смахнув, наконец, эту зудятину со лба. Нанами усмехается по-доброму снисходительно как маленькому и чрезмерно милому ребёнку. Немного склоняет голову набок. А глаза глубокие-глубокие, как морская пучина, утягивающая за собой гипнозом. В них блестят мысли, идея, что мгновенно возникла. Смотрит куда-то в сторону, будто бы что-то ищет. И, видимо, находит, отчего её сдержанные губы немного растягиваются. Рядом стоит уборщица, протирает полы. Вдруг, словно осенённая какой-то уж больно навязчивой мыслью, женщина решила протереть полы именно между ними и чуть ли не задевает деревянным древком Нанами. — Простите, — говорит Нанами, легонько докасываясь до плеча женщины, а улыбка её становится ещё шире, ещё выше взлетают уголки её губ. Женщина ощутимо вздрагивает, когда до неё доносится голос, смотрит большими глазами на мило улыбающуюся Нанами и тихо охает. — А, ой, — чуть ли не подпрыгивает она на месте, — извините, пожалуйста, — пролепетала добродушная женщина и поспешила уйти, смущенная своей невнимательностью. Ами стоит по-прежнему с большими глазами. И до неё постепенно начинает доходить всё, что сейчас произошло вдобавок к тому, что было на Окинаве. Пазл, что так не хотел собираться, начал вырисовываться в более-менее понятную картинку. — Я всегда думала, — тихо, почти шепчет Ами, обращаясь к Томоэ и Кураме, — раз вы не люди, то вас не видят. — Не совсем, — говорит Курама с его привычной обольстительной улыбкой, но с тонком примесью чего-то особенного, чего-то необычного и совершенно нового. — Мы видимы, так как относимся к высшему рангу ёкаев. Мы намного сильнее различных третьесортных аякаши. — Что касается меня и мне подобных, — продолжает Нанами так легко и непринуждённо со снисходительной улыбкой, словно объясняет что-то совсем простое маленькому ребёнку, как, например, почему ночью становится темно, — мы тоже видимы, просто нас трудно заметить. А так нас может увидеть любой. Но Ами только хмурится, словно не может до конца поверить и принять её слова. Нет. И всё же определённо что-то не складывается! Вновь что-то едкое и противное зажужжало в её голове, создавая уйму вопросов, а не на оборот, разгоняя их. Как же тогда Нанами училась с ними раньше? Она определённо была видима, заметна и вполне ощущаема, как обычный человек, и для Ами, признаться честно, было умопомрачительным откровением её нечеловеческого статуса. А Нанами ухмыляется, словно ожидала подобного выражения лица. И говорит своим чарующим глубоким голосом, что прекраснее любого соловьиного пения, который только и хочется слушать. — Ты мне вот что скажи. Сколько здесь уборщиц? Ами встрепенулась и, кажется, растерялась от такого неожиданного и странного вопроса. Сколько? Да она никогда и не задумывалась над этим. И Ами почему-то стало даже стыдно и совестливо, что она никогда не предавала значению людям, выполняющим такую тяжёлую работу. Она уже хотела было рефлекторно обернуться, но Нанами вдруг остановила её: — Только не подглядывай. Вздрогнув от такой странной просьбы, Ами задумалась, немного напряглась, приложила указательный палец к губам, высоко вскинув брови. — Ну… — сконфужено протянула она, — две? И, наконец, оборачивается и ахает.  — Ой, четыре… — растерянно произносит она, наблюдая, как четыре пожилых женщины столпились у входа в служебное помещение, что-то активно обсуждая и даже всплескивая руками. А Нанами лишь довольно и снисходительно хмыкает, словно получила тот ответ, на который она и рассчитывала. — Вот видишь. Я как те две женщины, трусь на заднем плане. Если нас замечают, то видят как обычных людей, но тут же забывают. Ведь и ты, Ами, не запоминаешь каждого прохожего, что встречается на твоём пути. А мы, гости с того света, ещё меньше бросаемся в глаза. — Так ты всё же не человек? — почти вскрикивает Ами, вцепляясь в руки Нанами, отчего та удивленно вскинула брови. — Человек, — мягко отвечает Нанами, плавно ведя головой. — Просто сейчас я исполняю обязанности Богини. Я мало провожу времени с людьми, да и на Земле. Тем более, сейчас у меня с каждым днём всё больше и больше появляется последователей, которые построили мне храм. Я становлюсь неким эгрегором, которому молятся люди. Поэтому, несмотря на то, что я рождена человеком, меня достаточно трудно им назвать. — Но в твоих силах сделать так, — неожиданно и так самодовольно начал Курама, упиваясь каждым своим подкреплённым знанием словом, — чтобы тебя видели как обычного человека. — Да, — на удивление нехотя протягивает Нанами, разве что не морщась, как от неприятного запаха или чего иного, прикрывает глаза, почесывая затылок, и приглаживает волосы, — хотя это будет достаточно проблематично. Проще, когда тебя не замечают и даже, если и увидели, то сразу забывают. Ами почему-то вдруг стало больно от её слов настолько, что она прикусила губу. В груди неприятно защемило, сковало до противности липким, стекающим по рёбрам от сердца и лёгких до низа живота. Походка у Нанами плавная, уверенная и до одури грациозная. Твёрдые шаги, что эхом отлетают от бетонных стен, слышимы только им троим. Нанами на пару шагов выходит на центр почти пустого коридора. Делает глубокий вдох, словно окончательно нагоняя на себя уверенность правильного и, как оказывается, тяжёлого для неё решения. Прикрывает глаза, словно сама мысль о последствиях, что обрушатся на её голову, и сделать это сию же минуту далось ей слишком тяжело. Девушка замахивается ногой и громко топает. Как только её нога касается пола, яркий свет кольцом моментально начал расползаться, создавая мягкий ветер, едва колышущий волосы. Маленькая вспышка ни с того ни с сего так внезапно разорвалась прямо над ними. И Ами могла поклясться, что повсюду слышится неприятно громкий треск разбивающегося стекла. В реале же только ей, Нанами и Кураме с Томоэ. А может быть, кому-то ещё ещё. Как будто бы разбился купол, который всегда был над ними. В их классе, рядом с которым они стояли, точно по щелчку началась какая-то возня. То и дело стали слышаться тихий шёпот, перешёптывания, переходящие в гул. Люди зашумели, как лесная чаща во время нового дуновение ветра. Где-то раздался первый неспешный и слишком громкий в диссонансе с уже привычным тихим гулом и поэтому режущий его шаг, сопровождаемый небольшим цокотом. — О! — прозвучал насмешливый возглас того самого паренька с неряшливой копной белых волос, что так сильно доставал Нанами даже когда рядом был Томоэ. — А эта парта разве не… Точно! Неужто Момозоно так и не придёт? — Опять заладил, Момозоно то, Момозоно сё, — подкалывающим тоном засмеялся брюнет рядом с ним, а у Томоэ точно дежавю, от которого бросает в мелкую и до неприятного скрежета дрожь. — Может, ты влюбился в неё? — Не смеши так! — залился наигранным смехом так раздражающий блондин. — У этой Момозоны даже риса на завтрак нет! Так чего бы над ней не поприкалываться! — Эй, — достаточно грубо и резко раздаётся подле него, что тот в момент замирает. — Прости, но не мог бы ты отойти от моей парты. Она моя, не так ли? Та же интонация, те же пристальные глаза с тёмным огнём. Томоэ чуть ли не вздрагивает. А ведь Курама действительно был прав. Опять. И Лиса это до одури бесит, до тихого гортанного рыка и тянущимся к чужому горлу когтям. Миловидная девушка с вытянутой осанкой встала перед одноклассниками, спокойно сцепив сзади руки в замок. Волосы цвета молочного шоколада, густые и длинные, словно шёлковым водопадом скользят по её плечам. Невысокая, хотя казалась таковой. Кожа белая-белая, наверное, можно назвать её жемчужной. Она словно сияла. Как фея или нимфа. И вмиг раскрасневшиеся парни немного потупил свой взгляд. Ещё немного, и они вконец раскраснеются, когда кровь прильет к лицу. Ресницы её невероятно длинны и черны, прикрывают строгие тёмные, но словно пустые глаза, по кромке которых пляшет что-то соблазнительно-притягательное, отражающееся блеском, но в то же время и пугающее вплоть до мурашек. Уголки пухлых немного бледно-розовых губ тянутся вниз. «Что это за сияние? Это точно та Момозоно? Над её головой цветы парят!» Тихие перешёптывания постепенно нарастали, становясь всё наглее, всё открытее, постепенно перерастая в сносящий бурлящий поток, настоящее цунами. До ушей то и дело долетали восклицания: «Эта та самая Нанами Момозоно! Она училась дистанционно, просто сдавала экзамены! А, ну да, так проще!» Её имя стало летать по классу с неимоверной скоростью, словно лист, подхваченный ураганным ветром, швыряемым в разные стороны. А Нанами, словно всё это касается не её, а кого-то совершенно другого, просто сидит и пялится в окно пустыми глазами, облокотившись на руку, поддерживает кистью подбородок. Иногда подрагивает ногой, закинув одну на другую. Скучно. Ей просто нечего тут делать. Но, признаться, она изо всех сил пытается абстрагироваться от всего этого надоедливого шума, ни на кого не оборачиваясь, даже на Кураму, что всем видом пытался поддержать её любым образом. Даже на Томоэ, уголки губ которого тянутся вниз. Его лицо было напряжённым, как и он сам. По глазам его потемневшим было заметно, что в голове у него кружились отягощающие его мысли, безжалостно кусающие его и пробирающиеся под кожу и череп. И спросить бы, что его так отягощает, что так волнует его и о чём он задумался. Вот только, какая жалость, Нанами не имела подобной привычки. Это касается не её, а самого Томоэ. Она сама никогда не любила, когда к ней приставали с назойливыми расспросами. Так что в таких подобных ситуациях иногда человека лучше оставить в покое наедине со своими собственными мыслями, и уж тем более не вторгаться в его личное пространство. К тому же ей сейчас далеко не до этого. Нанами чувствовала на себе эти внимательные, заинтересованные, а иногда и завистливые взгляды, что выворачивают до бешенства и выступивших зубов в оскале из-под скривившихся губ. И цокнуть хочется, и огрызнуться прямо до тряски. Однако лицо её неизменно каменное, излучающее напускное скучающее спокойствие, в то время как её это всё безумно раздражало. Будто она — какое-то новое экзотическое животное в этом зверинце. Благо голос учителя вырвал её из раздумий и буквально заткнул всех остальных: — Момозоно Нанами, рад тебя видеть, — приветливо начал мужчина, и тут же стал засыпать её различными вопросами, на которые Нанами скупо отвечала либо просто кивала. — Я знаю, ты серьёзно болела и пропустила последний год, сдавая всё дистанционно, кроме последних экзаменов. Я всё понимаю, это будет сделать достаточно сложно, но постарайся подготовиться побыстрее. Нагружать тебя в первые дни занятий я сильно не буду, но… — В этом нет необходимости, — вдруг говорит она, под восклики и аханье окружающих, и чуть ли не цокает. И кажется, она с таким энтузиазмом поднялась со своего места от радости, что ей можно поскорее уйти отсюда. — Я готова сдать всё прямо сейчас. — Как? — удивился мужчина от неожиданно уверенного голоса, а не как он ожидал или привык сконфуженного мямленья, поправляя съехавшие очки. — Все экзамены за один день? Ты точно сможешь? — Смогу, — твёрдо говорит она стальным голосом, смотря мужчине прямо в глаза своими тёмно-карими, от которых ему стало не по себе. Весь учебный день прошёл в ощутимом каждой клеточкой кожи напряжении. Впервые Ами никак не могла сосредоточиться на словах учителя. Он всё прокручивала информацию о Нанами, о том, что случилось на Окинаве, после чего девушка начала видеть странных и часто пугающих существ, которых люди называют аякаши. И это так странно: осознавать, что все мифы и легенды на самом деле не что-то за гранью фантастики, а часть мира, в котором мы живём. А ведь действительно, всё должно на чём-то основываться. Люди из разных стран просто не могли одновременно выдумать похожих сверхъестественных существ. Поначалу, Ами на самом деле было страшно, дико и так непривычно. Но потом она начала привыкать. В том числе и к косым насмешливым взглядам в её сторону от других людей, которым не доступно то, что видит она. И привыкнуть к этому Ами до сих пор не может. Да-да! Именно к людям, в отличии от странных существ. Интересно, а Нанами тоже проходила через это? Как она могла столько времени скрывать свою особенность от людей? Как могла остаться незамеченной? Или же… Ами задумалась. А ведь она ничего о ней не знает. Что испытывала Нанами, что чувствовала, как справлялась, да и вообще, смотрели ли на неё также косо, как на ненормальную? Но тут же сморщила носик. Глупый вопрос… Однако в любом случае, Нанами такая сильная, и неважно, что было в её жизни до этого. Ах, как бы хотела и Ами стать такой же! У неё появилось столько вопросов, на которые, она очень надеется, ей совсем скоро даст ответы Нанами. Теперь самое главное, это дождаться обеда. А стрелки так долго идут, словно специально тянутся слишком мучительно, вытаскивают из неё всё терпение и душу. Наконец прозвенел долгожданный звонок, который по-особенному резко влился в уши. Ами не помнит, как она сорвалась с места, как побежала под замечания учителей. Ей было всё равно. Главное — поскорее найти Нанами и поскорее получить ответы на все волнующие её вопросы, от которых уже пухнет и лопается раскалённая голова. И наконец находит, чуть ли не сбивая её с ног. Нанами высоко приподнимает брови, явно не ожидая такого необоснованно доброго отношения к себе. И губы её растягиваются в лёгкой улыбке, когда Ами сразу же начинает засыпать её вопросами. Нанами делает маленький, кроткий жест рукой, показывая посматривающего на неё Томоэ, что волноваться незачем и он может идти и спокойно отдыхать от людей. Тем более, что и Нанами горела подобным желанием. Это выматывает, выворачивает наизнанку до бессилия. Проблемы окружающих, социальные отношения, нелепые и глупые разговоры и попытки что-либо выстроить из себя, казаться кем-то другим, а не самим собой, гнобить кого-то, кто слабее тебя ради одобрения более сильных. Как животные. И впрямь, самые злачные места, притягивающие призраков и гостей из другого мира. В конце концов, Ами утащила её на крышу вместе с присоединившейся Кей. И если Ами более-менее спокойно требовала от Нанами ответов, Кей же была настроена более воинствующе и решительно в силу своего прямого характера. Как выяснилось, и Кей тоже теперь видит аякаши. Тогда, на Окинаве, Курама дал ей своё перо, которое Кей, сложив несколько раз, залила то ли стеклом, то ли ещё чем-то, и получила такой вот кулон, что скрывал всегда прилегающее к телу перо ворона тэнгу. Как ей сказал Курама, любой может видеть аякаши, если касаться части тела ёкая. Находчивая девушка. — Очки помогают лучше разглядеть ёкаев, — говорит Нанами, а Ами с Кей ловят каждое её слово, — многие экзорцисты используют бутафорские, просто оправу с обычными стёклами. — Вот как, — воодушевилась Кей, хитро сощурившись и расплывшись в довольной улыбке. — А ты, Нанами, — спросила Ами, попутно жуя рисовый пирожок, — у тебя они есть? — Нет, — просто ответила она, вытянув ноги, и облокотилась прямыми руками о землю, подняв голову высоко к небу. — Но задумывалась над тем, что бы их приобрести. — Тогда решено! — воскликнула Кей, сжав кулак. — Очки — последний писк моды, к тому же парни западают на таких милашек в очках. Сегодня же пойдём в магазин оптики и купим по паре! Нанами усмехается, уголки её губ лишь сильнее приподнимаются. Для неё это так странно, непривычно, дико. Уж никак она даже думать не могла, что когда-нибудь будет вот так просто говорить с кем-то о ёкаях, что её не будут называть лгуньей, странной, страшной, а наоборот будут тянуться к ней, расспрашивать о них и о том, что она видит. Её не гонят, не избегают. И это Нанами кажется таким нереальным, совсем неестественным и настолько хрупким, что аж смешно. Когда обеденный перерыв начал подходить к концу, Кей куда-то утащила Ами, при этом озорно улыбаясь. Нанами осталась одна, но ей нравится быть одной, особенно после такого приятного времяпрепровождения. Ей нравится просто лежать, закинув руки за голову и так легкомысленно смотреть в чистое небо. И совершенно ни о чём не думать. Как беспечно с её стороны. На душе вдруг стало так хорошо, так свободно и тепло от простого общения, что Нанами даже усмехнулась мысли, что она могла бы вздремнуть. — Отдыхаешь? — вдруг раздаётся прямо над её ухом приятный мужской голос. Нанами не вздрагивает от такого внезапного присутствия, не ахает. Она знала, что он здесь, совсем-совсем рядом. Девушка плавно садится, слегка потягиваясь, и улыбается совсем немного сильнее обычного, но так искренне. — Мы тебе помешали, Томоэ? Мне казалось, ты спал. Хоть она так и говорит, но всё это время чувствовала на себе его пристальный взгляд красивых фиалковых глаз, что отрицать было бы глупо с её стороны. — Устала? — спрашивает Томоэ, не сводя с неё своих таких мягких фиолетовых огней, а линия рта его плавно изогнута. — Они не утомили тебя своей бессмысленной болтовнёй? Чуть-чуть подавшись вперёд, мужчина аккуратно, чтобы не задеть её своими длинными и острыми когтями, почти невесомо накрутив шёлк волос на палец, убрал выбившуюся прядь за ушко. Томоэ прикоснулся своей большой ладонью к её волосам, мягко поглаживая их, вдыхая головокружительный запах, от которого непроизвольно прикрываются в блаженстве веки. — Нисколько, — просто ответила она, плавно ведя головой, глядя прямо на него. Глаза в глаза. — Мне даже нравится. Лёгкая и такая приятная улыбка тронула её губы, задевая и сердце Томоэ, что отдавалось пульсом в его ушах. Ему определённо нравится, как Нанами ведёт себя, не стесняясь, смотрит прямо в глаза при разговоре, смущённо не отворачивается, коим даже неосознанно промышляют многие девушки. Нанами и сама не знает почему, но у неё в голове возник один образ, отчего она чуть ли не прыснула от смеха, а потом и вовсе не рассмеялась. Кажется, она только сейчас начала понимать, кто такой хранитель. Что Томоэ её хранитель. Спокойный и терпеливый нрав, рассудительный, с приятной улыбкой, а мягкие глаза наполнены уважением, преданностью, благородством, честью и достоинством. Поразительно, она и среди людей такого никогда не замечала практически ни у кого и никогда. — За несколько дней, я начал понимать, что та Нанами, которая пришла в храм год назад и ты, Нанами, абсолютно разные. Та Нанами была такой шумной, энергичной, общительной… — вдруг начал Томоэ, немного задумавшись, вальяжно присев рядом с ней, согнув одну ногу в колене и положив на неё руку. — Скажи, я могу ошибаться, но как мне показалось, ты избегаешь людей, предпочитая им аякаши. Значит ли это, что тебе скучно людское общество или же что ты игнорируешь его? — проговорил как-то двусмысленно мужчина. Нанами приподняла бровь в немом вопросе, а он сгорал от захлестнувшего его любопытства, нахлынувшего на него, между прочим, впервые за несколько сотен лет с подобной силой и жжением в сердце. Нанами тяжело и как-то обречённо вздохнула полной грудью, отчего её плечи подпрыгнули и нервно упали вниз синхронно с опущенными веками, словно она боялась этого вопроса, но всегда знала, что когда-нибудь ей придётся на него ответить. — Когда веришь людям и общаешься с ними, сталкиваешься с уймой проблем, — по-обыденному холодно, скупо и сухо отвечает она. Улыбка Лиса спадает с его губ. Видимо, он затронул личную рану и влез в неё грязными пальцами. Но, чёрт побери, Томоэ, как никогда, настолько сильно хотел узнать и понять. В нём проснулось непреодолимое желание, так, глупая шалость, глупое и эгоистичное, смешно граничащее с детским. Он хотел, чтобы она сама рассказала ему, чтобы она отбросила своё самообладание и вечный гордый контроль. Внутри что-то защемило от неожиданной мысли: он хочет увидеть чувства. Увидеть её настоящие раскрепощённые эмоции и видеть такой всегда: расслабленной, доверяющей ему и готовой открыться… Непроизвольно Нанами нахмурилась. Она готова поклясться, что у неё заболела голова от жгучего вопившего внутри неё разума назойливого правильного голоса. Почему она решила высказать свое мнение, причём мужчине, которого она не так давно знает? И от этой чертовски правильной мысли, Нанами вдруг обозлилась на саму себя с ядовитым смешком где-то у себя глубоко внутри. Она была готова поклясться, что её звук вдруг бешено заколотившего сердца ёкай услышал, но, на удивление, упорно делает вид, что не замечает этого. Неужто из вежливости? Но тогда зачем он завёл этот разговор? Зачем начал, если не хотел слушать? Может, просто потому, что это обязанность хранителя? Ей вдруг захотелось выплюнуть слова вместе с ядом, что накопился вместе со слюной. Ответить как-то дерзко, грубо выпустить шипы, оттолкнуть, чтобы он ушёл и понял, что она совсем не такая Нанами, которую он знал. Но хотела ли она этого по-настоящему? Ничего не делая, ощущаю себя плохой, аж противно, совсем уже размякла. Неужели я где-то ошиблась? Но отчего-то, по какой-то неизвестной Нанами причине, ей захотелось сейчас ошибиться, допустить ошибку, за которую, скорее всего, потом будет долго корить себя. Нанами украдкой сморит на Томоэ, всё ещё не в силах решиться идти против своего разума, беспечно поддавшись вдруг внезапно нахлынувшим на неё чувствам, что так непохоже на неё и совсем ей несвойственно. Прямо в его глаза. Она смотрит на него и не видит ни намёка на усмешку, усталость или нежелание находиться сейчас здесь. Наоборот, его необычайные глаза искрятся фиолетовым ласкающим кожу пламенем, что дают понять: ему интересно, он хочет лучше узнать её, о чём она думает, что хочет сказать. Нанами уверена в этом, потому что ощущает, как его пламя проникает прямо в её душу, обволакивает сердце. Он как будто бы пронизывает её насквозь. А Нанами становится не по себе вплоть до ухмылки: обычно это она смотрит на всех подобным образом, изучает, сканирует, и всегда добивается своего. Но, как бы странно это ни звучало, чем дольше Нанами смотрит в исполненные нежностью, по отношению к ней, глаза, тем всё больше и больше к горлу начинает подкатывать противный горький ком, мешающий дышать вплоть до выступающих слёз. — Люди злые, Томоэ. Они двуличные и безжалостные даже по отношению к себе подобным. Посоветовать бы мне тебе контактировать с ними, но держаться на расстоянии. Вот только, — усмехнулась Нанами, прикрыв глаза, — по счастливой случайности судьбы, ты стал моим хранителем. — Но ведь не все люди такие, — говорит он таким голосом, от которого у Нанами чуть ли ни бегут мурашки по коже, особенно от его прикосновения горячей большой ладони, которую она чувствует на своей правой лопатке. — Правильно, не все, а подавляющее большинство, — подтверждает она его мысли как само собой разумеющееся, косясь на его руку. Но Томоэ словно не замечает. Улыбка его становится ещё шире, вплоть до прикрытых век. А руку всё не убирает. Нанами вдруг становится смешно от того, как Томоэ пытается разговорить её, чтобы она не останавливалась. Он, кажется, наоборот уселся поудобнее, слегка склонившись к Нанами, заглядывая ей прямо в лицо. Словно котик. Быстрой лентой пронеслось в её голове, и она еле сдержалась, чтобы губы её не тронулись в умилении. Нанами настолько не ожидала такого неестественного для мужчины поведения, что не заметила в его глазах озорных искорок. И все же, почему она решила не просто продолжить этот весьма странный диалог, так ещё и открыто высказывать свое мнение? Нанами чуть ли не вздрагивает от скорости сменившихся по щелчку мыслей. И эти заставляют её слегка нахмуриться. Так почему же она позволяет кому-то подобное? Когда она последний раз вот так просто могла с кем-то поговорить, кому действительно было интересно её общество или, хотя бы, не противно, и главное как? Она почти никому и никогда не позволяла подступиться к себе настолько близко, как это делает Томоэ. Она всегда была осторожна в этих вещах, ведь кто как не она знает, какого это, когда все твои слова оборачивают против тебя? Однако да, точно и совершенно верно. Вот ответ на вопрос. Потому что перед ней не человек. Потому что перед ней тот, кого она больше никогда в жизни не увидит, не услышит и не вспомнит. А всё по тому, что Нанами не намерена долго оставаться в храме Земли. Совсем скоро она покинет это место, и о ней никто не вспомнит. Так а чего бы, собственно, и не поговорить, не испытать и, наконец, не избавиться от душных сковывающих и неимоверно тяжёлых оков. А потом, вновь задумавшись и погрузившись ещё больше в себя, Нанами усердно боролась, причём сама с собой. Всё взвешивала «за» и «против» и, наконец, поняв, что ей самой необходима разгрузка и перезагрузка, иначе так можно просто сойти с ума, произнесла слова, которые её давно уже мучали, разрывали на части и никак, черт возьми, не сливались в гармонии как противоположные инь и янь! Почему она никак не может забыть? Не может просто принять? Это грызло её, постепенно и так мучительно высасывая из неё силы и душу. — С самого детства я видела странные вещи, — наконец начала Нанами, и уши Томоэ еле уловимо дёрнулись. — Наверное, их звали ёкаи. Они не были по-настоящему дружелюбны. Часто нападали, доставляя немало проблем. Особенно тогда, когда этого совсем не хотелось. — Нанами усмехнулась. — Я росла одна, и в детстве, часто переходила от родственников к родственникам. Они просто не могли находиться со мной рядом. От меня их бросало в дрожь. Я сама по себе пугала их, добивая всякими россказнями. Мысли быстрой лентой зажужжали в её голове, как назойливые пчёлы, кусая, нещадно жаля, заставив Нанами встрепенуться и замереть. Сердце вновь больно сжалось вплоть до тошноты, подступив к горлу. Но это было только начало. Дальше, как по чьему-то злому беспощадному заказу, в её голове началась адская неразбериха. Резкие и ослепительно яркие картинки быстро замелькали перед глазами, молниеносно и беспорядочно одну сменяя другой. Люди, дети, дома, города, ёкаи, и все по кругу. Голоса смешались в один гул, что бьёт по мозгам. Крики, смех, взрослый шёпот, разборки всё нарастали, перерастали в крик ругань, битьё посуды, истерику, буквально сводя её с ума. Они доносился отовсюду. Они был везде! Громко… Слишком громко! — Нанами, успокойся, там ничего нет. — Есть! Посмотри, прямо вон там! Оно смотрит на нас! Оно есть! Оно существует! — Прости, я не вижу. — И зачем вы привели её сюда? Чем вы думали?! — Говорю же, у нас с ней одни проблемы! — Опять ты про это! — У моего в этом году вступительные экзамены, жена и так вся на нервах. — Так ты её привёл, чтобы кому-нибудь сбагрить? — Не стоит так говорить. Короче, она нам совсем не сдалась. Пока она была у нас, все, что она делала, только говорила глупости да пугала всех. — Мама! Я её ненавижу, ненавижу, ненавижу! Вы с папой так добры к ней, а она постоянно болтает о всякой наводящей тоску пугающей ерунде! Из-за этого люди стали всякое болтать о нашей семье! Она странная! Странная врунишка! — Прекрати, Миё, на неё ведь столько всего навалилось! — Вот, ты опять! Вы слишком балуете её, хотя она этого не заслуживает! Я ваша дочь, а не она! Ненавижу её! Когда она уже уберётся отсюда? Ты ведь и сама так папе говорила! — Мои мама с папой так добры к тебе, не пытайся привлечь их внимание своим странным поведением! — Папа, зачем она сюда приехала? — Иди подальше от меня! — И чего она все бродит? Нанами заблудилась? — Её же семья Фудзимата к себе взяла, да? Она еще, наверное, не запомнила дорогу домой. — Да она тупая, скорее всего! Мне просто страшно идти домой, куда ни пойду, везде эти чудовища. Их больше никто не видит, этих жутких существ? Храм здесь? Так тихо… Это же здорово! Я могу прибегать сюда, если чудовища опять за мной погонятся. Это будет мой дом, моё убежище, моя крепость! Тихое местечко, как раз для меня, куда больше никто не придёт… — Миё будь добра, иди завтра в школу с Нанами. — Вот ещё, я пойду в школу с Акаме-чан! — Эй, Кано, я слышал ты живешь с Нанами? — Фу, позор, позор! — Ненавижу вас! Ненавижу тебя! Надо извиниться. Она не сделала ничего плохого. Это я виновата, что пришла в этот дом. — Какая мерзкая девчонка, я съем её для тебя. — О чем ты, не делай этого, Нельзя! Вон отсюда! — Ой-ой-ой, напугала! — Уходи отсюда подальше! Не причиняй людям неприятности. Нельзя! — Папа! Нанами опят говорит странные вещи! Она пугает меня! Нет же! Я не пугаю! Он сказал, что съест вас! Нет же! Нет… Не выдержав, она зажала уши, раскрыв рот, словно в крике и зажмурив глаза. Крики были настолько сильными, что она не слышала ничего кроме них. Голова, голова, голова! Лопаются перепонки! — Нана… Нанами… Что это, её кто-то зовёт? Она не слышит. Было больно, неудобно, очень некстати заныла спина, грудную клетку как будто резали ножом. Ей тяжело дышать, она жадно захватывала воздух, не останавливаясь, и чуть ли не выплевывала легкие. Все сжало, всё сдавило, всё горело и пылало, словно её сжигают заживо. Мучительно раздирающий крик сменило странные чувства, которые Нанами может сравнить с чувствами при курении опиума. Сознание затуманивается, а все мыслительные процессы находятся в стадии торможения. Создается впечатление, будто каждую клетку организма пронизывают сотни маленьких иголок, и это ощущение дарует неповторимое блаженство. Однако это наслаждение длится недолго, вскоре наступает этап «торможения», наркоман становится неадекватным и неспособным нормально воспринимать окружающий мир. Как и она сейчас. Её голова раскалывается от обилия ярких красок и резко сменяющих друг друга картинок. — Нанами! — громко прозвучал обеспокоенный мужской голос, буквально выдёргивая из этого месива. И Нанами вздрагивает. Так сильно, словно обожглась. Она быстро моргает несколько раз, окончательно прогоняя остатки тех ведений в её голове, что так резко и неожиданно нахлынули на неё. Нанами делает вдох, словно выныривая из воды. Дышит тяжело, и понимает, что рот её слегка приоткрыт, она заглатывает воздух словно рыба. Чувствует, как её глаза сильно расширились до безумия. Нанами резко поворачивает голову, сталкиваясь взглядом с Томоэ, и только сейчас начинает понимать, что он вцепился в неё почти когтями до крови, пытаясь встряхнуть её. Он смотрит на неё обеспокоенно, встревоженно и так… виновато. А она вновь хмурится, приобретая привычное спокойное и холодное выражение. Нанами тихо хмыкает, смотрит на часы и встаёт, убирая его руку с плеча. — Я жила в стольких разных местах — всего и не упомнишь, — сухо говорит она, словно ничего и не произошло. Словно всё так, как должно быть. Да, она соврала. Вернее даже и не соврала, а немного не договорила. В любом случае, она не чувствует вины за то, что сделала нечто плохое и ужасное. Это лишь её дело, её проблемы, которыми она не хочет, да и не обязана никому говорить и загружать, у кого и без неё собственных по горло. Она вообще никому ничего не обязана.  — Уже время, — скупо отрезает Нанами. — Я пойду. — Подожди, — Томоэ вдруг встрепенулся. Резко хватает её за руку, отчего Нанами широко распахивает глаза. И говорит так плавно, так мягко и от того эти слова врезаются вслух Нанами. — Сходи сегодня с Ами и Кей, прогуляйся, отдохни и расслабься. Томоэ улыбается только ему присущей улыбкой, а Нанами удивлённо вскидывает брови, тихо хмыкает, скорее по привычке, приподнимая левый уголок губ и больше ничего не говорит. Походка её вновь такая же плавная, уверенная. Она идёт как всегда гордо, тихо открывает тяжёлую дверь и скрывается за ней, оставляя Томоэ одного. Мужчина смотрит на неё и тихо чертыхается про себя. Идиот. Лис скрючивается почти пополам, упирается локтями в широко расставленные колени, низко опуская голову. Его сердце бешено завыло, оглушая его самого, как будто в него влезли грязным тупым ножом и кромсают, дерут, попутно задевая рёбра. И от этой боли ему тяжело дышать, он скалится как подбитый зверь. Какой у неё был взгляд, вспоминает Томоэ с новым импульсом боли. Её глаза показались остекленевшими, будто бы совсем не настоящими, словно бы она ничего не видит и читать она не могла. — Прости меня, Нанами, — жалобно выдавливает из себя Томоэ почти с горьким шипением. Вина. Вот что он чувствует помимо той сжирающей боли, всего лишь крохи от Нанаминой, а он уже готов разрывать себя на части лишь бы отвлечься от неё. Он не имел никакого права влезать в её душу, будоражить усердно запрятанные чувства и воспоминания. Томоэ разжимает правую руку, в которой был почерневший лист. Пожухший, иссохший всего за несколько минут прикосновения к девушке. Мужчина чуть ли ни рычит и со всей злостью легко крошит его в пыль, пуская пепел по ветру. На ладони остались лишь глубокие с небольшими красными подтёками и каплями следы от острых когтей, что впились в кожу. Оставшийся школьный день пролетел незаметно. Ами и Кей всё же утащили Нанами с собой, как выразилась сама Кей: «по женским делам». А вот заключались эти «женские дела» в походе по магазинам под простым предлогом «просто посмотреть», что продлилось очень долго вплоть до темноты. Кей с таким энтузиазмом пыталась подобрать Нанами чёрное платье, что не выдержала упорство девушки, не удержалась, и купила сама. Они обошли столько магазинов, что Нанами сбилась со счёта, почти потерявшись в этом бесконечном лабиринте торгового центра. Но справедливости ради, стоит отметить, что Кей не забыла в погоне за обновками их основную цель и довела их, спустя три часа, до оптики, где они необычно долго выбирали себе очки, пока все они не прошли одобрения девушки. А вот Нанами взяла сразу три пары, очки в чёрной «лисьей» оправе. К слову сказать, они также обошли все книжные магазины и зашли даже в самую большую и старую библиотеку. И если Ами и Кей вышли с большими пакетами одежды, Нанами вышла с тяжёлыми книгами в руках, что не поместились даже в её сумке. Было уже достаточно поздно, и как самую младшую, беззащитную и по-детски наивную Ами, Кей и Нанами проводили её до дома, откуда просто так не ушли, пока не выпили по несколько чашечек чая с вкусным шоколадом и весёлыми даже до бессмысленного лёгкими разговорами. Сколько себя помнит Нанами, она никогда так много не смеялась, да и не разговаривала ни с кем. Она поймала себя на мысли, что впервые не думала ни о каких ёкаях, аякаши, призраках и духах. Нанами не думала ни о чём. И ей было так легко и свободно, что хотелось всё улыбаться и улыбаться. Солнце бросало свои последние лучи, что отражались грязно-розовым свечением. Уже хорошо видны звёзды, большая насыщенно-жёлтая луна, деревья почернели вместе с другой зеленью, а воздух наполнился мягким и тонким запахом приближающейся ночи, что особо чувствуется с мая вплоть до конца сентября. Нанами выглядела уставшей и немного растрёпанной, но осанка её оставалась уверенной и по привычке гордой и величественной. Прохладный ветер подхватывал шоколадные локоны, которые то и дело цеплялись за длинные густые ресницы, а на губах расцвела почти неприлично счастливая улыбка. Нежные руки рефлекторно прижимали к груди тяжёлые книги, которые она после стольких трудов и поисков в бесконечной библиотеке всё-таки нашла. И мысль о том, что она не зря потратила столько времени, грела её сердце. Теперь они хоть на немного, но станут ближе к цели. Нанами уже представляла, как будет глубокой ночью с чашкой новокупленного ароматного чая сидеть у окна и исследовать каждую страничку, пожелтевшую от старости. Читать, изучать такую древнюю книгу — одно удовольствие! Особенно книгу, в которой описаны древние мифы и легенды, собранные очевидцами. В этом есть своя, тонко уловимая и многими попусту пропускаемая особенная, чарующая и завораживающая магия. — Так значит этот Ямати-но Ироти… — Ороти, — перебила Нанами Кей. — Да какая разница! Этот хрен освободился и теперь у тебя куча проблем! — закатив глаза, сказала девушка, особо не церемонясь и не подбирая слова. — Он же типа дракон, верно? — Типа да, — ухмыльнулась Нанами. — Ого, — присвистнула Кей, — это же как в сказках! Жестокий и безжалостный дракон, похищающий себе принцесс. Как ни глянь, а романтично! — Да, — иронично протянула Нанами, наигранно вскинув брови, — особенно когда он убивает надоевшую ему игрушку. — Так, — встрепенулась Кей под не сдержавшийся смешок Нанами, — давай-ка без этого! В книгах всегда принцессу спасал прекрасный принц или рыцарь! Да и от одиночества и не такое сотворить можно, — как бы заговорчески шепнула Кей как бы Нанами на ушко, прикрывшись ладонью. — Это я тебе как опытная говорю. — Я сама и есть этот рыцарь, — закатила глаза посмеивающаяся Нанами, явно чувствуя, к чему Кей начала подводить. — Ах, а иногда так хочется, чтобы тебя похитил какой-нибудь дракон, — мечтательно протянула Кей, — и унёс тебя куда-то далеко-далеко! — Конечно, а потом довести бедного дракона до белого колена, пока он не выдержит и не выгонит тебя из замка или же не решит тобой полакомиться, — усмехнулась Нанами. А потом вновь выражение лица её стало серьёзным, изменившись как по щелчку. — Сейчас главное — найти как можно больше информации, собрать её ото всех, кто изучает и занимается этим. — На самом деле, — протянула Кей, хитро улыбнувшись, и обхватила Нанами за шею, — это не так уж и сложно! С налаживанием контактов я тебе помогу. — Я даже не сомневаюсь, — съёрничала Нанами, лукаво прищурившись. — Парня тебе надо, — высоко потянувшись, деловито сказала Кей, — хотя… — окинула она Нанами специально наигранным изучающим взглядом, — в твоём случае, тебе надо прям мужика. Ты слишком умная для парней своего возраста, тебе нужен постарше, минимум, чем на сотню! — и так заразительно засмеялась, что и Нанами не смогла сдержать смешки. И Кей встрепенулась, когда к остановке начал подходить её автобус. — Ну всё, мне пора! — и на последок шепнула на ухо, смотря куда-то в сторону. — Видишь того красавчика? Он уже несколько минут на тебя пялится. Нанами не успела даже хмыкнуть, потому что Кей уже успела залететь в автобус. Девушка дождалась, пока транспорт полностью не скрылся из виду. Она уже и сама хотела идти, как вдруг резко и совершенно безцеремонно проснулось чёртово любопытство, буквально кусающее её. Не выдержав, Нанами развернулась, чтобы всего лишь утолить свой интерес, посмотрев на того, о ком говорила ей Кей, и сердце её отчего-то вдруг сильно забилось, отдаваясь рябью по костям. Нанами чуть ли не усмехнулась подобной дурости. Но факт остаётся фактом: её сердце сильно забилось, быстро, беспорядочно, отдаваясь пульсом в висках. Высокий мужчина в белой рубашке, прекрасно подчеркивающей накаченный торс и крупные мускулистые плечи, закатанные рукава открывали вид на его руки, чёрные брюки, которые хорошо сидели на нём, а на ногах были начищенные чёрные туфли. На голове в лёгком беспорядке, чему явно поспособствовал ветер, был собран высокий хвост длинных пшеничных волос, а удлинённые пряди чёлки аккуратно окаймляли. Аристократические черты лица, прямой крупный подбородок, острые высокие скулы, длинный нос с небольшой горбинкой, тонкие очерченные губы, сложенные в самоуверенную ухмылку, но особенно Нанами привлекли ярко-голубые холодные глаза с кристалликами льда, что так бессовестно блуждали по ней. И Нанами чуть не задохнулась от подобной наглости. Резко развернувшись на каблуках, девушка хмыкает, сильно тряхнув головой, чтобы длинные волосы прикрывали этого мужчину, скрывая того из виду. Но не сделала Нанами и двух шагов, как вдруг, словно кто-то специально выбил книги из её рук, и те упали на землю. Нанами тихо чертыхнулась, поняв, как нелепо это сейчас выглядит. Девушка присела с присущей ей грацией, начав их собирать, но когда потянулась за очередной, длинные пальцы опередили её руку. — Осторожнее с книгами, — протягивая ей поднятую, усмехается тот самый мужчина своим чарующим баритоном. — Благодарю вас за совет, — дерзко ёрничает она, приподняв бровь, и резко поднимается на ноги. — Какой неординарный выбор, — говорит мужчина с хитрым прищуром, устремлённым на обложку книги, на которой изображён золотой дракон, а над ним красиво вычерчено «Легенды и мифы древней Японии». — Неужели вашу хорошенькую головку занимают подобные… истории? — Вы в этом видите нечто плохое или неуместное? — резко кидает Нанами, не намереваясь и дальше продолжать разговор с этим странным мужчиной, возмущённая подобным пренебрежительным и, как ей показалось, унижающим отношением к себе. — Ну что вы, — обаятельно улыбнулся он. — Наоборот. Редко можно встретить человека, увлечённого подобным. — И откровенно издевательским тоном добавил: — Особенно так сочувствующе говорящего о драконах. — А, так вы ещё и любитель подслушивать, — с явным укором сухо проговорила Нанами, сведя ещё сильнее брови к переносице. — Клянусь, я не специально, — чуть ли не засмеялся незнакомец, однако пара тихих смешков всё же слетели с его губ. — Хотя, признаться честно, тема действительно достаточно занимательна и вызывает большой интерес с моей стороны. — От чего же? — Нанами даже заинтересовалась, немного прищурившись. — Я мифолог, — губы мужчины слегка растянулись в улыбке, а Нанами в удивлении вскидывает брови. — Достаточно редкая профессия в наши дни, — скупо говорит она, а внутри всё вмиг сжалось, когда Нанами поняла, что встретила того, кого собиралась найти. — Но безумно интересная. Какое удовольствие листать древние рукописи, изучать каждый символ, чувствуя, как тебя наполняют знания и передаётся их энергия. — Не могу не согласиться, — уголок рта Нанами непроизвольно приподнялся. — Это действительно здорово понимать, что ты прикасаешься к истории, иногда даже с неким волнением и предвкушением. — Я смотрю, вам эта тема тоже очень близка, — по губам незнакомца скользнула довольная улыбка. — Вы позволите? — галантно немного склоняется он, принимая книгу из её рук. Нанами вдруг стало интересно наблюдать за ним, за его движениями, жестами, однако сердце её всё никак не возвращалось в привычный ритм. И Нанами это насторожило. — Какой хороший выбор, — улыбнулся мужчина уголками губ, пролистывая первые страницы. — И где же вы нашли такую древнюю книгу? — Вы будете удивлены, но в простой библиотеке, — с тихим смешком отвечает Нанами. — Неужели? — брови незнакомца поражённо взмылись вверх. — В таком случае, вам невероятно повезло найти её. За эту книгу многие готовы отдать целое состояние. — Целое состояние? — удивлённо повторила Нанами. В её голове просто не получалось сопоставить его слова с действительностью, где она нашла эту всеми позабытую книгу в самой дальней пыльной секции, куда, казалось, давно никто не заходил. — Конечно, — как само собой разумеющееся говорит незнакомец с обаятельной улыбкой, наблюдая за реакцией девушки. — Вы не представляете, насколько она ценна, ведь это оригинал, а не перепечатанная книга. Его слова произвели на Нанами колоссальный фурор вплоть до широко распахнутых глаз, под его улыбку. — Не может быть, — только и смогла она вымолвить, сразу же подойдя почти вплотную к мужчине, совершенно позабыв о своём первом впечатлении о нём, и буквально начала впиваться в иероглифы. — Я, конечно, предполагала, что эта книга достаточно старая, но никак не думала что это не перепечатанная копия. — Можете сами убедиться, здесь всё чистая правда, и вы не найдёте бесстыдно приукрашенной лжи, что так старательно выдаётся за истину. — Вы так говорите, как будто бы все книги полнятся подобными привираниями. — А разве нет? — ухмыльнулся мужчина. — Вот взять тех же бедных драконов. Как только над ними не издевается здешняя литература. — Неужто, — слегка удивилась Нанами, немного прищурившись. По губам незнакомца скользнула и тут же исчезла многообещающая улыбка. — А вы представьте. Живёт себе многовековое создание, полноправно считающее себя самым сильным и могущественным. Похищает себе принцессу, но, как потом оказывается весьма несносную, избалованную и самовлюблённую невыносимую девчонку, если мягко говорить о ведьме, требующей ни пойми чего своими сумасшедшими запросами и вульгарным поведением, — незнакомцу явно не понравилась представившаяся ему картинка. — Но хорошо, что сказки остаются сказками, совершенно не отображающими действительность, даже если бы драконы и существовали. — Кажется, я вас понимаю, — усмехнулась Нанами, а уголки её губ высоко приподнялись. — А потом появляется «доблестный» рыцарь или и того хуже напыщенный принц, и в конце сказок всегда убивают дракона. — Неужели вы не находите это смешным? — чуть ли не рассмеялся мужчина, хотя пара смешков все же слетели с его губ. — О, ещё как! — разулыбалась Нанами. — Однако кроме одного. — И чего же? — По-моему, это вполне естественно, если принцесса ведёт себя весьма несносно. Её похищают против воли, отрывают от дома. Я бы перевернула весь замок. Но я не принцесса, так что просто отрубила бы голову, по крайней мере, попыталась бы сделать это. — Хм, в старых сказках принцессы были намного скромнее и беззащитнее. — То есть просто сидели в замке и томно вздыхали, покорно ждав своего принца на, обязательно, белом коне, — фыркнула Нанами. — Но это как посмотреть, — усмехнулась она, — принцессы разные, знаете ли, бывают. И вдруг всего на мгновение Нанами показалось, что глаза его сверкнули, чёрные зрачки вытянулись ниткой. Нанами сильно напряглась. Глаза её вмиг очерствели, почернели. Руки рефлекторно сжались, а на языке уже кружились слова призыва оружия. Так вот от чего её сердце так бешено забилось о рёбра! А уж она, дура, грешила на себя! Её нутро подсказывало ей, кричало, что перед ней не… Но Нанами замерла ровно в тот момент, как зазвонил телефон в кармане этого странного мужчины. — Да, — строго ответил он немного грубым тоном, а потом его брови довольно взмыли вверх, и губы растянулись плавной линией. — Это потрясающая новость! Пойдёшь у меня на повышение. Теперь аккуратно доставьте свиток, и не дай бог вы повредите хоть страницу. — Прошу меня простить, — обольстительно улыбнулся мужчина, чьё настроение явно приподнялось. — Не смотрите на меня так. Если не разговаривать с подчинёнными подобным образом, они просто сядут на шею, свесив ноги, разбрасываясь причём не своими деньгами. А Нанами вдруг расслабилась. И всё же она ошиблась. Перед ней действительно стоит человек. Всего лишь показалось, подумала она про себя, стыдливо приложив руку ко лбу. Она всегда ищет какой-то подвох, не доверяет всем подряд, немудрено, что ей показался насторожительным и странным этот решившийся к ней подойти мужчина. А ведь она уже была готова разрубить его пополам. Но не стала, ведь сердце её успокоилось, отдаваясь ровным ритмом. Нанами стало очень стыдно. Конечно, так накручивать себя нельзя, иначе враг будет казаться в каждом встречном. А когда подъехала чёрная машина, и из приоткрытого окна раздалось: — Сэр, можем ехать? Нанами и вовсе ужаснулась. Неужели, она действительно была готова убить ни в чём неповинного человека? А ведь и вправду, она не чувствует от него чего-то сверхъестественного, нет и намёка на ощущение той ауры, что источают аякаши… — Всё в порядке, Сэм, можешь ехать. Нанами смотрит, как пожилой мужчина послушно закрывает окно, и машина отъезжает. А она готова провалиться сквозь землю. — Не стоило, — тихо говорит Нанами, стараясь больше не смотреть на незнакомца. Она просто не может. — Уже поздно, мне пора, — и спешит поскорее уйти. — Куда же вы, — но её останавливает его глубокий голос. Девушка слегка оборачивается, почти нехотя, силясь не отвернуться от него. — Уже действительно темно. Опасно девушке разгуливать ночью в одиночестве, — и добавляет с обаятельной улыбкой, — тем более такой красивой. Но Нанами была настроена более, чем решительно, что не скрылось и от самого мужчины. — Прошу меня простить, я так и не представился, — вдруг говорит незнакомец, а Нанами высоко вскидывает брови, — меня зовут Йен. — Нанами. — ответила она, хотя всегда была против таких спонтанных уличных знакомств, считая их достаточно опасными. Но не в этом случае. Ещё несколько минут назад, она бы просто ушла. Но не теперь. — У вас очень красивые глаза, Нанами, — вдруг говорит он. — Необычные. Зрачок вытянут больше, чем у большинства людей. Как вы могли заметить, у меня тоже. Из-за этого меня бояться. Я надеюсь, вас не постигла та же участь? — Как сказать, — улыбнулась Нанами. Разговорившись с новым знакомым, девушка впервые не заметила, как от храма Микаге её разделяют всего две остановки. И даже ничего не сказала, позволив проводить себя под видом простой беседы. Но Нанами не была бы Нанами, если бы потеряла бдительность или же расслабилась окончательно. Всё же её настороженность, особенно по отношению к мужчинам — это рефлекс. — Поэтому мне и звонили. Археологи наконец нашли свиток о «Духе меча». В нём рассказывается легенда, как в одну из ночей к мысу Фудо пристала маленькая джонка прямо к кораблю, на котором спали рыбаки. Их капитана разбудил ни на что не похожий грохот прямо со дна моря. На носу джонки стояла красивая девушка, испускавшая вокруг себя ослепительное сияние, и сказала ему, что единственное её желание — вернуться в её мир, и исчезла. Нананами слушала его как заворожённая. Он рассказывал невероятно интересные легенды, о которых она никогда не слышала. Речь его была плавной и неимоверно красивой, что девушка просто слушала и слушала, наслаждаясь каждым словом, произнесённым его глубоким баритоном. — На другой день Тарада сошёл на берег и начал расспрашивать жителей деревушки Амакура, что им известно об этой девушке. И один старик ответил ему, что никогда не было в их деревне никого похожего на описанную им девушку, однако их очень беспокоит дикий грохот со дна моря, что пугает рыбу. Старик сказал, что эта девушка может быть духом несчастной утопленницы, тогда выходит, что грохот издаёт морской Бог, гневающийся из-за осквернения его вод человеческими костями или мёртвыми телами. И отправился капитан вместе с юным пареньком из деревни, чтобы достать из воды тело. Но тот не обнаружил на дне ни костей, ни тел, однако наткнулся на нечто напоминающее меч, завёрнутый в кусок шёлка. И действительно так оказался меч. Его лезвие было без единого изъяна и ярко сверкало даже под водой. Некий чиновник — имя его было Нарусэ Цусима-но-ками — предположил, что меч — это священная реликвия. Так меч поместили в храм, посвященный Богу Фудо, а мыс Фудо после случившегося был переименован в Мыс Женского Меча. Больше всех были рады рыбаки, поскольку рыба наконец-то вернулась в бухту. Они посчитали, что так Дух Меча даёт понять, что желание его исполнено. — Поразительно, — первое, что сказала Нанами после долгого молчания с улыбкой, встав на остановке. — Вы держите в памяти даже такие мелочи как имена и названия деревень. Хоть она так и сказала, думала девушка совершенно иначе. Кому, как ни её знать, что имя обязывает. Вообще, эта история с мечом достаточно интересная. Где-то она всё же слышала о подобном мече, что является магическим сосудом, душой человека, принявшая подобную форму по велению Бога, что дал ей имя. Но тогда… Почему меч был не у самого Бога? Может, Нора? Но размышления Нанами прервал шум приближающегося автобуса, от которого девушка даже встрепенулась. — А вот и мой автобус, — плавно говорит она глубоким и насыщенным голосом, хотя что-то заскользило внутри, уж больно чем-то напоминающее разочарование. — Если хотите, — вдруг начал её новый знакомый, — я могу вам дать этот свиток, чтобы вы лично изучили его. Я уверен, что он будет у вас в надёжных и бережных руках. — Что вы, — чуть ли не удивлённо воскликнула Нанами, высоко вскинув брови и опешив от такого щедрого и весьма неожиданного доброго жеста. — Дайте мне хоть шанс снова встретиться с вами и провести время за приятной беседой, — улыбнулся он уголками губ. — Не отказывайтесь. — Посмотрим, — немного задумавшись, отвечает девушка, слегка смутившись, что совсем не отобразилось на её белом лице. — Могу ли я воспринимать это как данное вами обещание? — Кто знает, — многозначительно ответила она, не имея привычки разбрасываться громкими обязывающими словами, как обещание. А уголок её губ высоко и озорно приподнимается. Девушка встаёт на первую ступеньку автобуса, и Нанами еле ощутимо вздрагивает, когда мужчина, прощаясь, уверенно заявил: — До скорой встречи, принцесса. Сев на свободное место почти в полупустом автобусе, её карие глаза непроизвольно наблюдали, как мужчина садится в тот самый чёрный автомобиль, и удаляется в противоположную сторону. Нанами чувствовала, как сильно бурлила кровь, приливала, и если бы она могла краснеть, что розовый румянец непременно проступил бы на её щеках. Как странно, всё крутилось в голове у Нанами, кружилось, громко сталкивалось друг с другом. Её ещё никто так не называл, и от этих слов девушке стало очень приятно, вплоть до сильного сердцебиения, что она по природе своего упрямого и гордого характера не хочет замечать и уж тем более признавать. Но спорить с тем, что ей действительно был приятен этот мужчина, даже несмотря на то, что сначала она была крайне насторожена по отношению к нему и настроена совсем не дружелюбно, — просто глупо и наглая ложь. Обычно, Нанами всегда кривила носом, слыша, как кого-то называют подобным образом. «Милая». «Принцесса». «Красавица». Для неё это чуждо и дико. Возможно из-за того, что она не привыкла к этому с детства, к чему если не приучены, то расположены многие девочки. Но оказывается, это действительно приятно почти до глупой улыбки, в коей растянулись её губы. Она не чувствовала такого никогда. Ах, как ей нравятся его слова! Она прокручивает каждое его слово в своей голове. Приятная лесть, несомненно, поднимающая её самооценку как девушке. Слова, которые ей никто и никогда не говорил, но которые запали глубоко в душу. А его речь? Плавная, завораживающая и безумно красивая. Глубокий словарный запас, правильно построенные предложения. Да и просто слова, редкие в употреблении, не могли остаться без внимания Нанами. Сразу видно, что он не солгал о своей деятельности, чтобы произвести колоссальное впечатление. Как умного и начитанного человека, конечно. С ней впервые заговорил кто-то незнакомый, не считал её ненормальной и страшной, а наоборот был сам заинтересован в беседе. Если честно, к ней вообще впервые решились подойти. Обычно от неё в ужасе убегали, стоило Нанами просто посмотреть на них. Что, собственно, её абсолютно устраивает. Нанами крайне не любит, когда кто-то с крайне пустыми глазами и такими же пустыми намерениями мешает её рассуждениям и важным выступлениям-монологам в голове. И когда всё же находится какой-то смельчак подойти к ней во время мыслительного процесса, она с недовольным рассвирепелым и немного одичавшим видом разворачивается, открывая своё озлобленное лицо, с испепеляющими дикими глазами как у Горгоны. Хотя… это было в детстве. Сейчас она наконец научилась контролю, приобрела эту, безусловно, полезную и теперь непроизвольно выплывающую привычку, что стала частью её характера. Так сколько же времени к ней никто не подходил из незнакомцев, пытаясь завести разговор? Она настолько привыкла к этому, что сама убедила себя в том, что ей ни к чему общение и пустые бессмысленные знакомства, поэтому и избегала всяческих контактов с людьми. Вместо этого, она просто исчезла. Так может ли говорить Нанами, что она попусту сбежала? Нанами чуть ли не морщится от подобной проскользнувшей мысли в её голове. Но она не успела об этом подумать как следует. Автобус затормозил у нужной остановки, которая была рядом с храмом Микаге. Девушка идёт тихо, почти вальяжно своей гордой походкой с ровной осанкой, почти прикрыв от окутавших её чувств глаза, попутно наслаждаясь ночным воздухом и зыбкой красотой ночи. Нанами уже почти у лестницы, что ведёт в храм, но она не спешит по ней подниматься. Она просто встаёт и с лёгкой улыбкой просто смотрит на яркие звёзды, наслаждаясь тишиной и окутавшим её умиротворением. — Где тебя носит? Вдруг ярая претензия так сухо раздаётся над ней глубоким мужским голосом с хрипотцой. Ночная магия умиротворения разбивается, как хрустальная ваза. Буквально выдёргивая Нанами из своих собственных мыслей. Она чуть ли не вздрагивает, резко разворачиваясь и рефлекторно отходя на два шага. Глаза её широко распахнуты от подобной неожиданности, взлетают брови, когда карий взгляд встречается с горящими в ночи кошачьими глазами, словно расплавленное золото. Акура-оу возвышается над Нанами, делает ровно два шага к ней, настолько близко, что она чуть ли не утыкается носом в его широкую грудь. — Я просто гуляла. Я думала, Томоэ предупредил, — отвечает также сухо под стать ему Нанами, пытаясь вновь отступить от него. Ей не нравится его тон. Совсем. Однако её резко хватают за руку, больно обхватывая запястье. Нанами, чуть ли не вскрикивая от неожиданности и внезапно кольнувшей боли, летит в обратную сторону почти носом и больно бьётся о крепкую грудь, тут же от неё отскакивая. Горячая же ладонь не даёт ей отпрянуть даже на полметра, с усилием резко дёргая, пытаясь притянуть и зафиксировать в одном положении как можно плотнее, крепким кольцом сжимает её тонкую кость чуть ли не до хруста. Запястье начинает гореть под крепкой безжалостной хваткой. И Нанами готова зарычать от внезапно нахлынувшей злости. Она щерится почти в оскале и говорит тихо, глубоким огрубевшим голосом. — Ты чего творишь, — сквозь сцепленные зубы цедит она, а брови мгновенно свелись к переносице. Всё же сдерживается, чтобы не сморщиться, не цокнуть, и вообще не сгримасничать и не исказиться в лице ещё больше. — А ты не понимаешь? — едко шипит Акура, обжигая нежную кожу своим раскалённым дыханием. — Ночь на дворе, а ты шляешься где ни попадя и непонятно с кем! — голос его жёсткий, стальной, словно пилящий нож. — Не непонятно с кем, а с Ами и Кей. — Да? — наигранно вскидывает брови демон. — Что-то я не замечал, что от них пахнет так же, как от мужика! — ядовито шипит он, как змея, сдавливая запястье ещё сильнее. — Шляешься в ночи, как блудная девка! — Во-первых, — сквозь зубы цедит Нанами, опасно глядя на него исподлобья своими потемневшими и сверкающими глазами. Голос всё такой же немного низковатый, глубокий, с нотками строгости и еле уловимым раздражением. Она злится, начинает закипать в раздражении. С явной угрозой в твёрдом голосе она говорит чётко, выделяя каждую букву, высоко вздёрнув подбородок, смотря чёрными, словно бездна, прямо в его разъярённые глаза, — не сметь со мной так разговаривать, — и вдруг, вопреки любым ожиданиям демона, тянет его свободной рукой ниже к себе за ворот плаща. — А во-вторых, я стояла рядом с мужчиной на остановке. — И так пренебрежительно толкает Акуру, что тот отступает на шаг, высоко вскинув от изумления брови, потеряв равновесие. Демон и сам не понимает, почему его рука покорно отпускает Нанами. Пока по-змеиному шипящая мысль, с капающим ядом с клыков, не проскользнула, задев его своим острым холодным хвостом: для хранителя слово Бога — закон. Ни один мускул не вздрогнул на её безразличном лице. Нанами стоит ровно, сцепив за спиной руки в замке. И такое привычное упрямство в твёрдых глазах продолжают давить в ответ мужчине. Акура выпрямился во весь свой немаленький рост, не отрывая от неё изучающего взгляда. Неужели он ошибся? Вздор! Он никогда не ошибается! Вот только Нанами смотрит на него так яростно, с сухой злобой. Как на врага. Ей явно не понравилось его развязное и такое бесцеремонное поведение по отношению к ней. Грубое, властное, необоснованное. Словно сорвался с цепи как цербер из-за чужого запаха, что заметно заглушает её собственный. И Акура не понимает, что же его так выбесило, буквально выбило из колеи. Тот факт, что Нанами в самоволку гуляет, где ни попадя по ночам, или же тот, что она была… нет, даже просто находилась рядом с другим мужчиной. Но этот противный чужой мужской запах, щекочущий ноздри, мешающий его любимому головокружительному аромату… Акуре это не понравилось. Точно так же, как и то, что Нанами разгуливает по ночам. Все нормальные приличные девушки давно сидят по домам и знают, что ночью опасно. Каждый день в газетах, по телевизору полным-полно известий об убийствах, но особенно часто об изнасилованиях. И эта самонадеянная дура так беспечно гуляет? Но с другой стороны, почему его это должно волновать? А всё просто: она освободила его, сделала «доброе дело», а по сути, привязала к себе. Однако сразу же сказала, что не удерживает его. И Акура не понимает, что зацепило его больше. Да он вообще не понимает эту девчонку! Мужчина молчит и просто смотрит на неё. Пытается понять, о чём она думает, прочитать её мысли, что делал с ней не раз. Вот только сейчас почему-то всё совсем непросто. Он сильно давит на глазницы, тря почти до ощутимой боли. А потом с чёрных губ слетает усмешка, больше похожая на чертыхание: — Нанами, — вдруг начал он даже неожиданно для самого себя уже намного мягче, нежели до этого, своим привычным глубоким баритоном с лёгкой хрипотцой, понимая, что он действительно перегнул палку, — возможно, тебе могло показаться, будто я был слишком груб с тобой. — Показаться? — надменно приподнимает брови Нанами. — Мне важно донести до тебя, что разгуливать в одиночку по ночам небезопасно. И ты бы знала это, читай ты газеты или смотри новости по телевизору. — А ты думаешь, я не знаю? — холодно отвечает Нанами. Осадок от его слов, действий и тона остался, осев прямо на рёбра. — Это как раз моя работа, Акура. Как Богини Войны, — девушка особенно выделила эти слова, — мне молятся люди ради разрешения подобных проблем. И если обычным людям такое не по силу, особенно для девушек, для меня это повседневная рутина. Неужели, ты ещё не убедился в том, что я совсем не беззащитная? — напоследок усмехнулась Нанами. Она видит, как глаза его смягчаются, перестают гореть сильнее обычного. Акура чешет затылок, отворачиваясь от неё. Он помнит. Он видел это своими собственными глазами. Так почему же он… А затем поднимает своё красивое лицо прямо к усыпанному звёздами небу и глубоко вздыхает. Вот только Нанами не понимает от чего. То ли от того, что ему стыдно, и он смотреть на неё не может, хотя этот вариант девушка мгновенно отбросила, то ли от того, что его просто заинтересовало что-то другое где-то высоко-высоко. — Возможно, я действительно повёл себя немного несдержанно, — тихо говорит он. — Но в этом была и твоя вина. Он упёртый. Нанами тоже. Поэтому мужчина не может признать, что именно он был неправ. А она не может признаться в том, почему именно немного задержалась, но ведь это и вовсе не важно. — Ты ждал меня? — вдруг спрашивает Нанами, чувствуя некую неловкость, как и за себя в том числе. Почему-то ей в голову только сейчас ударил тот факт, что он ждал её и, возможно, смешно и нелепо подумать, даже волновался. Акура молчит, лишь вздыхает. И отстранённо говорит: — Автобус, на котором ты должна была приехать, был полчаса назад. — На той остановке редко ходят автобусы, я прошла несколько и только потом села на тот, где автобусы ходят чаще. Нанами не гложет чувство стыда, ведь она действительно говорит правду, только немного не договаривая и не акцентируя внимания на всяких… мелочах. Но… Акура ждал её всё это время. Как ни как, он волновался, раз встретил её таким разъярённым. И пухлые губы не смогли сдержать мягкой улыбки. Ей вдруг стало так тепло на душе, нахлынувшее и накрывшее её с головой совсем непривычное и от того такое ощутимое чувство. Ей стало так приятно, сердце её мягко ударилось о рёбра совсем ненавязчиво, еле-еле, но что Нанами не могла не заметить. И девушка прикрывает на мгновение глаза, ухмыляясь собственным мыслям, что так внезапно возникли в её голове, и чувствам, которые нахлынули на неё подобно волне. — Идём, Акура, — мягко говорит она со вздёрнутыми уголками губ. Она аккуратно берёт его за горячую ладонь под его недоумевающий взгляд и высоко вскинутые брови. А немного погодя, его чёрные губы расплываются в еле заметной улыбке. В глазах появляется что-то отдалённо напоминающее решимость и какое-то твёрдое намерение, над которым он словно давно рассуждал, прокручивал в голове. Нанами уже преодолела несколько ступенек, ступая по ним легко и размеренно. Акура следует за ней, никак не отпуская из своей горячей большой ладони её маленькую, по сравнению с ним, и прохладную. Но вдруг останавливается. Останавливая и Нанами, которая сразу же обернулась, широко вскинув брови. — Нанами, — говорит он, мрачно сверкая глазами, но с чёрной улыбкой скользнувшей по губам. И Нанами не понимает. Он не хочет идти? Не хочет возвращаться? В таком случае, ей придётся его отпустить, но она вдруг поняла так резко, словно её ударили по голове, что она сама не хочет, чтобы он уходил, и видимо, даже боится этого, если это вообще можно назвать страхом. Наверное... Да, скорее всего, это можно назвать ответственностью. И никак иначе. Но она всё же разворачивается так спокойно, плавно, готовая ко всему, что он сейчас ей скажет. Нанами знает одно наверняка, если он действительно этого хочет, то она исполнит его желание, невзирая на свои собственные ощущения, что, собственно, делала всегда. Но дальше произошло то, чего девушка совсем не ожидала. Акура обхватывает её лицо ладонями, что чуть ли не обжигают её прохладную кожу от такого ярого контраста, и просто прижимается своим ртом к её губам. Нанами же кажется, что она практически впечаталась губами в губы демона, рефлекторно вцепившись в его одежду. Глаза её моментально расширяются, почти вылетают из орбит, длинные ресницы взлетают, щекоча его. Она тихо мычит, скорее от неожиданности, чем пытаясь что-то сказать. Сердце пропускает один удар от растерянности и такое звенящее напряжение, сковывающее всё её тело. Его горячий язык проходится по нижней губе. Сейчас она может лишь осознавать то, насколько Акура горячий, большой и сильный, чья мощь скрыта под плащом в стальных мышцах, что так сильно сжимают её. Его горячая рука плавно переместилась на спину, совсем немного, сдерживаясь, сминает тонкую ткань белоснежной рубашки. Нанами кажется, что поцелуй длится уже бесконечно долго, но проходит всего несколько секунд, и Акура уже сам отрывается от её губ. А она стоит как вкопанная, даже когда он отстраняется и смотрит на неё своими янтарными глазами, в которых на удивление не плещется озорной огонёк издёвки и насмешки. Он просто смотрит на неё внимательно, пристально, с привычно растянутыми в ухмылке губами, что сейчас больше напоминают улыбку, когда Нанами рефлекторно прикладывает пальцы к своим пульсирующим губам. — Теперь мы заключили с тобой контракт, как полагается, — промурлыкал Акура близко с её лицом, обжигая его своим горячим дыханием, и поглаживая её нежную кожу, словно шёлк, тыльной стороны ладони большим пальцем. Они смотрели друг на друга, даже не моргая. Глаза в глаза. Чистые янтарные и тёмные карие. И настолько поглощены ими, что никто из них не замечал, как за ними всё это время внимательно наблюдали фиолетовые огни с самой верхней ступени склона. У Томоэ внутри всё переворачивается от того, что он видит. И, кажется, начинает понимать.