Быть человеком

Шото не появлялся в школе четыре дня. За это время Момо вернула эталонную внешность с обложки vogue, а футболисты без лидера растерянно шатались по коридорам, но самым худшим во всей этой ситуации было то, что у Бакуго не было возможности узнать, что же случилось с Шото. Известно, что его избил отец, Шото напился, но сил у него было предостаточно, раз он смог совершить насилие, потом его вырвало, он очнулся, а дальше пробел. Превысил дозу из-за чувства вины? Вернулся в таком состоянии домой и отец добил его? Все-таки разбился на машине? Каждый вариант выглядел слишком правдоподобно, и у Бакуго не было времени на расследование. Учеба, работа, скейтбординг, продажа кроссовок — слишком много обязанностей. — Эй, бро, они, конечно, красавчики, но хватит пялиться, отношения у вас не самые лучшие. — Каминари тоже смотрел в сторону футболистов, но это не мешало ему осуждать Бакуго. — К тому же у тебя есть Киришима. — Попытка исправить все косяки разом превратилась в чересчур своеобразную заботу. И это напоминало момент зарождения искры у персонажей в посредственных подростковых фильмах и сериалах, которые так любили Каминари и Мина. — О, да, детка, как ты можешь так пренебрежительно ко мне относиться. Все идет к расставанию, но ты должен мне последний поцелуй. — Киришима создал по истине шедевральное представление, которое закончилось лучшим фейковым поцелуем, не участвуй Бакуго в нем, подумал бы, что Киришима был настроен слишком серьезно и действительно засосал его. — Ооо, получается последний человек в нашей компании поцеловался с Кацуки, — засмеялась Мина. — Так, — недоверчиво начал Серо, — с тобой и со мной было на тусовках во времена нашего восхождения, с Эйджи сейчас, но с Ками-то когда? — Он непонимающе почесал подбородок. — Только между нами? — с раздражением спросил Бакуго, глядя на смущенного Каминари. — Прости, я думал тебе плевать, а мне нужно было срочно обсудить это с кем-то еще. Черт, Мина, — обиженно произнес тот. — Прости, не подумала. Но никто же не будет заострять внимание на этом маленьком недоразумении, верно? — Бакуго скривился. Не в его интересах было продолжение этой темы. — Следи за своим блядским языком, енотиха.— Он по привычке кинул взгляд на футболистов и нахмурился. Рядом с ними появился разбитый забинтованный Шото, его рука была в гипсе, волосы в жутком беспорядке, а синяков стало больше. Он бледной тенью стоял около Момо и боролся с желанием оттолкнуть ее. Бакуго знал это выражение лица и был уверен, что еще немного, и Шото блеванет от отвращения. Он ответил на его взгляд и резко отвернулся. Неужели Бакуго настолько наивен, что ожидал чего-то другого? Но он точно не заговорит первым, от воспоминаний все еще пробирала дрожь, и Бакуго не хотел с этим бороться. Шото перешел грань, и они оба должны это принять. — Чееерт, он выглядит ужасно, как будто из могилы выбрался, — протянул Каминари, глядя на Шото, тот привлек всеобщее внимание новым имиджем и жалким подобием себя. — Без обид, бро. — Рука легла на запястье Бакуго. — Мне плевать на этого ублюдка и на ваши слова о нем, так что давайте, жалейте и обсуждайте его, вы же слишком тупые, чтобы интересоваться чем-то помимо чужой жизни. — На лице Киришимы застыл ужас, он не видел причин смены настроения Бакуго и не понимал с чего вдруг тот начал их оскорблять. — Все в норме, бро? — Взять власть над гневом и удержать лицо — посильные задачи, которые давались тяжелее самых сложных трюков. Бакуго презрительно хмыкнул, разглядывая сломленного Шото, у того появилась обреченность и гнев во взгляде, оттеняемые неровной акварелью синяков. Он был слишком жалким, чтобы влюбляться в него, и тем не менее сердце сдавливали отголоски боли. Бакуго научился контролировать хотя бы ее. — Да. Ты знаешь, мы все еще не в ладах. — Киришима в ответ протянул многозначительное «а-а-а» и поудобнее встал на костыли. — Я пойду, а то долго идти до кабинета, он на втором. — Серо вызвался помочь ему, а у Каминари и Мины просто был тот же урок у того же преподавателя, хотя они и без повода старались не оставлять Киришиму в одиночестве, беспокоясь о его досуге и отсутствии возможности повеселиться. Как же. Они явно забывали, кто перед ними, Эйджиро Киришима был идеальным организатором любого веселья, и вечеринки следовали за ним по пятам. Кацуки остался один. Он невольно возвращался взглядом к Шото, настойчиво делая вид, что в его шкафчике, содержащим только пару энергосов и просроченный бутерброд, было что-то крайне интересное, например небольшое розовое зеркальце на дверце, позволяющее незаметно следить за компанией. Мина наклеила его еще в первый год знакомства, аргументируя это тем, что у его шкафчика она проводит слишком много времени, чтобы не знать, как выглядит ее прическа и макияж. Она была просто зависима от всех отражающих поверхностей, и Бакуго никогда бы не подумал, что ей не нравилось то, что она видела в зеркале в полный рост. Серо и Киришима продолжали бороться за нее, Бакуго в какой-то момент стало все равно, он видел, что Мина продолжала закидывать в рот на обед жвачку, запивая ее бутылкой воды, она не блевала, но и есть не начала. А он смирился с тем, что Киришима и Серо лучше него подбирали слова. Бакуго тоже напоминал ей о еде, специалистах, но, наверное, Мина чувствовала, что он всего лишь выполнял механические действия, повторял слова, заложенные машиной и вкладкой в гугле «что говорить другу с рпп?». Только ответ сменился за короткий промежуток времени: «ничего». Больше он не скажет ничего, в этом не было смысла. Не Мина потеряна, а его эмпатия. Бакуго был слишком целеустремленным, упрямым, но не тратился на мелочи. Его жалкие попытки сделать вид, что именно его слова могут помочь, только ухудшали ситуацию. Мина не верила: ни ему, ни тем, кто говорил от чистого взволнованного сердца. Звуки звонка дошли не сразу, в себя Бакуго привела только толпа спешащих школьников и пронзительный взгляд Момо, у них было несовпадение только по одному предмету, в других случаях они учились всегда вместе. Она прошла дальше, а он стоял, и Шото стоял. Он уже не подглядывал украдкой, а смотрел прямо на Бакуго, наверное, потому что коридоры опустели, но заметить это было сложно, когда глубина серого металла и холод голубого льда завораживали. Бакуго мысленно сломал себе хребет за излишнюю романтичность, не настолько же он опустился. Шото пошел вперед, к нему, и, задев плечом, направился влево. Бакуго последовал за ним верным измученным псом, принимающим от хозяина палку, как наивкуснейшее угощение. Шото остановился в тренерской, она была пуста. — Попросил тренера доучить здесь материал к следующему уроку, он согласился, мой отец сделал слишком много для команды, чтобы мне отказали. Никто не придет, — объяснил Шото и сел на средних размеров диван. Бакуго кивнул. Начинать разговор первым не хотелось, обида захлестывала с новой силой. Ее отсутствие до момента икс объяснялось отсутствием самого Шото, но когда он появился, весь мнимый душевный баланс и наскоро собранное по частицам спокойствие разрушились к чертям. — Отец узнал о тебе, он избил меня, сильно. Общаться с тобой не запретил, но заставил сохранить союз с Момо любой ценой, иначе он сломает жизнь и мне, и тебе. Мои отношения с Яойрозу слишком важны для бизнеса. Я выпил, скурил косячок и…— Бакуго перебил его, придавливая рукой к стене. — Стой, я вообще-то рассчитывал услышать что-то вроде: «Мне безумно жаль, прости, — он специально повысил голос, выражая никчемность и зашуганность, — я повел себя, как настоящая мразь, заслуживающая кастрации. Такого больше никогда не повторится, но, если ты не против, Кацуки, то я могу попытаться объяснить свое невъебически хуевое поведение.» — Бакуго замолчал, с презрением уставившись на молчаливого Шото. — Так сложно, а, ублюдок? — Прости, мне правда жаль, я подписываюсь под каждым своим словом, но мне тоже плохо. — Бакуго дернулся от негодования и злости, рукой он прижал Шото к спинке (хотя это было слишком пафосное название для того обрубка), его кулак врезался в лилово-красную скулу, удар был несильным, но Шото взвыл, жмурясь, на его глазах выступили слезы. Ладонь, удерживающая его у стены, дрожала. — Ты меня предал, Тодороки, ты променял меня на долбанную Момо Яойорозу, ты вообще не слушал о том, чего хочу я, ты, мать твою, применил насилие по отношению ко мне. Ты знаешь, насколько для меня это болезненно, ты, блять, прекрасно знаешь, что я могу впасть в ступор и не дать отпор. Мне тебя не жалко, такие гниды, как ты должны гнить в аду. И я тоже. — Моментально навалилось все, чему Бакуго сопротивлялся, осознание, каким плохим человеком он был, и, насколько большего наказания он заслужил, ржавыми гвоздями впивалось в мозг. Бакуго ненавидел себя за все то, что было в его матери: жестокость, упрямство, высокомерие, агрессивность. Он учился ценить людей, он правда старался стать лучше. Он рвался и боролся с обстоятельствами, собой, но никогда, никогда в жизни, не занимал первое место. Бакуго был лучше большинства, у него были победы на каких-то незначительных конкурсах, которым он раньше придавал слишком большое значение, он был самым сильным учеником до пятнадцати лет, но сейчас он отставал от всех и каждого. Его идеальный образ был дешевой фальшивкой, а характер походил на личность матери-неудачницы сильнее, чем можно было принять. Почему усилий всегда недостаточно? Бакуго делал больше, чем было в его силах, он так старался, он заслужил признание и первое место, он должен быть лучшим. Это нечестно. Это так чертовски ранит. Как Шото вообще посмел прикоснуться к нему, почему он возомнил себя достойным окончательно сломать его? Бакуго не чувствовал себя, одно сплошное разочарование. Слезы на собственных глазах, баюкающие руки Шото и приятный аромат его парфюма казались пережитками прошлого, когда Бакуго все еще верил, что его мог кто-то спасти, помочь, он бы никогда не принял подачки в открытую, но Шото был сильнее, он заставлял принять все и пропустить через себя. На самом деле Бакуго просто выдумал себе Шото, такого идеального, но управляемого. Его не существовало, руки, удерживающие от падения завлекали во тьму, а губы, целующие мокрые щеки, высасывали душу. — Я тебя ненавижу, — с поразительным безразличием произнес Бакуго. Шото кивнул. Он все еще сжимал трепещущее тело, вдыхая карамельный запах. — Мне все равно на тебя, я не хочу… — Шото оборвал, приложив палец к его губам. — Врунишка. Ты можешь меня ненавидеть, но ты чувствуешь по отношению ко мне все, что может ощущать человек. — Его мягкий голос и интонация с придыханием убивали, Бакуго готов был упасть перед ним и отдаться. Шото слишком хорошо его понял, ему как раз этого не хватало. Более того, Бакуго нуждался в этому, в заботе, которая подходила именно ему, правильных словах и слащавом дерьме, отравляющем жизнь. — Ни капли безразличия. — Шото нежно провел пальцами по щеке, Бакуго хотелось броситься к нему и прижаться, как можно ближе, а еще избить и никогда больше не видеть. — Нет. Отвали, долбанный урод. Не подходи ко мне больше. — Он оттолкнул Шото, но все равно надеялся, что тот поборется за их отношения. — Эй, — протянул тот, нежно проводя рукой по чужой талии, — подожди. Сколько времени тебе надо, чтобы прийти в себя, могу я как-то помочь? — Шото пытался, он делал вид, что мог все исправить, и, казалось, был уверен в этом. Но Бакуго нуждался в действиях, предложениях и решительности, которой теперь не доставало Шото. — Нет. Ты можешь исчезнуть из моей жизни и не нервировать. — Бакуго сбросил с себя чужие руки. — Но ты мне очень дорог. Я не хочу тебя терять, и ты этого не хочешь тоже. Тебе нужно время, но я хочу провести его с тобой, показать, что меня не стоит опасаться, что я не сделаю тебе больно. — Он приблизился, Бакуго чувствовал его дыхание. — Обещаю. — Ты слишком много лжешь и болтаешь, чтобы я тебе поверил. — Шото прижал Бакуго к себе и тихо произнес на ухо. — Тогда я буду действовать. Ты меня не шугаешься — уже хорошо. Я могу доказать силу собственных чувств. — Бакуго фыркнул. — Звучит дерьмово. Так что заткнись уже. — Он отошел, закрывая чужой рот ладонью. — А мне пора идти на урок. *** Монома был единственным решением проблемы, Бакуго направился к нему, как только освободился. Тот относился снисходительнее, и к нему даже возвращалась привычная язвительность, но Бакуго не предлагал ему переспать, все равно побесить Шото не получится. — Черт, Кацуки, я думал ты отхватишь себе богатого папика, а не ублюдского психа. Не верь тому, что он заставляет тебя чувствовать себя хорошо, это обман, он слишком часто ранит тебя, и это то, на чем тебе следует сконцентрировать внимание. — Бакуго нахмурился и глотнул горячего чая. — И я с этим согласен. У тебя нет чего покрепче? — Он начал придирчиво рассматривать кружку в руке. — Во-первых, ты не приперся бы ко мне в три часа ночи, если был бы согласен и не думал о том, чтобы простить этого урода, во-вторых, мы тут не бухаем, а пытаемся убедить тебя, что у вас нездоровые отношения, а в-третьих, с тебя энергосы, я завтра сдохну без них. — Монома распластался на кровати. Бакуго лег рядом. — Ладно. Но ты же меня простил, и я сейчас, буквально, лежу у тебя в кровати. — Тот помотал головой. — Не, у нас другой случай. Ты мне не нравишься, я тебе не нравлюсь, я ни на что не претендую, ты ни на что не претендуешь, так что все замечательно. А еще нам не чуждо взаимоуважение. Делай выводы. — Не хочу. Эта вся ебейшая ситуация меня достала. Я дам ему шанс просто потому что он круто трахается, а найти нового с таким же природным талантом сложно. — Бакуго верил в свои слова, он не собирался копаться в чувствах и мотивах, это бы усложнило все, он сделает это чуть позже, а пока будет сдерживать ураган, как можно дольше. Он разберется. Это точно было ясно.