***
Что-то идет не так с самого начала. Их привычный сценарий включает в себя подначки и колкости, шпильки и проказливые реверансы, гримасы и деланно неприязненные взгляды в постоянно меняющихся декорациях. Каблуки шелковых туфель и сапог чеканят шаги по плитам пола, идет на крещендо созвучие струнных и духовых, подолы юбок ложатся в крупные складки и подлетают в воздух полы камзолов в игривых танцах. Берет свой черед церемониал. Обменявшись приветствием, они становятся в пару. Поклон у Тэхена выходит плавный, и, дождавшись внезапно неуклюжего ответа, он льнет к Чонгуку так ладно, точно волна к суше. С первой же нотой мозаика танца начинает складываться, безмятежно Тэхен роняет, склонив голову и собрав воедино всю имевшуюся вежливость: — Рад тебя видеть. Чонгука словно под дых ударили. Слов в нем много. Так много, что с губ не срывается ни одно, пока он прикипает взглядом к своему партнеру. Сознание капитулирует, признает — как прав оказался Роджерс! Запястья Тэхена изгибаются точно лебединая шея, сам он, внезапно вытянувшийся и оживленный, мало похож на птенца, коим казался лишь прошлым летом. Они вальсируют, и на глаза омеги то и дело падают непослушные пряди-колечки. Эти глаза. Ресницы пушистые, закрывают добрую половину, точно поволока. Румянец по медовой коже. Убегают под ворот рубашки украшения на изящной шее. Как оторвать взгляд? Шаг, еще, поворот. Расход и поклон друг другу. Рука в руке. Поворот, шаг, что-то еще. Альфа движется машинально, все его внимание фокусируется лишь на одном — чужие пальцы в его собственных, изгиб талии под ладонью. От Тэхена пахнет свежестью, цветочным медом, бархатной сладостью абрикоса. То и дело на Чонгука накатывает до того непривычное чувство, что сперва не удается определить. То, как оно вскипает в груди и захлестывает с головой, похоже на страх — такой же всеобъемлющий, поглощающий, вязкий. Правда, в то время как страх давит его изнутри и расползается холодом, это чувство — легкое, парящее, оно заполняет и топит его в удовольствии. Как-то раз ему довелось нести Тэхена на руках, потому как тот упал с лошади и повредил ногу. Нечто отдаленно похожее он испытал в тот момент, но счел колким отторжением. Хотелось зябко поежиться и отогнать чувство от себя. Сейчас на его волнах хотелось лавировать, раскрыв руки. Что-то из этих мыслей отражается в его черных жемчужинах глаз, и едва их взгляды пересекаются, Тэхена в жар бросает. Чонгук выглядит… странно. Всегда был любителем обменяться любезностями в ходе танца, нарочно сбивая дыхание. Всегда вел уверенно, твердо, думал все об одном — когда уже грянет завершительный аккорд мелодии. Теперь все смотрит — до того пронзительно, что щеки невольно обжигает румянцем. Глянь Чонгук так на него раньше… у Тэхена бы ноги подкосились. Да что там, даже сейчас он чувствует слабость в коленях. Думает: что это со мной? И не один он этим вопросом задается. Последняя нота танца растворяется в воздухе, а Чонгук еще пару мгновений не может позволить себе разжать руки. Тэхен отстраняется первым, размыкает губы, чтобы что-то сказать. «Ты в порядке?» Альфа с омегой смотрят друг на друга так красноречиво, что слова становятся кощунством. «Я…» Правда обрушивается на Чонгука раскатом грома, дезориентируя и приглушая шум зала. До того резко влюбленность поражает его, что здравый смысл благополучно сдается под ее напором. — Сыграем свадьбу! — возносится к потолку его голос, в перерыве между музыкой заставший врасплох гостей. — О, небеса, свершилось! — восклицает мать Чонгука и готовится падать в обморок, пока король подхватывает ее на лету. Он переглядывается с отцом Тэхена — а я говорил — и проворно ловит брошенный ему перстень — спор есть спор. В считанные секунды оправившиеся от потрясения гости взрываются восторгом, а музыканты безжалостно обрушиваются на инструменты, заиграв торжественную мелодию. Растерянно Тэхен оглядывается по сторонам, на Чонгука, чьи глаза горят безудержным пламенем, делает шаг назад. — Подождите! Он повышает голос так неожиданно, что один из слуг нелепо поскальзывается и роняет на пол тарелку фруктов. — Что значит свадьбу? Альфа, ни капли не стушевавшись, окрыленный явившимся ему откровением, берет омегу за руку: — Я все понял. Только ты мне и нужен. Поженимся! От его бескомпромиссной прямоты у Тэхена сердце заходится. Все в бальном зале замирают, прислушавшись. Обескураженный омега приказывает себе успокоиться и как можно более бесстрастно произносит: — Мы с тобой столько лет словно кошка с собакой. А тут ты заявляешь подобное… что изменилось? Настает время и Чонгуку смутиться. Он шумно вздыхает, взлохмачивает волосы рукой, пока собирается с мыслями. Собирается он с ними непростительно долго для того, что говорит после. — Подумаешь, раньше… посмотри на себя. Ты самый красивый омега, что я встречал! Если бы чувства, что неистово жгли ему грудь, были материальны, Чонгук бы преподнес их Тэхену немедля, он бы раскрыл их, вытащил наружу сердцевину и показал, насколько то, что он ощущает, огромно и бесхитростно. Мысли его путаются, а потому вычленить главное, самое важное, оказывается сложнее, чем представлялось. Казалось, после его заявления Тэхен должен был озариться улыбкой, а не оторопеть. И уж точно не задавать вопросы — такие странные и глупые. — Спасибо, — хмурится омега, — Это все? Лишь красота важна для тебя? Альфа недоуменно моргает. Открывает и закрывает рот. Ему приходится обернуться на мать, а глаза его кричат: как мне объяснить? — Чонгук, что еще? — громким шепотом на весь зал подначивает та, не уловив в глазах сына мольбы о помощи. Так много всего. Он сглатывает, смутившись. Вот он, Тэхен перед ним, вот она, его любовь. Неистовая и откровенная. Неужели не видно? — А… что еще нужно сказать? — произносит он неловко. Взгляд Тэхен гаснет, точно огонек свечи от порыва ветра. Он высвобождает руки и отворачивается.***
Убежище себе Тэхен находит в саду, и негодование в его глазах подсвечивает бледный лик луны. Он проносится мимо фонтана, ровных рядов кустовых роз, что алеют в ночи точно факелы, мимо увитых плющом беседок и останавливается только когда оказывается в месте настолько отдаленном, что ни единого звука празднества из дворцовых залов до него не доносится. Сложно сказать, что расстроило омегу столь сильно. Но стоит вспомнить, с какой легкостью недалекий альфа обрушил на него свои слова, как в груди стягивает. Прямо там, где переплетаются плоть, полости, кости у него свербит так, словно меж них исподволь вводят лезвие за лезвием. — Только поглядите, да ты в ярости, — показывает нос из-под его воротника Юнги и щекочет крыльями шею, — Сейчас сюда, поди, полкоролевства сбежится. — Всех лесом пошлю, — цедит Тэхен сквозь зубы, — Ты слышал вообще, что он сказал? — Каждое слово. Ты даже не представляешь, как сложно было не засмеяться, глядя в его оленьи глаза. Он же вообще ничего не понял! — глумится фея, но Тэхену не до шуток. Обида жжет ему глаза, заставляя жмуриться. — Юнги, — зовет он почти жалобно, — Я столько лет ждал, что он на мне жениться захочет. Но когда это произошло, я чувствую себя таким… — Убогим? — подсказывает тот. — Потерянным. Он воздает глаза к небу в поисках утешения. Юнги повторяет за ним, высматривая средь россыпи звезд свой ужин. Феи — им, прожившим вблизи от людей много лет, могут статься совершенно непонятными хитросплетения человеческих чувств. Вздохнув, Тэхен продолжает: — Я не хочу, чтобы моя красота была единственным, что заставило его передумать. Не после стольких лет вражды. Что вообще на него нашло? Юнги с кряхтением выбирается из ворота и усаживается принцу на плечо, похлопав крохотной ладонью по щеке. — Есть у ваших альф какой-то совершенно неясный сдвиг в отношении всего… — он задумчиво потирает подбородок, — Нежного и красивого. — Но я не вещь и не украшение. Я ведь больше, чем просто нежность? В меня ведь есть еще, за что влюбиться? — вопрошает омега, всплеснув руками. Негодование повисает на его сердце тяжелыми гирями. Даже Юнги становится неудобно оттого, какое отчаяние он слышит в голосе своего принца. Фея ежится, подбирая слова, как вдруг замирает и через мгновение уже вновь скрывается у Тэхена под камзолом. — Куда ты умчался, сын? — разносится по округе голос отца омеги. Тэхен оборачивается. — Простите, — отводит он взгляд. Король подходит к нему и, заметив, как поникли его плечи, смягчает голос. — Убегать с приема только потому, что услышал нечто неприятное — это не дело, ты же понимаешь? Взглянув на хмурящегося альфу, Тэхен смиренно вздыхает. Если сейчас отец прикажет ему вернуться, он вернется. Если скажет извиниться, скрепя сердце он пойдет на это. Если скажет согласиться на предложение Чонгука… Тэхен не был уверен, что не бросится топиться в чаше с вином. — Да, отец, — кивает он, — Я не специально. Разозлился. — Весь в мать, — усмехнувшись, кладет альфа руку на его плечо и расправляет сбившийся камзол, — Я все никак в толк не возьму, что еще Чонгук должен был тебе сказать? Уже от упоминания почившей матери по лицу Тэхена пробегает тень, и он чувствует необходимость спрятать глаза. Разговаривать с отцом ему неуютно. Тот всегда был человеком слишком практичным и суровым и редко мог вникнуть в суть чужих переживаний. — Что он любит меня за все вместе, не только внешность? — предполагает омега, — Вы можете смеяться, но… — Постой, — прерывает король, — Здесь кто-то есть. Тэхен вскидывает голову на альфу, заметив, как тот замирает и всматривается в тенистое марево за деревьями. — Кто? — скатывается до шепота Тэхен, когда от деревьев отделяется крупная тень, принимая очертания человека. Тень угрожающе медленно надвигается, не произнеся ни звука, и от этой мрачной тишины Тэхену становится резко не по себе. Он делает шаг назад, к отцу. Даже листва словно цепенеет, переставая мерно шуршать. Или же это они перестают замечать ее шум, насторожившись. Навстречу им движется человек, лицо его скрыто за капюшоном, а тело окутывает мрак. Остановившись в десяти шагах от них, он являет свету насмешливую улыбку, обнажив лицо. У омеги все внутри леденеет от этой улыбки. — Ротбарт… — глаза короля расширяются от ужаса, а следующее, что Тэхен видит — как его отца поражает молния.***
— Даже ты смотришь на меня осуждающе, Роджерс, — сокрушается Чонгук. Повинуясь приказу удрученного принца, слуги приносят в его покои вино и закуски, но притронуться к ним альфа не может. В горле стоит ком, перед глазами — выражение лица Тэхена, с которым тот покинул бал. Стоит только Чонгуку на мгновение утратить сосредоточенность, как этот момент вновь и вновь проносится в его мыслях. И становится до того пакостно, что хочется взвыть. — Никак нет, сэр, — заложив руки за спину, камердинер бесстрастно наблюдает за тем, как мечется его принц по комнате. — Тогда почему ты ничего не говоришь? Чонгук обращает к нему полные отчаяния глаза. Кого другого они бы заставили испытать сочувствие, но пожилой камердинер лишь приподнимает уголки губ в крохотной улыбке: — «А что еще нужно сказать?». — О, боги, Роджерс! — Чонгук с грохотом отодвигает стул, чтобы сесть за стол и спрятать лицо в ладонях, — Все так плохо? — Сэр, позвольте вопрос. Альфа вздыхает. — Давай. — Почему вы вдруг решили, что любите Его Высочество? Отняв руки от лица, Чонгук обессиленно откидывается на спинку стула, возведя глаза к потолку. Лицо его полно отчаяния. — Что значит почему? Увидел его, и сердце сразу… — он сделал неопределенный жест рукой, — Он там такой стоял, что я… Схлопнулось, и все. Подумал: мое. Мой королевич, хочу с ним всю жизнь прожить. Как объяснить?.. — Значит, дело не только в том, что принц красив? — продолжает терпеливо допытываться Роджерс, привычный к тому, что его господин обращается со словами значительно хуже, чем с оружием. — Конечно, не только! Столько лет его знаю, помню, как он червей палками резал и бездарем меня обзывал, — пальцы Чонгука машинально лезут в волосы, взлохматив их в порыве отчаяния. Почему Тэхен так резко отказал ему? Чем Чонгук плох? Красив, отважен, в боевых искусствах ему равных нет. Наследник престола! Любит его! Разве не достойная партия? Неужели оттого, что они столько лет все бранились да изводили друг друга? — Слушай, Роджерс, — подает альфа голос до того измученно и тихо, что камердинер невольно напрягается, — Он меня теперь ненавидит? — С чего вы взяли, сэр? — Я ведь даже не спросил, любит ли он меня в ответ. Это ведь не обязательно, чтобы Тэхен тоже влюбился? — сочится горечью его голос, — Он сам сказал, мы как кошка с собакой. Был ли вообще шанс, что Тэхен по доброй воле скажет заветное «да»? Оглушенный собственными чувствами Чонгук совсем позабыл в этом убедиться. Он знал, он давно знал, что Тэхен готов выйти за него, покуда того требует королевский долг. Но альфа не ведал, было ли помимо чувства долга и покорности своей судьбе замешано что-то еще. Что-то, чем руководствовался он сам. — В одном вы правы, мой принц, — мягко улыбается Роджерс, по-отечески тепло глянув на своего многострадального подопечного, — Неизвестно, что испытывает господин Тэхен в отношении вас. Может, имеет смысл выяснить? Чонгук до того резво подскакивает с места, что со стола валится бокал с вином. Тот даже глазом не ведет. — Роджерс! — зовет альфа взволнованно, — Роджерс, нужно пойти и поговорить с ним. И бросается к дверям. — И как же вы догадались, — бормочет камердинер себе под нос, поднимая бокал. По-доброму усмехнувшись, он выуживает из нагрудного кармана платок и стирает разлитое по столу вино. Окрыленный Чонгук рывком распахивает дверь, готовый броситься на поиски Тэхена, как вдруг кто-то врезается ему в грудь. Бледный точно древесный гриб слуга, запинаясь, докладывает: — Беда, сэр! Похитили… Его Высочество — похитили… А дальше Чонгук не слышит. Настолько он в ужасе.***
Короля Вильяма, окропленного кровью, находят посреди поляны, по которой точно ураган прошелся. За те два дня, что он мечется в лихорадке, пока лекари с безумными глазами под страхом смерти латают рваную рану на его груди, Чонгук плачет дважды. Кажется, это даже больше, чем за все годы его сознательной жизни. Так страшно становится, когда Тэхена не находят ни в саду, ни во дворце, ни в округе. Он развертывает поиски в тот же вечер, добившись от родителей преждевременного окончания приема, невзирая на их колебания, приказывает перекрыть городские ворота, дороги и проконтролировать, чтобы ни один корабль не покинул чамбергский порт, пока он не убедится лично, что на нем не увозят его омегу. Вместо Тэхена в злосчастном закутке сада он находит обугленную траву, королевскую кровь и безжалостно втоптанный в землю кулон. Его альфа узнает мгновенно — сложно не узнать творение собственных рук, что наверняка ниспало с тэхеновой шеи. Сурово поджав губы, он осматривает украшение с отчеканенной лошадиной мордой и твердо себе обещает: если хоть волос с головы омеги упал вслед за кулоном, он разберет эту страну по камешкам, но уничтожит того, кто это устроил. Даже если не владеет магией. Его магия — ярость. Его магия — страх за чужую жизнь, что обрушивается на него в тот же миг. Его магия — любовь, которую утратил, едва успев обрести. Он нарочно вспоминал каждую колкость, которую когда-либо ронял Тэхен в его сторону. Раньше злился с них. А теперь… раздавая указания поисковым отрядам, только и может что желать хоть одну из них услышать вновь. То, в какое грозное отчаяние повергает Чонгука похищение принца, настораживает даже мать. В вечер похищения она приходит в его покои с успокаивающим питьем, берет его, оцепеневшего, напряженного как скала, за руки. Утешает ласково, как может только мать: — Я уже отправила жрецов возносить молитвы за судьбу Тэхена. Чонгук вздыхает, возведя глаза к потолку. В богов он не верит. Но на случай, если они есть… пусть защитят его. Король Вильям приходит в сознание на третий день, одолев лихорадку. Лицо его осунулось и посерело, пока тело боролось с последствиями ранения, но лекари заверили чамбергскую чету, что правитель Далосса постепенно поправится и встанет на ноги. Что до принца Далосса… приоритетов главнее его возвращения у Чонгука не было. — Как вы себя чувствуете? — приставляет альфа стул к постели короля. Лицо у того цвета нездорового, оно бледно, а щеки горят болезненным румянцем. Глядя на пропитанные кровью повязки на теле монарха, Чонгук может ощутить отголоски боли, которые под ними прячутся. — Где мой сын? — сипло отзывается Вильям. — Пропал, — отрезает Чонгук, не посмев утаивать, — Вот все, что я нашел. Альфа поднимает руку, с пальцев которой свешивается найденный кулон. Его король узнает, жмурится, точно от боли, его кустистые брови хмурятся, создавая морщины на лбу. Пережив нападение, он словно постарел разом на несколько десятков лет. С новостью об исчезновении сына он ветшает подобно иссохшему ясеню. — Ротбарт забрал его, — медленно, делая огромные паузы, чтобы высохшими губами схватить воздуха, хрипит король, — Я всегда боялся, что это произойдет. — Вы знаете, кто за этим стоит? Альфа не старается быть мягче, подбирать осторожно слова. Он делит горе с этим человеком, делит страх и отчаяние. Но из них двоих только он может что-то сделать, а потому ему нужна информация. — Прежде чем я скажу, поклянись своей честью, что ни одна душа не узнает этих подробностей от тебя, мальчик. Чонгук клянется. Со всей искренностью клянется, приготовившись слушать. Рассказ Вильяму дается тяжело. — Когда Чамберг с Далоссом погрязли в распрях, мы искали способ выиграть войну, — начинает он, — Мы нашли колдуна, который обещал помочь в обмен на власть и богатство. Только мои приближенные были в курсе, потому что Ротбарт был опасным человеком. Он… Голос скатывается до сиплого шепота, но Чонгук, склонившись ближе, слышит и отзывается эхом: — Использовал запрещенное колдовство. Король был осмотрителен, заставив альфу принести клятву. Прознай его семья о запрещенном колдовстве, мир на континенте мог быть вновь подорван. Запрещенным колдовством брезговали пользоваться все разумные люди. Оно разрушало сознание и, пусть зачастую и оказывалось более быстрым и действенным, несло поистине устрашающие последствия. Даже сам Чонгук ощутил волну неприязни, пробравшей его: к подобным методам прибегать было ниже достоинства королевской семьи. Тем не менее, осуждения он не выказал и продолжил слушать тяжело дышащего Вильяма. Когда война завершилась, правительство Далосса приняло решение надежно скрыть тот факт, что они пользовались услугами темного колдуна. Не болтают лишь мертвые. Ротбарта, обвиненного в измене, бросили в темницу и спешно приговорили к повешенью. Король верил, что это разрешит их проблемы. Война и власть не знают милосердия. Перед казнью колдуна пытали, что разительно ослабило его и дало возможность легко умертвить. Но к неудаче правительства он, собрав последние силы, сбежал. Было глупо с их стороны надеяться, что того, кто способен выкосить целое войско, могут удержать прутья решетки. Казнить его не успели. — Перед тем как исчезнуть, он пришел ко мне. Я держал на руках новорожденного сына, — понижает голос от усталости Вильям, — Ротбарт бы убил меня, но, увидев Тэхена, поменял планы. Он решил вершить правосудие иначе. «Настанет время, — процедил колдун в лицо короля, — И все, что тебе принадлежит, все, что ты любишь, станет моим.» Смерть была бы слишком унылым исходом. Другое дело — отнять у человека все, кроме жизни. Чонгук ощущает, как холодеет у него внутри. Король, утомившись, молчит, дав принцу время переварить услышанное. Лучше бы Ротбарт завершил все его смертью еще тогда, на пепелище войны. Однажды Тэхен обмолвился: «Если поженимся, защищай меня, как самое дорогое оружие, и я буду как оно — стойким и безмолвным. Не поженимся — отец найдет мне другого защитника.» Возможно, омега не подозревал, какая опасность ему грозит, пока на свободе блуждал разгневанный колдун, но отец стремился оградить его от этого с самого детства. — Ротбарт может убить Тэхена? — произносит альфа, озвучивая свои самые мучительные опасения. Тяжелыми камнями они падают на дно его сердца и заставляют тревожно сжиматься. — Боюсь, он выберет нечто более извращенное.