Столкновение

      На удивление, Алина проснулась в хорошем настроении, создалось впечатление, что спала впервые за три месяца после смерти Дарклинга, впервые за столь долгий промежуток ощущала себя отдохнувшей. Причины были не ясны, может дело было в призраке, который заговорил с ней или подошёл настолько близко, что могла ощутить дыхание на своей коже. Пусть это всё были игры разума, пусть. Было необходимо знать, что в минуты отчаяния, собственной слабости, неукротимой боли — она не одна. Одиночество преследовало днём, но отпускало ночью. Человек, ставший когда-то злодеем, теперь становился единственным свидетелем падений, единственным спасителем. Может, они были действительно неразрывно связаны? Предназначены друг другу?       Она не знала, могла только бесконечно задавать себе одни и те же вопросы; размышлять, возрождая в голове обрывки слов; вчитываться в дневник, перечитывая одну и ту же страницу по несколько раз, будто пыталась выучить наизусть. Пыталась отыскать истину в написанных строчках, чувствуя непреодолимое желание познакомиться с тем человеком из далекого прошлого: благородным, храбрым, временами безрассудным, готовым пойти на всё ради спасения гриш. Дневники Александра читались легко, в отличие от дневников его деда. В горле частенько вставал ком, а в груди зарождалось чувство отвращения к этому человеку. Какой бы не был гениальный, всего его методы достижения говорили об одном — Илья Морозов фанатик. Бесконечные эксперименты с жизнями обычных людей, с гришами, с силами настолько могущественными и опасными. Словно постоянная игра с револьвером у виска, с всего одной пулей.       Скверна… Большинство экспериментов проводилось именно с ней. Порой, Алина радовалась, что не понимала древнего языка, ритуальных символов, рун. Не понимала ничего, что могло бы повергнуть в ещё больший ужас. Честно пыталась найти хоть какой-то намёк на возможность вернуть утраченную силу, найти подсказку. Хотя бы что-то… Попытки были тщетны, надежда, теплившаяся в душе, угасала, с каждым днём скрывалась в закоулках души той девочки, мечтающей о чуде. О волшебном спасении, о шансе.       Нынешний мир был жесток, был уродлив, пропитавшись кровью несчастных убиенных. Равка, словно болото, тащила жителей куда-то на дно, заставляя забывать о честности, о милосердии, о добре. Достойна ли эта страна второго шанса? Достойна ли воскреснуть? Ведь страна — это люди. А Алина всё меньше хотела сталкиваться с представителями человеческой рассы, каждый поход в город заставлял ощущать горечь на кончике языка, ощутить меж рёбер разъедающее чувство неприязни. Семьи, жившие впроголодь, расставшиеся со старшими отпрысками, которые отправлялись на военную службу. Одинокие женщины, готовые продавать своё тело за кусок хлеба, и мужчины, пришедшие с войны, нашедшие своё утешение на дне граненого бокала. Бедные, осиротевшие, голодные дети, выброшенные на произвол судьбы. Царская династия кормила очередной порцией лжи, крича во всеуслышание: «Завтра будет лучше, чем вчера». Старкова только криво усмехалась, понимая, что подобное — очередной политический трюк. Гражданская война, маячившая на горизонте вместе с осмелевшей Фьердой, заставляющая сдерживать оборону. Казна, практически опустевшая, не давала полноценно содержать Первую Армию, что же говорить о Второй, частично изгнанной. Гришей снова ущемляли, обвиняя во всех смертных грехах.       «Последователи Чёрного Еретика» — кричали на улицах новостные газеты, призывающие ловить каждого, кто чтил память об умершем генерале, кто ругал временное правительство, поддерживая гражданские митинги. Гонения учащались, люди вымещали свою злость на тех, кто по их мнению жил лучше. Кто обладал силой, неподвластной обычному человеку. Равка сходила с ума. Дети в приюте опасливо озирались, находясь постоянно настороже, рано повзрослевшие. Старшие опекали младших. Редко выходили за стены приюта, боясь людской ненависти, боясь работорговцев, что без страха воровали детей. Алина пыталась дать приют каждому, кто нуждался в заботе и воспитании. Николай каждый месяц выделял небольшую сумму на содержание приюта — меньшая благодарность за все жертвы, которые пришлось понести. Победа, доставшаяся слишком большой ценой.       При приюте содержалось двенадцать детей, совсем небольшое число спасённых. Две взрослые женщины, когда-то бывшие гувернантки, служившие в одном из домов князя Керсанова, лишившиеся работы после смерти хозяина. Убитого во время одного из митингов на площади, имение было разорено и ушло с молотка на одном из базаров. Ольга и Наталия, напоминавшие так ярко погибшую Ану Куи, бывшую экономку приюта. Не переставали причитать, выказывая своё недовольство последователями царской династии, но свято веровали в царя и корону, молясь каждый день всем святым во процветание Равки, ожидая пришествия истинного правителя. Старкова была уверена — правителя им не дождаться.       На одном из уроков хрестоматии, старшая из девочек, отличавшаяся особой любознательностью, задала вопрос, который отдаёт болезненной пульсацией. — Какой была Санкта-Алина? — в детских зелёных глазах плещется интерес, ребята рядом приветственно шепчутся, поощряя вопрос. Дети хитры, пытаются в очередной раз остановить проверочную работу. — А Чёрный Еретик? Правда, что он способен украсть женские сердца? — девочка хлопает русыми ресницами, озорно прикусывая губу, — Наталия говорила, что он был красив.       Девушка шумно выдыхает, смотря куда-то в сторону, вопросы набатом отбивают в ушах. Интерес вокруг святых и гриш не угасал, дети жаждали чудес, а по их мнению те и другие были чем-то необыкновенным, чем-то сказочным. Переводя взгляд на одну из книг на столе, отвечает первое, что приходит на ум. — Санкта-Алина была глупа и наивна. Слепая вера сделала из неё мученицу, — на губах появляется еле заметная улыбка, — За призрачный мир и процветание страны пришлось заплатить слишком большую цену.— Она видит во взгляде детей удивление с долей непонимания, они привыкли слушать иное о своих святых, — Конечный результат не оправдал всех испытаний. — Хочу быть похожей на неё, — отвечает девчонка помладше с забавными косичками, возражая учителю, выглядя оскорбленной сказанными словами. — Такой же храброй. — Возвращайтесь к проверочной работе, — твёрдо произносит Старкова, проходясь строгим взглядом по юным воспитанникам, — Не отлынивайте. Будет хорошо, если научитесь думать своей головой.       Вопрос про Чёрного Еретика остаётся без ответа, крутится на подкорке сознания вместе со взглядом кварцевых глаз. По правде говоря, женщины сами охотно попадали под влияние его обаяния. Был ли он красив? Скорее чертовски красив, улыбался редко, но так заразительно, что сердце пропускало удар. В глазах вечный мороз, но по венам струился настоящий огонь. Александр всё делал с природной страстью — защищал гриш или выполнял любую крестьянскую работу — не имело значения. Когда-то мог не скрывать собственные эмоции под множеством масок, но вечность накладывала свой отпечаток, заставляла прятать собственную личину за непробиваемым равнодушием, приходилось изворотливо врать, придумывая новые имена, новые жизни. Маски въедались под кожу, каждый раз отбирая частичку настоящего, уничтожая последние проблески добра и веры в человечество. Только страницы дневников видели того, давно забытого Морозова, они верно хранили его переживания и секреты.       Стук в дверь заставляет оторваться от собственных раздумий, а взволнованный взгляд Ольги напрячься. Девушка сглатывает, вставая из-за стола, откидывает туго заплетенную косу за спину, быстро выходит из кабинета, шепотом просит гувернантку присмотреть за детьми. Узкий коридор поместья с пожелтевшими, ветхими обоями навевает уныние, но Алина привыкла не обращать внимание на подобные вещи. Главное, что у них всех есть крыша над головой и стены, способные согреть. В холле стоит девушка в красном кафтане, рыжие волосы привычно распущены, бегло рассматривает скромное убранство помещения, но при виде старой подруги улыбается, делая шаг навстречу: — Здравствуй! — произносит Женя, нарушая молчание.— Рада тебя видеть! Тут неплохо, — обводит рукой помещение, явно подбирая слова.— Ты молодец.       Старкова удивлённо вздергивает бровь, сдавленно хмыкая. Неплохо? По меркам Сафиной в приюте должно быть ужасно, никакая война не изгонит привычки, взращённые с самого детства. Понимает, что это дежурная вежливость, очередная привычка, имевшая цену во дворце. Неоправданная лесть, поощрение. Но явно не те слова, которые должна говорить подруга спустя три месяца разлуки. Не те обстоятельства. Когда они виделись последний раз, Мал был ещё жив… Воскресший из мёртвых, измученный, находившийся постоянно рядом. Не то приветствие, которое должны говорить друг другу люди прошедшие войну, потерявшие стольких людей и выжившие столь великой ценой. — Здравствуй Женя, — в голосе сдержанность, она прикладывает массу усилий, чтобы быть равнодушной, чтобы не чувствовать злость, стоит внимательно осмотреть кафтан гришей. Форма всё та же, придуманная умершим генералом.— А ты ничуть не изменилась, — язвительно добавляет, вздёргивая подбородок. — Я хотела приехать раньше, — начинает виновато оправдываться, вымученно улыбаясь.— Просто много дел во дворце… — Не нужно объяснять.— резко обрывает, не желая слушать про многочисленные обстоятельства, про сложность нового времени.— Что тебя привело сейчас? Ты одна?       Алина рассматривает старую знакомую, в прошлом достаточно близкую подругу, замечает, как та смотрит куда угодно, но не на неё, будто пытается подобрать подходящий ответ. Будто пытается решить невероятно сложную задачу. Замечает нервозность, усталость и внутренние муки. Неужели мучает совесть? — Я соболезную, — Женя шумно выдыхает.— Мне очень жаль, что ты потеряла Мала… Его смерть невосполнимая утрата. Он был дорог нам всем. В глазах отражается гнев, слегка прищурившись, Старкова склоняет голову, смотря так колко, так пронзительно, вынуждая столкнуться с ней взглядом: — Тебе жаль? — криво улыбается, качает головой.— Был дорог? Правда? — в вопросах слышится желчь.— Вы наверное так долго скорбели и собирались с силами, чтобы приехать, навестить меня, его могилу, — делает короткий шаг навстречу, пытаясь сдержать гнев.— Места себя не находили, волновались наверное. Да? — Алина, — гриша хмурится и набирает побольше воздуха в грудь, — Мне правда жаль. Я хотела приехать, но дела государства. Во дворце неспокойно. Николай и Зоя пытаются взять всё под контроль, но мы ходим по краю. — Те государственные дела, из-за которых Мал воткнул нож в собственную грудь, пожертвовал собой, чтобы заклинательница Солнца спасла всех, — она срывается на озлобленный шёпот, горько усмехаясь.— Из-за наследника, который обещал мир во всем мире, но стоило потерять силу, списал со счётов. О да, — растягивает слова, скрещивая руки на груди, — Именно за это государство мы боролись. За лучшие времена. — Я понимаю твою обиду, — Женя примирительно протягивает руки, пытаясь улыбнуться.— Прости, что оставила.       Старкова обводит взглядом холл, не переставая усмехаться. Как же давно хотелось встретиться с друзьями, поговорить, высказать свою боль, быть понятой, но на деле не чувствует ничего кроме злости, понимая, что приезд спустя три месяца — это не жест вежливости или желание встречи. Дежурные слова, взгляд, лишенный эмоций — Сафина в её воспоминаниях была живой, надежной, искренней, а теперь — сталкиваясь наяву, понимает, что всё в прошлом. Нет больше дружбы, нет ничего, кроме отпечатков, оставленных войной. — Зачем ты приехала? Не говори, что ради меня. Не хочу слушать враньё, — юная учительница шумно выдыхает, устало потирая переносицу.— Зачем? Женя проводит пальцами по серебряным манжетам на кафтане, в очередной раз осматривая стены приюта: — Я привезла тебе ещё дневники, для фабрикаторов там нет ничего интересного, зато много размышлений. Вдруг, в них есть какие-то подсказки, — она кивнула в сторону коробки, стоящей у одной из дверей. Переведя взгляд на Алину, проговорила на одном дыхании.— Мне нужно протестировать детей из приюта.       Истинная причина приезда, слов соболезнования, а дневник как попытка сдобрить — провести тест, найти юных гриш, дабы пополнить вторую армию. Блеск! Всё возвращается на круги своя, — снова тесты, обучение, служба. Никто не смог придумать ничего нового, ничего лучше. Идти по дороге, которую проложил Дарклинг. Только есть одно большее отличие — раньше за гриш было кому постоять, теперь нет. Вторая армия может стать пушечным мясом, тех, кого первыми бросят на баррикады. Гриши в нынешнем времени стали изгоем, сила, — будто проклятье, не привилегия; стали виновниками всех человеческих бед, будто вернулись на несколько сотен лет назад, когда казнь была меньшим из зол. — Среди моих детей нет гришей, — произносит твёрдо, не терпя возражений. — Ты не можешь этого знать точно, — гриш не намерена сдаваться, впервые смотрит бывшей подруге в глаза, вздёргивая подбородок.— Это приказ государя, проверять всех детей без исключения. — Я могу знать, — настаивает Алина, встречая вызов, готовая дать отпор.— Я была ребёнком, который подавлял силу долгие годы. Уж мне ли не знать. — Послушай, — глубоко вздыхает, голос становится мягче. Женя включает дипломата, пытаясь избежать конфликта.— Это простая формальность.       Старкова возводит глаза к потолку, нервно закусывая губы. Как объяснить человеку, что для детей тестирование — это надежда на лучшую жизнь. Это мечта стать волшебником, кем-то особенным, способным сотворить собственную сказку. Как объяснить, что провал в тесте разрушит одно из самых больших желаний, заставив резко повзрослеть. Кто-то непременно разучится мечтать и верить в чудо. — Для детей это никогда не будет просто формальностью, — произносит, качая головой. Зажмуривается всего на мгновение, шумно выдыхая. Женя исполняет приказ, Старкова уверена, что подобная участь не вызывает восторга. Но приказ есть приказ.— Ладно, только сними кафтан. Пусть думают, что ты просто целитель из города.       Девушка согласно кивает и впервые расслабленно выдыхает, радуясь, что смогла договориться, что не пришлось опускаться до шантажа. Приезд в Керамзин был действительно сложным шагом, вынужденным. А сложившиеся обстоятельства усложняли ситуацию. Но она справилась, годы, проведённые среди дворцовой свиты, не прошли впустую.       Когда Женя покидает приют, время близится к ночи. Звонок на отбой давно прозвучал, дети накормлены и отмыты. Младшим прочитаны сказки, а старшие находят покой в собственных мыслях. Алина оказалась права, среди воспитанников не было гриш. Собственная наблюдательность не подводит, сироты, когда-то напуганные, брошенные, озлобленные — теперь же здоровые дети, достаточно жизнерадостные и мечтательные, совсем не похожие на детей гриш, подавляющих свою силу или только пробудившуюся. Она бы заметила, проводя с ними достаточно времени, выучив привычки каждого, распознавая ложь или хитрость. Если бы Ана Куи относилась к своим воспитанникам более трепетно, то заподозрила бы неладное. Но женщину тешила мысль, что она состояла в штате у одного из влиятельных людей Равки. Пусть совестно выполняла возложенные на неё функции, пытаясь вырастить людей пригодных для общества.       Девушка облокачивается на дверь своей спальни, смотря в оконное стекло, игра свеч в полумраке комнаты создавала причудливую игру света и тени. Отражение собственного тела, расплывчатое, но до омерзения болезненное. Привычная бледность вкупе с синевой под глазами, худоба, крылья ключиц, выпирающие чересчур сильно. Снова превратилась в ту, давно забытую девочку-сиротку, одинокую, забитую и поломанную. Волосы, когда-то платиново-серые, выкрашены в чернильно-чёрный, чужеродный цвет — превращая её в ведьму из страшных сказок, злодейку, способную на безумие. От Санкт-Алины остались кожа да кости — призрачная оболочка, да обрывки сказаний о её подвиге по спасению Равки, избавление от Тенистого Каньона, пусть и не полностью. Волькры сгинули — этого было достаточно, чтобы люди перестали бояться.       Она резко закрывает глаза, ощущая, как эмоции, подавляемые целый день, накатывают, стена крошится под натиском чувств. Встреча лицом к лицу с человеком из прошлого выбивает из колеи, вышибает дух вместе с последними силами. Проходя через стадии горя, застряла где-то между злостью и компромиссом, так и не достигнув принятия. Тщательно подавляла, выстраивала защитные механизмы, постоянно переключаясь на воспитание сирот, в каждом из них видя частичку себя. Пыталась помочь, искренне и самозабвенно. Этого хотел Мал — помогать, вкладывать, растить. Хотел заботиться, ведь именно это делал всю сознательную жизнь для неё. Милый, добрый, надёжный — первые три слова, характеризующие родного человека, преданного до последнего вздоха. Чудесное воскрешение его человеческой жизни, обернувшееся неожиданно смертью. В одночасье лишалась последнего, что было дорого сердцу. У них были планы, были мечты. Точнее, — его мечты, которые Алина поддерживала. Думала, что была в неоплатном долгу, втянув когда-то давно в дворцовые игры, в войну. Обманывала не только себя, но и его, — человека, рисковавшего ради неё жизнью. В конечном итоге решившегося на жертву во имя спасения сотни тысяч людей. Тогда поклялась самой себе, что оплатит хотя бы малую часть долга, постарается сделать счастливым и любить, как он того заслуживал.       Им было сложно, они так и не вернулись с войны. Ночные тревоги со страхами не отпускали, у каждого свои. Потеря сил, казалось бы сблизила, казалось бы были способны понять друг друга… Мал оставался её поддержкой, закрывая глаза на причины отстранённости, молчаливости и подавленности. Ни разу не поднимал болезненную тему, опасаясь реакции. И Алина была благодарна, трепетно берегла это чувство в душе, не желая с ним расставаться.       Он умер в один из солнечных дней, испустив последний вдох сидящим на ступеньках приюта. Так тихо, не корчась от боли, не испытывая агонии смерти. В одночасье жизнь покинула молодое тело. Обнаружив его, такого умиротворённого с улыбкой на потрескавшихся губах, с пустым взглядом, обращенным к солнцу, поняла, что хоть кто-то из них обрёл покой. Просидев с ним рядом до заката, пожалуй одного из самых красивых увиденных в своей жизни, тихо плакала, сжимая похолодевшую мужскую ладонь. Цепляясь за последнюю ценность в её потускневшей жизни. В голове крутилась только одна фраза… «У меня ничего не осталось.»       Факт, который выходило скрывать от самой себя, постоянно твердя о приюте, о детях, об обязанностях. Скрывалась от болезненной правды, отгородившаяся стеной, возведённой в собственном разуме. Затыкала боль злостью, чувствуя, как пустота основательно разрушает взращённые принципы, заставляя пересмотреть собственные взгляды на жизнь, осознать ошибки, найдя ту, ключевую, после которой обратного пути не было. Уничтожение каньона, убийство Дарклинга, потеря силы, смерть Мала — это были точки конечного пути, выстроенного на ошибках незрелого человека, ведь всех потерь можно было избежать. Алина даже догадывалась как, но не было сил озвучить догадку до конца. В выигрыше остались все, кроме неё, от этого грызло чувство несправедливости, рождалась злоба. « Возможно, ты не переживешь жертву, которую потребует скверна.» Багра предупреждала, оказавшись правой как никогда. Только не скверна отняла дорогих её сердцу людей, а череда поступков, выводов и суждений, навязанных временами обществом, страхом, желанием выбрать правильную сторону. Только вот правильной стороны никогда не было. Этот мир состоит не только из света и тени, скорее из полутонов. Истина всегда кроется где-то между. Жаль, что осознание данного факта пришло сквозь потери.       Прикусывает нижнюю губу, чувствуя на языке металический привкус крови, проводит языком по ранке, шумно вздыхая. Самоконтроль медленно тает, эмоции стремятся вырваться наружу, пустота взывает к её существу, готовясь поглотить. Выиграть наконец столкновение. Она ведь устала бороться, устала подавлять боль и тоску, устала от бессилия, устала от угрызений совести, устала скучать по умершим. Вся жизнь проходила в постоянной борьбе. Сначала с генетикой, люди по сей день не переставали опасливо коситься — шуханскую кровь невозможно скрыть; потом с даром света — шла против своего естества, всеми силами подавляя; а сейчас с эмоциями, способными заставить пойти на крайние меры — желание обрести покой, воссоединиться с умершими.       Как выжить, когда осталась совсем одна? Как заставить себя идти вперёд? Как перестать думать о смерти, оставшись один на один с собой?       Переводит свой взгляд на стол в углу комнаты, на нем полнейший беспорядок: дневники, чернила, чистые листы бумаги, карандаши, наброски рисунков пейзажа. Взгляд приковывают дневники — она не одна задавалась подобными вопросами. Александр, вопреки вечности, думал о смерти, когда терял тех, кто был безмерно дорог, кто не мог разделить с ним бесконечное мгновение времени. Сложно было представить, каково это — постоянно знать, что ты навсегда один во всем мире. Особенный, избранный, Король Теней. Вечность — не подарок, не благословение — плата за скверну, плата за силу. « Чем сильнее гриш, тем дольше его жизнь.»       Боль на страницах дневника была настоящей, была бескрайней и удушающей. Потери… столько потерь сломали бы любого, даже самого сильного. Бессилие, ставшее постоянным спутником, и наконец злость, усталость, обречённость. Старковой нравилось представлять, как Александр склонялся над чистыми страницами, зажимал меж пальцев перо, выводя строчку за строчкой, делясь собственными откровениями. Может временами хмурился, когда догадки в ходе письма посещали его, может сдерживал рвущиеся рыдания после казни невинных гриш, которых не смог спасти. В те времена не было столько влияния, не было статуса при дворе, не было собственной армии. Был только страх. Гриши внушали людям страх бессознательный, но такой очевидный.       Несколько раз моргнув, снова чудится, как комнату на мгновение застилает темнота, как из тени выходит человек призрак. И снова она не одна. Приятное осознание, пусть очередная галлюцинация, признак явного сумасшествия. Но одним святым известно, как сильно она устала, как желает вздохнуть полной грудью, не чувствуя боль, как больше не хочет бороться. — Скольким придётся ещё отдать свою жизнь за обещанный, процветающий мир в Равке, — хмуро шепчет, вспоминая обрывки разговора с Сафиной. Нескольких фактов было достаточно, чтобы понять, насколько всё плохо.— Сколько бессмысленно пролитой крови. Морозов заводит руки за спину в привычной манере, склоняет голову, вздергивает бровь, ухмыляясь: — Столько, сколько будет угодно, пока трон занимает никчёмный правитель.       Алина, явно не ожидавшая ответа, вздрагивает, не веря услышанному, он снова заговорил. Не произнёс её имя, не одно чертово слово, а целое предложение. От его бесконечных молчаний тоже устала, от постоянных угрызений совести, мыслей, что пробуждала в ней новая, прочитанная страница. Открывшиеся обрывки прошлой жизни, где разделяла с ним боль, где чувство утраты и скорби было одно на двоих.       Отойдя от стены, делает шаг ему навстречу, желая сократить расстояние, желая снова почувствовать. Иллюзии в её голове такие реальные, как видение, отголоски былой связи, былой силы, что были давно потеряны. Как же хочется увидеть в глазах эмоции, а не черноту, что способна была утянуть куда-то на дно. Почему даже в видениях на нем застыла такая очевидная маска безразличия? Привычная броня, губы, искривлённые в усмешке, пустой взгляд, скользивший плавно по её скромной комнате. Отчего-то хочется нервно смеяться, вспоминая убранство дворца. Да даже шатёр Дарклинга был роскошнее, чем замызганная временем комната. Но другого дома быть не могло, вся роскошь и блеск остались в прошлом. Его взгляд фокусируется на рабочем столе, отчего Алина затаивает дыхание, следя за реакцией галлюцинации. Видит, как брови поднимаются вверх, выражая удивление, совсем на мгновение, но этого достаточно для понимания — истинные эмоции скрыты где-то внутри. — Женя верит, что в записях Морозова есть подсказки, — шумно выдыхает, устало закрывая глаза.— Хотя, на веру это мало похоже. Может просто избавляются от твоих вещей? Им же так претит всё, что связано с Чёрным Еретиком, — чувствует, как взгляд обращён на неё, кожа начинает покрываться мурашками, - так странно и необычно. Спустя мгновение, продолжает говорить, ощущая прилив злости.— Но при этом носят форму, выискивают юных гриш, продолжают то, что создал Генерал Кириган, — пальцы сжимаются в кулаки, отчего ногти впиваются в кожу.— Лицемеры. Им не по силам отстаивать интересы Второй Армии. Люди ведут снова охоту, ненавидят, винят, — в голосе слышится привычная горечь. — Это то, за что ты боролась, — вкрадчиво отвечает Дарклинг, а на лице появляется едкая усмешка.— Неужели ты слепо верила, что какой-то юнец, пусть и наследник, окажется мудрее меня? — он звонко хлопает в ладоши, отчего девушка вздрагивает, а тихий смех оглушает.— О, Алина, как же ты оказалась глупа и наивна. Я был монстром, чистым злом, а теперь ты жалеешь… — медленно подходит к ней, пальцами проходится по линии острых скул.— Бедная Святая, брошенная всеми, за кого когда-то боролась. Без своей силы ты стала никем, а могла бы быть Королевой.       Его голос обманчиво нежен, Алине кажется, что внутри бушует сильнейшая ненависть, - такая же, как у неё. Ненависть ко всем ныне живым, так называемым победителям. Слова бьют наотмашь, отчего закусывает нижнюю губу, упрямо смотря в пол. Старается не обращать внимание на прикосновения, какими бы нежными они ни казались, - сказанное выворачивает наизнанку. Та правда, которая постоянно крутится в голове.       Она — никто. Отказница. Ей нет места ни в одном из миров. — Ты была рождена равной мне, — тихий мужской шёпот на ухо заставляет вздрогнуть, прикрыть глаза от подобной близости. Он нависает над ней, в паре сантиметров от лица, нарушая личные границы. Так привычно вторгаясь без дозволения.— Мы должны были править вечно. Вместе.       Персональный ад в одном человеке, призрак чертовски реалистичный, преследующий не только во сне, но и наяву. Она и не против, устала от одиночества, от долгих молчаливых вечеров. Пусть говорит, пусть делает больно, ранит словами. Произносит вслух то, что никогда не наберется смелости признать сама. Дарклинг — отражение её закоулков души, отмеченных скверной, к такому выводу приходит однажды, - её потаённое желание, муки совести, голос правды. Яркое напоминание о ненависти и любви, о противостоянии, о столкновении интересов. Они — одно целое. Он — часть неё. — Ты прав, — шепчет сдавлено, чувствуя, как потряхивает руки от напряжения.— Я стала никем. Я убила всех, кого любила, — слёзы застилают глаза. Боль прорвала оборону, заставляя содрогаться внутри.— Это моя расплата. Я стала никем.       Он ловит каждую скатившуюся слезинку, смотрит так пристально, что хочется съежиться, закрыться, укрыться в его объятиях. Боль, ненависть, пустота — цикличные эмоции, вырвавшиеся наружу. Стоит призраку сделать шаг назад, как хватается за его руку, всхлипывая, не желая отпускать. — Не уходи…— в голосе надрыв, сердце, плохо заштопанное, снова разорвано в клочья.— Не уходи…— целует его руку, кольцо на пальце, ладонь. Хватается за кефту, притягивая ближе к себе, утыкается носом в его шею, вздыхая мускусный запах тела, воскресший из воспоминаний, мимолетно оставляет поцелуи на участках кожи. Подбирается к губам, бегло проводит щекой по щетине на подбородке.— Пожалуйста…— практически плачет, находясь на грани истерики, когда жадно целует, прижимаясь всем телом к нему.       Льнет к человеку, в котором нуждалась больше, чем в ком-либо. Кажется, что внутренности трещат по швам от надрыва, от обилия боли, отчаяния и тоски. Мечтает забыться, дать себя время на перерыв, чтобы снова собрать по кускам ошмётки души. Порывисто целует, чувствуя ответные ласки, слёзы на губах, даже на кончике языка, когда мазано ведёт им, пробуя на вкус. Так отчаянно, так болезненно. Вжимается хрупким телом, в его — крепкое, облаченное в чёрную масть. Он ведёт ладонью по выступающим рёбрам, по плоскому животу, по линии бёдер, плотно прижимая к себе, по-звериному накидываясь на девичьи губы. Целует как сумасшедший, сминая, борясь за лидерство, покусывая, отчего приглушённый стон срывается с губ.       Алина молится, чтобы Александр не исчез, чтобы не оставил её одну. Борется с пуговицами на кафтане, терпя поражение, отчего практически плачет. Дарклинг сцеловывает каждую слезинку, кладя ладонь на полушарие девичьей груди, нагло сжимая. Боль — одна на двоих. Так было всегда, как и чувство отчаяния. Стоит лишь на мгновение отвлечься, как видение вмиг рассеивается. Пустота под пальцами заставляет осесть на пол, срываясь на рыдания. — Нет… нет…       Запускает руки в собственные волосы, так сильно, практически вырывая пряди волос. Тело сотрясает дрожь, отчаяние охватило каждую клеточку, заставляя метаться словно загнанный зверь, круша всё на своём пути. Вскакивая, в пару шагов оказывается у стола, сбрасывая всё на пол, сотрясаясь в слезах. Смерть Александра, Мала, калейдоскопом мелькает перед глазами так ярко, до безобразия четко, сводя с ума, толкая в пропасть к безумию. — Бросил…нет…не уходи…       Сдавленно шепчет, будто в бреду, чувствует, что задыхается, что стены маленькой комнаты давят, что нужно на воздух. Бежит, спотыкаясь на паре ступенек, босая, одетая в обычные брюки и тонкую коричневую рубаху. Бежит в уличный холод, сквозь лесную темноту, привычной тропой к их с Малом месту, которое отыскали будучи детьми. К обрыву, к руслу реки, к желаемому покою. Она сломалась, как никогда — громко, без шанса на возвращение.       Дорогу сквозь лес знает наизусть, изредка спотыкается о корни деревьев, падая на колени, царапая руки и снова вставая. Порывы ветра заставляют кожу леденеть, но она будто не чувствует холода, даже не морщится, застывая у края обрыва. Её не волнует приют, не волнуют сироты, положение гриш, Гражданская война и даже собственная жизнь. Всё мирское осталось позади. Один шаг и придёт покой, придёт долгожданное облегчение. Как же устала… Измучилась… Настрадалась. Один шаг для встречи с погибшими друзьями. Один шаг для воссоединения с любимыми. Глубоко вздыхает лесной аромат, напоследок смотря на звездное небо. Ей чудится шёпот над ухом. «— Алина…»       Он снова зовёт, Беззвездный святой. Старкова улыбается, готовая сделать шаг в пропасть, шаг в пустоту. Закрывает глаза, разводя руки в сторону, словно ангел, пытавшийся взлететь. Та, что осталась без крыльев. Порыв ветра заставляет покачнуться, не чувствует страха, застыла в мгновении, в безмолвном прощании с опостылевшей жизнью.       Резкий рёв где-то над ухом, от которого кровь стынет в жилах. В метре от её лица выдох смрада из пасти нечисти, что заставляет шагнуть назад, распахнув глаза, - зубы, что клацнули в сантиметре от шеи. Сердце готово вырваться из груди, а осознание заставляет хватать ртом воздух, медленно отступая от пропасти. Эту тварь способна узнать даже в бреду. Ничегой Дарклинга, живой, смотрит прямо на неё. Тьма восстала из мертвых. Тьма, окутавшая всё пространство вокруг. Шок, сменившийся паникой, приступ боли в руке. Кажется, лапа прошлась по предплечью, острые когти больно врезались в плоть, заставляя вскрикнуть, осев на сырую землю. — Александр…— имя срывается с губ, тварь издаёт рык, а сердце пропускает удар. Она неотрывно смотрит, держась за раненную руку, шумно дыша.— Дарклинг…       Ничегой взметается ввысь, громко хлопая крыльями, издавая утробное рычание. Каждый взмах отдаляет создание тьмы всё дальше от девушки, поражённо смотрящей. Это не было видением, её боль как никогда реальна, как никогда осязаема. Осознание заставляет сердце бежать галопом, а губы приоткрыться от удивления.       Тьма Дарклинга спасла её от смерти…