То, что считаешь правильным

      − Папа? Ты меня слышишь?              Гермиона сидит на кровати отца и всматривается в него в поисках секрета, написанного на пепельной коже, как будто он все еще может с ней общаться.              − Драко в больнице, папа, − она касается его руки, просовывая пальцы под его ладонь. – Он пострадал.              В ее сумке есть папка, в которой хранится жизнь ее отца: его завещание, инвестиции, предварительные распоряжения. Инструкции о том, что будет дальше, но не сказано когда.              Никто ей не скажет, как это сделать.              Она провела собственное исследование, рылась в учебниках с потрескавшимися корешками. Трансплантация не будет похожа на операцию с определенным началом и окончанием – не совсем так. Будет проведено тестирование, проверены контрольные списки, соблюдены протоколы. Им нужно будет убедиться, что он подходит, но даже после того, как они подтвердят это, неизвестность выходит далеко за рамки простого ответа «да» или «нет».              − Мне жаль, что я не была здесь так часто, − она касается виска отца, разглаживая постоянную бороздку между его бровями. – Тебе все еще больно?              У нее пульсирует в горле, грудь сжалась от паники. То, как на нее смотрела Панси, как смотрел на нее доктор. Гермиона хотела сказать, что это невозможное решение. Как ты можешь просить об этом у меня? Вместо этого она ушла, рывком открыв дверь, задыхаясь от холодного воздуха коридора.              Она сжимает пальцы отца.              − Панси, − начинает она, прежде чем остановиться. Ее отец не знает Панси. – Доктора, − пытается она снова, но слова вылетают у нее изо рта. Как она может спросить об этом своего отца? Это не выбор; это приказ: жизнь Драко или его.              Она хочет, чтобы это было мучительно, потому что это ведь говорит о том, что ею решение было принято быстро?              − Ты же знаешь, что я люблю тебя, верно?              Машины пищат; грудь ее отца поднимается и опускается при искусственной стимуляции, вентилятор дребезжит каждые несколько секунд.              В открытую дверь проносится поток голосов, и она пытается закрыть ее. Прижавшись спиной к дереву, она смотрит на отца, прослеживая провода, протянутые вокруг него.              − Я сделала много плохих вещей, не так ли?              Резкий стук каблуков эхом разносится по коридору, прежде чем остановиться поблизости. Гермиона чувствует, как металлическая ручка поворачивается у нее за спиной, и инстинктивно делает шаг вперед, отталкиваясь от двери.              − Грейнджер, − слышит она, замирая от знакомого голоса Панси. – Нам нужно поговорить.              ***              В кафетерии она сидит напротив Панси, которая недовольно смотрит на свой капучино.              − Я понятия не имею, как магловским больницам сходит с рук разносить этот яд, − она собирает салфетку и бросает ее в свою чашку.              Гермиона наблюдает, как бумага сморщивается от жидкости. Она не может заставить себя встретиться с Панси.              − Как твой отец? – наконец спрашивает Панси, нарушая тишину.              Гермионе от этого даже хочется смеяться: попытка Панси проявить сострадание, взращивая сочувствие перед просьбой. У нее это не получается.              − Ты просишь от меня невозможного, Панси, − это не то, что Гермиона хочет сказать, но больше ничего не выходит. Разве Панси не понимает, что Гермиона уже приняла решение?              − Ты ведешь себя так, будто я прошу исключительно в своих интересах, − Панси сжимает чашку, сухожилия ее пальцев подпрыгивают, выдавая ее ровный тон. – В конце концов он твой муж.              − А это мой отец, о котором мы говорим.              Как ни странно, Гермиона хочет этого боя; ей нужно, чтобы ее отец знал, что это было не так просто, как кажется. Ей это нужно для ее совести.              − Я не завидую твоему положению, Грейнджер, но…              − Завидовать? – Гермиона смеется, края резкие от горечи. – Это твоя попытка нивелировать мою ситуацию? Мерлин, Панси, ты хоть слышишь себя…              − Ты должна обдумать всю ситуацию. Твой отец, вероятно, не проснется…              − Не говори о моем отце. Ты не имеешь права…              Панси хлопает ладонью вниз, перевернув чашку и посылая струю молочной жидкости на «Муравейник» между ними. Шум в кафетерии стихает, люди косятся в их сторону.              − Я не имею права? – она встает, перегнувшись через стол, прижимая бедро к его краю. – Когда Драко только начал встречаться с тобой, я не понимала, но это сделало его счастливым, поэтому я ничего не сказала. А потом Драко женился на тебе, а я все еще не понимала, но какое у меня было право поднимать шум из-за того, кто никогда не был моим? А теперь Драко умирает, и ты почему-то этого не видишь. Или, может быть, − ее голос надломился, и она сначала сжала пальцы, − тебе все равно…              − Это не…              − Заткнись. Ты можешь быть его женой и любовью всей его жизни. Может быть, однажды ты даже станешь матерью его детей. Но вот это, − выдыхает он, сжимая губы от гнева, − этого я не позволю тебе сделать. У тебя нет права убивать его.              Сердце Гермионы бьется о ее ребра, посылая вибрации в горло, перекрывая дыхательные пути.              − Я бы никогда…              Панси вскидывает ладонь и закрывает глаза.              − Драко чуть не умер из-за тебя, или ты временно забыла? Разве не удивительно, насколько глупым можно быть для человека, которого он любит?              Гермиона могла бы положить этому конец. Она знала, что сказать, у нее были выбраны слова, но они плыли у нее во рту, проглатывались вниз по течению. Как она ничего не замечала все эти годы? Панси теперь просто друг, о котором Драко говорил ей много раз. Вряд ли она даже помнит их школьные отношения.              − Ты его любишь, − наконец говорит Гермиона.              − Конечно, я люблю его. Вот почему я терплю тебя, − она оглядывается, насмехаясь над зрителями, но все еще понижая голос. – Но он любит тебя, и будет жаль, если это его убьет.              ***              Вернувшись в палату отца, Гермиона открывает рот, пытаясь подобрать нужные слова. Ее тело кажется холодным, мурашки по коже от поцелуев холодного центрального воздуха, от эха слов Панси.              Она хочет быть с Драко прямо сейчас, но Панси здесь, с Малфоями. Если она думает об этом слишком много, грудь неприятно сдавливается. В другой жизни – возможно, правильной – так оно и должно быть: Панси Малфой. Только вот в той жизни Драко вообще не было бы в больнице. В этом не было бы необходимости.              Медсестра входит проверить жизненно важные функции отца, а Гермиона выскальзывает. Она идет по коридору, не опуская голову, и входит на лестницы сразу после того, как кто-то выходит. Она пересекает лестничную площадку со второго этажа на первый, когда слышит щелканье трости. Когда она продвигается вперед, глядя через перила, она ожидает увидеть алебастр в волосах Люциуса; вместо этого она видит каштановые волосы, поднимающиеся над черной мантией.              Мужчина поворачивается, тянется к ручке, чтобы выйти, и она улавливает вспышку профиля: Тео. Она чувствует дрожь в груди, смесь замешательства и гнева. Где он был последние три дня? И куда он шел?              Она следует за ним, не задумываясь, едва сдерживаясь, что держать легкую нить в своих шагах. Тео держит листок бумаги между пальцами в перчатках и через каждые несколько шагов смотрит вниз, прежде чем осмотреть палаты, расположенные вдоль коридора.              Она так увлеклась, пытаясь понять, что у него в руке, что не замечает внезапного прекращения его шагов.              − Разве ты не собираешься поздороваться, Грейнджер?              Она поднимает взгляд и встречается им с Тео. Он стоит под деревянной аркой, разделяющей две части первого этажа.              − Немного грубо просто подкрасться к такому типу, не так ли? – он ухмыляется, и морщинки вокруг его глаз становятся резче.              Тепло поднимается по ее шее, закручивается за ушами и заставляет ее рефлекторно откидывать кудри в качестве защиты.              − Тео, − во рту пересыхает; в ее сознании открывается раскол, разделяющий скопления ее мыслей, но пока она может сказать только: − Что ты делаешь?              − Я могу спросить тебя о том же, − его тон остается ровным, но пальцы сгибаются на рукоятке трости, напрягаясь вокруг тела серебряной лисы. Он следит за ее взглядом и приподнимает бровь. – Лисица нашла твой язык?              Ее сердце трепещет в выемке под подбородком.              − Комната Драко находится на третьем этаже, − наконец говорит она.              − О да, − говорит он. − Я знаю, − он преодолевает несколько шагов между ними, и она хочет отступить, но заставляет себя вдохнуть и приподнять подбородок. – Мне нужно заняться каким-то делом. Если тебе так любопытно, почему бы тебе не пойти со мной?              Он разгибает локоть; жесть насмешливый, но она скорее чувствует себя смущенной, чем оскорбленной. Люди идут с противоположного конца зала. Для них это будет похоже на театральный флирт, безобидное поддразнивание между подающими надежды влюбленными. Ей больно представить, что они могут подумать.              Она согласно кивает головой и идет, держась от него на расстоянии; его смешок следует за ним. Она замедляется из-за того, что коридор расходится, два коридора сходятся, как артерии.              − Наверное, впервые за какое-то время тебе придется следовать, а не вести, а?              Тео едва смотрит на нее, когда поворачивается вправо и шагает по линолеуму. Пространства для сидения в предыдущем зале сменяются однообразием деревянных офисных дверей. Он останавливается перед одним из них, хватаясь за ручку. «Касса» выгравировано на паспортной табличке рядом с дверью.              − Тео, − начинает она, но он исчезает внутри.              Ей требуется несколько ударов, чтобы сориентироваться. Когда она входит, Тео разговаривает с женщиной за стойкой регистрации, но его профиль обращен к двери, ожидая ее.              − Клэр, − говорит он, обращаясь к блондинке. Он кивает ей. – Это мисс Грейнджер. Она жена Драко и дочь мистера Грейнджера. Мы здесь, чтобы разрешить ситуацию, о которой я говорил с вами ранее.              Клэр вежливо и отстраненно кивает ей, прежде чем передать Тео ручку и указать, где подписать. Ее голова качается вверх и вниз, когда она говорит и указывает на стопку бумаг между ними.              − Тео, − голос Гермионы звучит странно, освещение в комнате режет ей глаза. – Что происходит?              ***              Он ведет ее в кафетерий, сжимая в ладони свернутый пергамент. Кивнув в сторону стола, он исчезает в толпе белых халатов, появляясь через несколько минут с чаем.              − Выпей это, − говорит он. – Похоже, тебе скоро станет плохо.              Она делает глоток и вдыхает листочек. Он наблюдает, как она кашляет, отвращение искажает его черты.              − Что ты там делал, Тео? – она ненавидит дрожь в голосе, как тяжело звучат ее слова. – Для чего ты расписался?              − Я видел Панси сегодня утром, − Тео все еще держит свернутые ножны с бумагами и крутит запястьями в противоположных направлениях, так что бумага сталкивается. – Она сказала, что у вас был довольно неприятный разговор.              Невероятность сдвигает ее брови.              − Тео, что происходит? Зачем ты здесь, если не для того, чтобы увидеть Драко…              − Она упомянула, что Драко может понадобиться кое-что от твоего отца.              Гермиона закрывает глаза. Горло у нее горит по другой причине, кроме чая.              − Я не знаю, что она тебе сказала, но сомневаюсь, что это была вся правда, и есть более важные вещи…              Тогда он смеется; бумажный конус выпадает из его пальцев, когда он скрещивает руки.              − На самом деле я бы сказал, что сохранение жизни Драко – это самый важный вопрос, поэтому эта тема разговора чрезвычайно актуальна…              − Конечно, помочь Драко – это самое важное. Но прямо сейчас я хочу знать, что только что произошло в этом офисе.              Его губы тонкие, края бледнеют от давления, прежде чем он продолжит.              − Я собираюсь сказать тебе кое-что, чего, наверное, не стоит. Я собираюсь сказать тебе это главным образом потому, что, как жена Драко, ты заслуживаешь знать, за какого человека ты вышла замуж, прежде чем сделать этот выбор, который изменит твою жизнь, − яд капает с его слов, стекая на стол между ними.              Она моргает, глядя на него, а затем на свои руки, цепляясь за бумажный стаканчик. Ее сердцебиение бьется о барабанные перепонки, когда она обдумывает все, что Тео мог бы сказать. Есть ли у нее предел прочности? Он может сказать ей что-нибудь, что изменило бы ее решение?              Тео прочищает горло и проводит рукой по кудряшкам над виском.              − Драко столкнулся с некоторыми финансовыми проблемами. Собственно, и фирма тоже. Мы не могли найти нужных клиентов. Мы с Драко вложили по 50% от первоначальных вложений, но у него были… непогашенные долги, которые нужно было отдать. Он изъял свои инвестиции, и в конце концов попросил у меня ссуду. Мы закрыли фирму два месяца назад.              Его тон ровный, непринужденный – как будто они обсуждают погоду, как будто он рассказывает ей свой утренний распорядок: сначала я просыпаюсь, потом иду…              Ее рот раскрывается, но его рука поднимается вверх, когда он продолжает.              − Меня не волнуют деньги. Не в этом дело. Но, Грейнджер, я хочу, чтобы ты подумала: на что Драко мог потратить эти деньги?              Мир содрогается от ее головокружения.              − Я…Я не понимаю.              Куда же тогда пропадал Драко? Что он делал в своем кабинете?              Тео кладет руки на стол, растопырив пальцы.              − Мне не нужно, чтобы ты понимала. Мне нужно, чтобы ты подумала. За что Драко влезет в долги? Точнее, за кого он влезет в долги?              − Но я никогда не просила у него денег. Мы разделили все наши расходы. В этом не было бы необходимости…              − Нет, − у него подергивается мышца челюсти, − не для тебя напрямую, а как насчет косвенного? Почему я был в больничной кассе, Грейнджер?              Чай, выпитый ранее, хлещет внутри Гермионы, посылая ударные волны по ее животу; она хватает за край стола.              − Драко взял ссуду на оплату ухода за моими родителями?              Глаза Тео прищуриваются, но его тело остается неподвижным.              − Я обещал Драко, что не скажу тебе, но послушай: ты ведь сама поняла, не так ли? – он улыбается, широкая и ужасная улыбка, а затем она исчезает, растворяясь в пустоте его лица. – В январе он прислал мне сову, чтобы подробнее объяснить свою ситуацию. У него какой-то магловский план оплаты с больницей. Он планировал быть здесь сегодня и заплатить следующий взнос, но, очевидно, это не сработало.              Он тянется за бумагой, разворачивает края и сдвигает ее. Она пытается разгладить складки в выписке по счету, но чернила расплываются перед ней, ярко-красный цифры кричат на разных участках страницы.              − Я не понимаю. Это продолжается уже несколько месяцев, − наконец говорит она. Она смотрит вверх. – Он хранил этот секрет в течение нескольких месяцев.              − Насколько это было секретом, а насколько – умышленным незнанием с твоей стороны?              Она вдыхает, чувствуя, как сухожилия в горле сжались.              − Я спросила его, как эта фирма…              − Он совершал поездку в начале этого года, правда? Во Францию? Как ты думаешь, почему он это сделал?              Слюна собирается у нее во рту, и она глотает, а затем снова. У нее в голове ужасный образ: она в ванной, уткнувшись носом в хлопчатобумажную ткань его рубашки, ищет то, в чем ей стыдно признаться.              − Скажи, ты когда-нибудь видела мать Люциуса? Она довольно богатая женщина, и у нее есть слабость к внуку, − Тео скрещивает руки и смотрит на нее вдоль кончика носа. – Эта больница оказалась одним из самых частных учреждений, которые можно купить за деньги.              Ее мысли обрываются; она должна быть возмущена его тоном и его смыслом, но единственные слова, которые она может уловить:              − Мы, конечно, заплатим тебе.              «Мы» чувствуется странно на ее языке, как будто ее рот хочет защититься от чрезмерных обещаний. «Мы» по-прежнему будет коллективным или превратится в единое «Я»?              Смех Тео как пощечина прижимается к ее щеке.              − Деньги – наименьшее из твоих беспокойств. Сомневаюсь, что ты сможешь вернуть мне долг, если попытаешься. Но я говорю тебе это, потому что мне нужно было лично убедиться, права ли Панси.              − Так права?              − Я не буду сидеть здесь и убеждать тебя спасти твоего мужа, − Тео откидывается, руки по-прежнему скрещены – картина покоя, если не считать того, как его пальцы впиваются в ткань около локтей. – Но ты сделаешь свой выбор. Ты решишь, стоит ли спасать твоего мужа, и тогда я буду знать, какой ты человек.              ***              Мониторы продолжают пищать. Вентилятор гудит. Грудь ее отца поднимается и опускается. Ритм в этой больничной палате не меняется. Если Гермиона позволит, это может продолжаться бесконечно, пока однажды он не остановится, не произойдет короткое замыкание: полностью, но органично.              Или она может подписать некоторые формы. Она может в последний раз взять отца за руку. Она может подать сигнал медсестрам и врачам и отойти, наблюдая, как дыхание испаряется из его тела.              Четырьмя этажами ниже, ее муж лежит в отделении неотложной помощи. Сейчас восемь вечера. Медсестры, должно быть, проверяют его жизненно важные органы. С каждым вдохом она может видеть бледность его кожи, трещины на губах, дрожь под его закрытыми веками.              – Как вы думаете, сколько времени пройдет, прежде чем мы узнаем, подходит ли он? – Гермиона смотрит на доктора Маррона. Его руки сцеплены перед собой, глаза сосредоточены на мониторе рядом с ее отцом.              – Я не знаю, Гермиона. Это может занять некоторое время.              – У Драко мало времени.              Доктор закрывает глаза, поправляет очки.              – Мы обязательно учтем это, но есть определенные протоколы…              – Я понимаю, – но она этого не делает. Не совсем. Для нее больше нет ничего особенного. Ткань внутри нее наэлектризована, дрожит от предчувствия.              Она не хочет задавать этот вопрос, но ее рот становится предателем.              – Будет больно? Когда его отключат от системы жизнеобеспечения?              – Мы вводим определенные лекарства, чтобы предотвратить этот тип боли, – говорит он. – Я могу рассказать вам о процессе…              – Нет, – говорит она. – Все нормально.              Она не знает, как сказать: все равно это не имеет значения. Я уже приняла решение.              Звуковое сопровождение медицинского оборудования вокруг них продолжается, убывая и прибывая.              – Вы думаете, я ошибаюсь? – наконец спрашивает она. Пот стекает по ее шее, хотя тело кажется холодным, а кости болезненными. – Как вы думаете, он все еще хочет жить?              Она закрывает глаза. Ей не хочется видеть его взгляд, который он ей дарит, жалостливый, мягкий, с оттенком сострадания. Она хочет похоронить это все – этот самый момент – глубоко на книжных полках своего разума. Вырвите это из ее гиппокампа.              – Гермиона, – говорит он, а затем делает паузу, ожидая, пока она откроет глаза. – Когда твой отец занимался своим уходом из жизни, я спросил его, не хочет ли он подписать бумаги об отказе от реанимации…              Она чувствует соль в ноздрях, растущую опухоль в ее горле. «Ты должна попробовать, – сказал он. – Ты должна попытаться отпустить меня».              – … но он никогда не подписывал ни одного.              Может ли она убить своего отца? В самом деле, в ней есть это? В конце концов, после всего, что она сделала. Сможет ли она сделать больше? На что она пойдет?              – Гермиона, – он протягивает руку, пальцы почти касаются ее плеча, прежде чем он отстраняется, – твой отец сказал, что хотел дать тебе шанс попрощаться.              Откуда-то из комнаты доносится странный звук, высокий и гнусавый. Ее глаза бегают по комнате, пытаясь понять, что происходит. Этот ужасный, ужасный звук. Похоже, она смотрит вниз; воротник ее рубашки мокрый и тяжелый. Ой. Это она. Звук исходит из ее собственного горла.