Каждый, кто видит Алика, с уверенностью говорит – такой человек не умеет любить. Язвительный, хмурый, холодный, временами даже жестокий – вот первое и далеко не такое обманчивое представление.
Это одновременно и правда, и упущение. Потому что на самом деле Алик всё-таки не ледышка. Просто вслух чувства выражать не привык.
Малиновский иногда смотрит и ловит себя на мысли, что тому в детстве словно просто не сказали, что люди мысли читать не умеют и всё им надо говорить словами. Альберт скорее умрёт, чем признает, что ему кто-то нужен.
Роману, чтобы вызвать хоть какое-то открытое проявление чувств с его стороны, приходится отправиться чуть ли не на тот свет. Пулевое.
Первым, что он видит, когда открывает глаза, оказывается белый потолок больничной палаты и проблеск знакомых вороных волос. Алик стоит рядом – ни жив, ни мёртв. По его бледному острому лицу с синяками под глазами Рома понимает – не спал.
Малиновский тяжко вздыхает, с трудом выпрямляясь и протягивая руку к худой ладони.
— Лежи, — тут же получает он хриплый приказ от Альберта, которого голос совершенно не слушается, — Господи, Ром… — тот тяжело выдыхает, не в силах сказать что-то ещё.
Роман, не глядя, нащупывает его руку и накрывает своей, осторожно переплетая их пальцы. Алика снова трясёт. Он знает – утешать бессмысленно, но попытку успокоить всё же предпринимает.
— Аль, всё хорошо. Полежу немного и буду как новенький, и не такое переживали… — Малиновский устало улыбается, осторожно приподнимаясь на подушках, за что даже не получает очередной упрёк.
Алик, всё же успокоившийся, через полчаса засыпает мёртвым сном, прямо рядом с ним, расположившись головой и руками на койке, а телом в кресле. Роман не знает, сколько именно тот не спал, но понимает – не меньше трёх дней. Он осторожно гладит тёмные спутанные волосы, не в силах сдержать улыбки, когда Альберт начинает ворчать во сне. Тому сейчас отдых нужен побольше его.
Алик приходит каждый день. Приносит фрукты, цветы, неизменно нечётное количество, передаёт подарки с пожеланиями скорейшего выздоровления от друзей ("Нет, Рома, эти сигареты ты сейчас не получишь!"), переживает. Даже состряпывает правдоподобное "объяснение" его пулевому, чтобы избежать проблем с законом.
Роману, естественно, приятно. Потому что только в больнице Альберт заботливо чистит и нарезает ему яблоки, читает последние новости вслух, хотя это совершенно не обязательно, и притаскивает тайком от врачей его любимые конфеты. Алик даже орёт на медперсонал, который уже через пару визитов, начинает его шугаться.
Когда Малиновский выписывается, Алик первым делом крепко его обнимает и наконец разрешает закурить, тоже доставая сигарету. Курят прямо на парковке у больницы – Роман поправляет пиджак, от которого успел отвыкнуть и думает, как же рад видеть рядом с собой будто ожившего, улыбающегося и даже смеющегося над его глупыми шутками Альберта. Их сейчас никто не видит, и тот позволяет себе на удивление много. Хотя, даже если бы их увидели, Алик не стал бы закрываться – слишком соскучился, слишком важен момент.
Роме в такие минуты кажется, что он помолодел лет на двадцать – настолько ему легко. Алик думает, что он иногда слишком холоден. Оба рады стоять рядом, выдыхая сигаретный дым в весеннее небо.
***
Альберт скуп на комплименты, и Роман к этому привык. Это он может осыпать гробовщика тонной ласковых слов, говорить, как много тот для него значит. Алик словами не разбрасывается. Зато как один раз скажет, так навсегда запомнишь.
Малиновский помнил, наверное, каждое доброе слово, сказанное в его адрес Альбертом Зурабовичем. Его похвалу по-настоящему начинаешь ценить только тогда, когда поработаешь с ним приличное количество времени.
Симпатию Алик всегда выражает через действия. Может, потому что со словами у него выходит не очень…
Слова были его главным оружием и инструментом, но о том, как любит, Альберт говорить совершенно не умел. Роман всегда шутил, что это из-за недостатка практики, за что неизменно получал лёгкий подзатыльник, не прекращая, однако, смеяться. Им обоим на деле слова не нужны были.
Малиновский знал, что важен для Алика. Он видел это в его переживаниях и гневе, которые выходили из-под контроля всякий раз, как ему стоило пострадать, видел в полных страха за него глазах, видел в том, как Альберт обрабатывал его раны и позволял садиться около себя, опуская тяжёлую голову на своё плечо, видел в тихом умиротворённом дыхании, когда тот засыпал рядом. Видел и чувствовал даже с закрытыми глазами.
Алик обнимает так, что становится тепло, несмотря на лютый мороз, целует так, что забываешь обо всём, улыбается так, что спирает дыхание. Роман без раздумий пристрелит любого, кто посмеет его хоть пальцем тронуть и знает, что Альберт поступит так же. Оба друг за друга держаться мёртвой хваткой и отпустят, только когда кто-нибудь из них умрёт.
***
С Малиновским тоже трудно. Он громкий и раздражающий, он навязчивый порой, даже слишком, у него ужасное чувство юмора, он упрямый, как последний баран, и такой же вспыльчивый. Альберт на это готов закрыть глаза. Ну, почти всегда.
— Хочу, чтобы меня куда-нибудь вывезли, — Роман усмехается, вращая в руках складной нож, — На свидание или в багажнике в лес – значения не имеет.
Алик, сидящий рядом, лишь раздражённо морщится, косясь на довольную и ужасно глупую ухмылку Малиновского. Ему смешно. А ещё более смешно смотреть на лицо Альберта, выслушивающего уже пятую подобную шутку за последние полчаса.
— Любить тебя – тяжёлый труд, — почти злобно цедит Алик, посреди очередной склоки.
— Как хорошо, что ты – трудоголик, — без зазрения совести отвечает Роман, скалясь в нахальной усмешке.
Рома абсолютный, невозможный дурак. По крайней мере в глазах Альберта. Но тот от этого любит его ничуть не меньше, а может даже больше.
Алик умеет любить. Пускай для остальных это кажется неправдой, он за свои чувства убьет кого угодно.
