Гореть

Алик, на самом деле, любил носить вещи Малиновского.  Эта привычка у него зародилась, пожалуй, тогда, когда он с периодической частотой после всяческого рода переделок начал оказываться без пиджака. Белый пиджак приходил в негодность по разным причинам – сквозные дыры, кровь, грязь, треснутые рукава… Альберт своим пиджаком несомненно дорожил, но, как бы ни старался, иногда даже он был не в силах сохранить этот предмет одежды в чистоте и сохранности, несмотря на то, с каким остервенелым рвением старался и бросался на всякого, кто посмеет на него покуситься. Так или иначе, по итогам Зурабович всегда оказывался в заботливо наброшенном на плечи малиновом пиджаке, который сам же за глаза звал безвкусицей. Этот пиджак был ему до смешного велик и в целом нелеп, но, как бы Алик не насмехался над Малиновским в нём и его вкусами, на самом деле любил, когда плотная ярко-малиновая ткань накрывала его собственные плечи, укутывая приятным теплом. Для себя Альберт, наверное, так и не решил, на ком из них этой "безвкусице" лучше, только продолжал ворчать, скорее для вида, чем по делу.  Дома он, однако, со временем начал сам таскать рубашки и футболки Романа. Те на худощавом Алике смотрелись на удивление неплохо, хоть и неуместно вне квартиры, походя больше на туники из-за своей длины и той свободы, с которой они болтались на узких плечах. Помимо этого Альберт временами носил и его водолазки, полностью пользуясь согревающим преимуществом высокого ворота, но из-за шуток Малиновского над его "глупым" внешним видом делал это довольно редко.  Рома ни в одну из его вещей банально не влезал. Он был выше гробовщика и сильно шире его в плечах, так что не удивительно, что рубашки Алика ему совершенно не подходили, не говоря уже о том, чтобы застегнуться.  Так что в тех случаях, когда его собственная домашняя одежда оказывалась "отжата" Альбертом, Рома с гордостью ходил дома в чём было. То есть ни в чём, а если быть точнее – в одних шортах.  — Господи, да надень ты уже хотя бы майку, — цедит раздражённо Алик, отрываясь от книги и поправляя футболку Малиновского, которая сползала с худого плеча.  Роман останавливается, пару секунд смотря на него почти с удивлением, а затем ухмыляется, разводя руками довольно.  — Боюсь, они все в стирке, — он хмыкает нагло, тут же улыбаясь с хитрецой, — И не делай вид, что так я не нравлюсь тебе больше.  — Да мне на тебя даже смотреть холодно, — ворчит Альберт, хмурясь наигранно недовольно.  — Замёрз? — слегка насмешливо интересуется Малиновский, делая два широких шага в его сторону. — Ну иди сюда.  Алик даже не успевает оглянуться, как оказывается нагло схвачен и поднят в воздух. Он дёргается недовольно, но практически сразу попытки вырваться прекращает – знает, что Роман физически намного сильнее, да и, наверное, не настолько сердится.  — Рома! А ну поставь меня на пол! — всё же возмущённо выкрикивает Альберт, чувствуя, однако, как его лишь сильнее сжимают в объятиях. — Ни за что! — Малиновский смеётся раскатисто, начиная кружить его на руках, Алик долго возмущаться не может – просто напросто оказывается зацелован. Рома беспорядочно прижимается губами к его виску, лбу, щекам, переносице, шее – везде, куда дотянется, продолжая, пока Альберт наконец окончательно не смирится и прекратит попытки вяло брыкаться.  — Дурак, — наигранно недовольно фыркает он, с трудом пряча улыбку, стоит Малиновскому наконец отстраниться.   — Зато твой дурак, — тут же с довольной усмешкой отвечает тот, прижимая его к себе покрепче.  Алик не выдерживает и зеркально усмехается, прикрывая расслабленно глаза. Рома в такие моменты ужасно уютный – тепло от него исходит, как от печки, и Альберт, когда утыкается носом в его плечо сонно слегка, про себя даже радуется отсутствию на Малиновском футболки. Дурак, снова думает Алик, изгибая уголки губ в невесомой улыбке.  Рома любил свою одежду на нём. В особенности потому, что она, в силу своего размера, открывала больше. Не то что все эти душные рубашки, застёгнутые под завязку, которые, в придачу с пиджаком сверху, так любил Альберт Зурабович на работе. А дома он переодевался. Дома он из строгого Альберта Зурабовича превращался в домашнего Алика – ручного совсем, уже не следящего за укладкой и идеальным, "деловым" внешним видом с таким рвением. И ему, Роме, уже совершенно ничего не будет за то, что он зароется носом в вороные волосы, руша некогда "идеальную" прилизанную конструкцию волос.  Конечно, у Альберта Зурабовича была и своя собственная домашняя одежда. Алик любил длинные шёлковые халаты. А Рома любил Алика в длинных шёлковых халатах. — Ну и что ты делаешь? — скептически интересуется Альберт, перелистывая страницу и поднимая глаза на Малиновского, который неотрывно сверлил его взглядом уже минут десять.  — Созерцаю, — отвечает довольно Роман, сидящий в кресле, подперев щёку кулаком.  Алик вздыхает и усмехается с оттенком едва уловимого самодовольства. Дурак – читается в его лукаво-насмешливом взгляде.  — Есть, что созерцать? — интересуется Альберт, откладывая в сторону книгу и издавая тихий смешок. — Ещё как, — поддакивает Малиновский, вставая с места, стоит ему получить негласное приглашение.  Альберт не отвечает, лишь ухмыляется снова и позволяет ему устроится рядом, укладывая тяжёлую голову на худых коленях.  — Отсюда обзор лучше, — щурясь подмечает Роман, бросая на него взгляд снизу вверх.  Алик вздыхает расслабленно и запускает тонкие пальцы в растрёпанные каштановые волосы, начиная перебирать их мягко. Он улыбается. — Как скажешь...  Алик действительно любил носить вещи Малиновского. Они всегда напоминали ему о Романе, если того не было рядом. Они согревали вместо него.  И лучше этого было, только если в комплекте с очередной футболкой или водолазкой шёл сам Малиновский.