Пропаганда гомофобии

Это конкретное утро Дима возненавидел с самого его начала. Заполнение отчёта по вчерашнему делу затянулось глубоко за полночь, у телефона сел аккумулятор, он не был заряжен вовремя и, как следствие, не сработал будильник на работу. Благо, сосед сверху как по часам начал сверлить ровно в семь, растормошив заспавшегося парня громкой трелью. Что он там уже второй месяц сверлил, Дима откровенно не понимал, но сегодня был даже благодарен тонким стенам, дрели и неуёмному желанию соседа дырявить стены своей квартиры. Он вскочил с кровати, наскоро почистил зубы, оделся и вызвал такси, сетуя на то, в какую копеечку ему эта поездка влетит. Уже сев в машину, он понял, что впопыхах забыл отчёт дома, а сегодня его нужно было кровь из носу сдать, поэтому Дима, про себя выругавшись, полетел на пятый этаж обратно. Посмотрел по старой традиции на бегу в зеркало, отряхнул спутанные светлые пряди, поправил на носу очки и неловко улыбнулся сам себе. Всё отлично, Дубин, ты ещё можешь успеть. Не успел. Таксист — старый, как Ленин в мавзолее, и такой же лысый дедушка — ехал не быстрее пятидесяти километров в час и стоял на каждом светофоре, сонно поглядывая на машины вокруг его Волги. А ещё он не замолкал ни на минуту, что совершенно не вязалось с его усталым лицом. Заметил, что Дима поглядывал на часы каждые три минуты и нетерпеливо постукивал пальцами по папке с отчётом на коленях, и ухмыльнулся, оживая: — В моё время юноши ждали свою любовь годами, а потом годами сердце дамы покоряли. А теперь что? Всё спешите куда-то, девок по углам тискаете, да любви не знаете. — Я на работу спешу, — заверил его Дима, надеясь, что после этого таксист ускорится, но у него были другие планы. — Не к любимой? — как-то расстроенно уточнил дед и недовольно скривил губы. Дима на мгновение замер, округлив глаза, но тут же расслабился, хмыкнув: — Нет. На работу опаздываю. Можно, пожалуйста, побыстрее? — Так это ж можно, чего раньше-то молчал? — и надавил на газ, больше не заводя престранных разговоров. Дима был ему благодарен, но вовремя всё равно не успел. Стрелки часов уверенно перевалили за восемь утра, что для пунктуального Дубина было сродни концу света. В участок он буквально влетел, ожидая, что на него со всех сторон посыпятся обвинения и сам Прокопенко спустится по его душу, с позором выгнав из органов, и даже Игорь будет смотреть так расстроенно и зло, что у Димы подкосятся коленки, но... Но никому не было дела до опоздавшего стажёра. Практически все полицейские скопились небольшой толпой вокруг высокого, а от того и заметного Грома, и что-то наперебой голосили. Дима вздохнул, восстановил дыхание и юрко проскользнул между коллег к напарнику. — Да брось ты это дело, само завянет. Ну начистили двум парням лицо, ничего, переживут. Не нужно было мерзость свою всем подряд пихать, — посоветовал пухлощёкий мужчина, судя по погонам с одной маленькой звездой, младший лейтенант, чьё имя Дима так и не запомнил. — Я б тоже такое не потерпел и... — И нарушил закон, — лениво объяснил Гром, закатив глаза. — А они закон не нарушают? Демонстрируют всякое, гадость! Дима мягко оттолкнул ещё одного рядового наподобие него самого, извинился и подошёл вплотную к майору: — Что здесь происходит? — уточнил он, бросив вчерашний отчёт на стол и кинув взгляд на гомонящих что-то друг другу полицейских. Такого скопа он ещё не видел, а потому ожидал чего-то сверхоригинального и провокационного от дела, которое внимательно изучал Гром. — Дело новое нам перепало, на, смотри, — Игорь небрежно сунул папку в руки Димы. Тот скептически окинул её взглядом, но с интересом открыл. “Нападение на двух мужчин... Телесные повреждения средней тяжести... Жертвы были гомосексуалистами и активно пропагандировали гомосексуальные отношения на митингах и в соцсетях... Вероятно нападение на почве гомофобии" — И что? — Дима вернул документ Игорю. Он был слегка разочарован. Очередные придурки захотели поставить всех, кто думает не так, как очевидное большинство, на место, ничего необычного, стоящего внимания по сравнению с Чумным Доктором или любым другим маньяком, которого когда-либо ловили правоохранительные органы. И из-за этого пустякового дела большая часть отдела собралась и о чём-то спорила? Серьёзно? — Вот и я говорю, ничего, — вновь подал голос тот же младший лейтенант с видными щеками. — Ну избили, ну за дело, чего сопли разводить? Поэтому я и отказался от этого дела и всем советую. Парочку пидоров мне не жалко. — А мне жалко! — неожиданно даже для самого себя сказал Дима, наткнулся на полную тишину среди коллег, смутился, но велением сердца не заткнулся, а продолжил доказывать свою позицию. — Это наша работа — людям помогать, и не важно, с кем они спят, это никого не должно волновать. И если кто-то избил человека, то мы обязаны найти преступника и посадить его. Это наш долг! Застывшее густое молчанье разразил громкий смех, отчего Дима мгновенно лишился настроя и растерялся. Он сказал что-то смешное? Глупое? Но где? Этим основам его учили в академии, буквально вбивая на каждом социальном предмете: вера в справедливость, защита слабых и обездоленных, долг и честь — для него это не было пустым звуком. Тогда почему такие же как он полицейские заливались хохотом, фыркая и хрюкая, будто ребёнок их уверял, что Земля плоская, а солнце лишь кружок на небе. Не презрительно, но с нисхождением, как к младшему, не особо одарённому брату. Дима неловко скривился, пряча лицо в пол, но мимолётный взгляд на Игоря всё же кинул, мало ли, может его авторитет тоже смеётся? Игорь не смеялся. Даже не улыбался, только хмуро уставился на гогочущих полицейских — он привычно натянул на глаза кепку и зыркал из-под козырька тёмным выразительным взглядом на всех и каждого, кто его бесил, а бесили его обычно практически все. Это придало Диме сил и уверенности: он не один. Его напарник и друг с ним даже в этом, глубоко личном и важном. Дима ощутил, как резко и неправильно ударило сердце о грудную клетку, а на щеках вылез слабо заметный румянец-предатель. Игорь... Он всегда с ним, на него можно положиться, он не предаст, он будет рядом, в него... В него так легко влюбиться, если так подумать. Странно, что большинство людей вокруг его недолюбливали, потому что Дима искренне не понимал, как можно было быть рядом и не любить Игоря Грома. — Ну ты и загнул, малец, — отсмеялся другой полицейский, тоже майор, но гораздо старше Грома. — Может, ты из таких же и мы просто задели твои нежные бабские чувства? Дима внутренне похолодел, буквально ощущая, как ходит по острию ножа, и видимо что-то такое отразилось на его лице, потому что когда он робко сказал: — Но геи и лесбиянки такие же люди, как и все... Его никто не захотел слушать. — Ни хрена себе! — присвистнул сержант Антон Купцов, по обыкновению вставляя свои пять копеек в чужой разговор. И если обычно все раздражённо цыкали на него, то теперь лишь согласно загудели, ожидая шоу. — У Грома появилась подружка! Охренеть, так вот чего вы так спелись — просто стажёр отсасывает у тебя по первому зову, вот ты его и тащишь по карьерной лестнице. Неплохо устроился! А что, — ответил на недовольное улюлюканье коллег Купцов, — разницы между девкой и мужиком в этом плане нет, так хоть понятно, почему он рядового везде с собой таскает, хотя всегда одиночкой был. Ну, задание как раз для вас, голубки, поздравляю! Бейтесь за ваши права, может хоть кому-то на это станет не насрать! — Заткнись, — устало рыкнул Игорь, раздражённо оглядев толпу. — Вам всем заняться нечем? Можете оставить идиотские шутки на потом, а сейчас поднимите задницы и сделайте хоть что-то полезное. Самые неактивные слушатели быстро рассосались, согласившись, что оно того не стоит и бесплатный спектакль окончен, а Купцов остался, всё ещё желающий сказать нечто глумливое, но Гром его опередил: — Лучше рот закрой, — выплюнул он и подошёл к коренастому мужчине вплотную, возвышаясь над ним на пол головы. И если до этого он выглядел отстранённо-раздражённым, то теперь выглядел так, будто мог вполне и кулаками помахать, вон как сжимал их, демонстрируя не зажившие с прошлого допроса костяшки. И все знали, что Игорь не лучший спарринг-партнёр, особенно когда он зол: драться он умел, а не сдерживаемые эмоции придавали сил и делали его невероятно быстрым, умелым, ловким и в то же время неудержимым противником. В такие моменты он был как гибкая пума и идущий напролом медведь одновременно — и с детства творческому Диме даже не было стыдно за такие сравнения. — Пока до Прокопенко не дошло, что вы с Тихоновым из-за своей узколобости от дел отказываетесь. Скажи спасибо, что мы за тобой подтираем, и займись хоть чем-то полезным. — Придурок, — тявкнул сержант и трусливо сбежал подальше от гневного Грома, пока его длинный язык не сыграл с ним ещё более злую шутку. Стоило ему скрыться с глаз долой, как Игорь вмиг успокоился, перестав косплеить адскую гончую, всю свою готовность в раз потерял, плечи осунулись и он сам стал будто бы ниже, сдулся, как воздушный шарик. Он вздохнул, почесал щетину, что-то взвесил про себя и кивнул своим мыслям: — Ну что, бери блокнот свой, пройдёмся, — сказал он и помчал в сторону выхода, даже не оглянувшись ни разу, чтобы проверить, идёт за ним кто-то или нет. Дима, только сумевший перевести дыхание после забега от такси до отдела полиции, снова побежал, еле успевая за быстрым шагом длинных ног. Разница в росте сказывалась и здесь, и если Игорь начинал переть на передовую, словно танк, угнаться за ним даже быстрым шагом было невозможно. Привычка ходить быстро и не подстраивать шаг ни под кого — привычка глубоко одиноких людей. Дима где-то в глубине души мечтал изменить это, хотя и понимал, что вряд ли это в его — маленького, щуплого, слишком наивного и по-детски неусидчивого, но верного и доброго парня — компетенции. Но мечтать не перестал. — Почему мы идём, а не едем, — уточнил Дима, когда смог-таки догнать майора. — Я могу вызвать такси и... — Нет смысла. Больница находится в пятнадцати минутах ходьбы, — Игорь вскинул правое запястье и быстрым взглядом оценил время на часах. — Как раз время для посещения откроют. Он немного ещё прошёл, по привычке придерживая кепку при сильных порывах ветра, а потом добавил: — Забавно, что ты не спросил, куда мы идём. Совсем не интересно? — Нет, я просто доверяю тебе, — без задней мысли честно ответил Дима, уже догадавшись, что идут они опрашивать пострадавших. Да даже если бы они шли на мусоросжигательный завод или на кладбище, Дима был бы уверен, что это нужно для дела и поимки преступников так или иначе. Гром всегда делал всё и даже больше для того, чтобы сделать свою работу и помочь людям, и не важно, кем они были и как он к ним относился. Ему было сложно не доверять. Игорь остановился, посмотрел внимательнее на Дубина, что-то заскрипело шестерёнками у него в голове и со щелчком встало в пазл. Он коротко усмехнулся — как-то по-доброму, спокойно, с особым сиянием в глазах и мелькнувшим выражением на лице, от которого сердце Димы вновь сладко сжалось и забилось сильнее и учащённее, мощными толчками гоняя кровь по телу и приливая к щёкам ярким румянцем. И Дима надеялся, что горящие щёки были не так заметны, как он их ощущал. Но Игорь лишь похлопал его по плечу, довольно полыбившись, будто напарник ему сейчас сказочно польстил. И кажется, ничего более, на Димино счастье, не заметил. В городскую Мариинскую больницу они пришли раньше, чем началось время для посещения, о чём их поспешили предупредить сердобольные медсёстры, проигнорировавшие значки полицейских. Подождать им нужно было всего ничего, минут десять от силы, а потому Дима, всё ещё ощущавший лёгкую скованность в теле от недосыпа и резкой беготни с утра пораньше, оставил Грома изучать агитационные плакаты про ВИЧ, рак, сезонные ОРВИ и астму, а сам сбегал к автомату, который стоял в самом углу приёмного покоя. Себе взял излюбленный чай, без дозы которого мозг не мог заработать на полную мощность, а Игорю заказал сладкий раф с ароматом миндаля — заметил, что тот любит сладкое и никогда не пил полноценный чёрный молотый кофе — любимый напиток сонного офисного планктона. Он и планктоном даже с натяжкой не был, бегал повсюду, как заведённый, не зря шаверму и сладкое любил: вкусно, быстро, углеводисто и калорийно, а значит, энергоёмко. Игорь, ожидаемо, от кофе не отказался, буркнул слова благодарности и не забыл кивнуть, и тут же вернулся глазами к плакату о бешенстве. Тут вообще было много плакатов, видать, не они первые зачитывались медицинской литературой, пока ожидали начала приёма. Дима хлебнул чай, поморщился от килограмма сахара, который, судя по приторно сладкому вкусу, высыпал ему не жадный автомат, и от нечего делать зарисовал набросок лисицы с плаката — главного переносчика бешенства в современные дни. Лисица на фото скалилась, с пасти капала заражённая слюна, но Диме было не особенно важно, что рисовать — просто он мог делать вид, что с интересом смотрит на животное, продумывая линии и углы, а сам в это время мог изучать хмуро бегающего глазами по строчкам Игоря, его профиль, прикушенную в задумчивости губу, очередную ссадину на скуле, которую Дима же вчера после задержания и обрабатывал, тёмные волосы, торчащие из-под кепки, которую он забыл снять в здании, короткую щетину, выраженные брови, эмоциональные тёмные глаза, чёрные ресницы, кадык на длинной, сильной шее — каждая деталь успела стать родной и важной, успела закрепиться в сознании и преследовать иногда в мутных снах. В Игоря Грома нельзя было влюбляться, но сделать это было слишком просто. О последствиях Диму никто не предупреждал. Спустя пару минут одна из медсестёр кивнула им, разрешив проход к больным, и Игорь, быстро с ней переговорив и узнав нужную палату и как к ней пройти, нашёл дверь с маленькой табличкой "208" на ней. Дима постучал, опередив хотевшего зайти без стука Игоря, и после тихого и неуверенного "Да?" они оба зашли в палату. Это была одиночная и очень компактная палата с пустой капельницей у постели, тумбочкой и чёрным стулом для посетителей. Стены были выкрашены в спокойный светло-зелёный цвет, который наоборот нервировал, стойко ассоциируясь с уколами и таблетками. Пропахший насквозь дезинфицирующими средствами воздух приятные воспоминания также не навевал. На кушетке лежал молодой парень, на вид моложе самого Димы — словно ему не было и двадцати — очень худой и болезненного вида. Бледная кожа оттенялась налитыми фиолетовым синяками и ссадинами, которые были отлично видны на голых предплечьях и в проглядывающих в широкой горловине больничной робы участках кожи. С одной стороны на плече виднелась своеобразная повязка, а правая рука лежала абсолютно неподвижно и прямо — значит, перелом ключицы. Лицо было расквашено, словно по нему целенаправленно наносили удары ногами: бровь рассечена, губы разорваны и на них можно было заметить нити хирургических швов, нос опух - сломан, один глаз отёк и веки закрывали его полностью. Второй с опаской смотрел на них. "Статья 112 УК РФ. Умышленное причинение средней тяжести вреда здоровью — наказывается ограничением свободы сроком до трёх лет" — на автомате прикинул Дима, оглядев его повреждения. — Кто вы? — хрипло спросил парень и дёрнулся, немного сместив одеяло, из-за которого показалась нога в гипсе. Ещё один перелом. — Всё хорошо, — поспешил заверить его Игорь, заметив, что потерпевший запаниковал. — Мы из полиции, майор Гром. — Рядовой Дубин, — поспешил показать вслед за Игорем удостоверение Дима. Потерпевший (чёрт знает, как его зовут, Дима не запоминал имена жертв и описание их побоев — не ожидал, что так скоро понадобятся) вмиг растерял всю свою прыть и устало осел в постели, словно мгновение паники и напряжения высосали остатки его сил. — В прошлый раз меня опрашивали другие полицейские, неприятные такие, — поморщился парнишка и тут же ойкнул от боли в разукрашенном лице. — У них была слишком низкая квалификация, — заверил его Дубин. — А у вас, значит, достаточно высокая? — хмыкнул парень, с вызовом глядя на Диму, вызвав у него на лице краску. Он явно был не слишком высоко мнения о полиции: то ли из-за грубо проведённого допроса Купцова и Тихонова, то ли по ранее полученному отрицательному опыту, и это огорчало, а так же могло повредить следствию, если он продолжит юлить и сыпать колкостями. — Достаточно, — остановил его Гром, передвинул единственный стул ближе к кровати и сел, опёршись локтями о колени и сцепив ладони вместе, нагнувшись при этом ближе к потерпевшему. Ему такое напряжённое соседство явно не пришлось по вкусу и он вновь нахмурился. — Сергей, расскажите, как всё произошло? — Я пришёл домой после пар, спустя минут десять постучали в дверь. Я ждал маму, она должна была прийти с работы, ну я и открыл, даже не посмотрел, кто там, хотя и знал, что она обычно приходит позже. Тогда ворвались трое... "Совершенное группой лиц по предварительному сговору или организованной группой — наказывается лишением свободы на срок до пяти лет". ... в масках, избили и бросили там же. Мама нашла спустя час, вызвала скорую и ментов, а эти ваши "с низкой квалификацией" на это, — Сергей оттянул больничную робу сильнее и оголил грудь, где над сердцем было грубо и неровно, но всё равно узнаваемо вырезано "Пидор", — я заслужил. Чтобы не выёбывался и по митингам не ходил, хрень всякую не пропагандировал. Как вам такая квалификация? Воцарилась звенящая тишина. Гром хмуро разглядывал порез, что-то обдумывая, парень угрюмо повернул голову налево и уставился в окно, а Дима... Дима кипел. — Это отвратительно! — с нескрываемой неприязнью выплюнул Дима, чем и привлёк к себе внимание всех в палате. — Вот и они так сказали, — разочарованно фыркнул Сергей. — "Отвратительно мужику любить другого мужика". — Отвратительно, что они сказали это избитому человеку, будто защищали этих тварей! Отвратительно, что оправдывали их хулиганство и делали виноватым потерпевшего. Отвратительно, что такие люди работают в полиции и что мне за них стыдно! — Дима, уймись, — скомандовал Игорь, и Дима послушно закрыл рот, переведя дыхание. Он ощущал смесь злости и стыда, и по своей молодой эмоциональности повёл себя как непрофессиональный идиот. Пришлось прикусить язык и спрятать глаза в пол, а ещё бороться с желанием попросить у Игоря прощения, потому что опростоволоситься перед ним было вдвойне обидно и горько. — Слушай сюда, пацан, — обратил на себя внимание Гром. — Помимо тебя есть ещё один пострадавший, без сознания в этой же больнице лежит, только повезло ему меньше, с пробитой головой привезли. И на груди та же надпись, то есть действует одна и та же группа людей, которая не остановилась на одном тебе и вряд ли остановится теперь. Всех, кого они посчитают неправильными для себя, они так же изобьют и, возможно, скоро перейдут на убийства, вырезая одного за другим. Ты этого хочешь? — Нет, — тихо ответил Сергей. С него будто слетела вся напускная шелуха, обнажив напуганного и уставшего ребёнка, который хотел мира во всём мире и жить как все, без боязни открывать двери незнакомцам и без паники от вида незнакомых мужчин, зашедших к нему в палату. Хотел любить и быть любимым, а не избитым кучкой подонков. Дима помнил себя таким же, помнил, как больно было тогда биться о холод чужого непонимания и насмешек. И временами он боялся, что хоть его и закалило теми событиями, но где-то глубоко под кожей внутри него сидел такой же маленький слабый мальчик, готовый сломаться, если кто-то перегнёт палку. В одиночку переносить такое всегда сложнее. — Тогда рассказывай о них всё, что вспомнишь. — Их было трое. Высокие, крепкие, в масках... — Масках? — уточнил Дима, чтобы хоть как-то оправдать своё нахождение здесь. Он поднял блокнот выше и начал выводить на листе примерные фигуры подозреваемых. — Как у бандитов в фильмах — тканевые, чёрные, с прорезями под каждый глаз и для рта, — Сергей заметно вздрогнул, когда попытался вспомнить детали тех событий, а его левая рука приобняла в защитном жесте за предплечье безвольно повисшую правую. — Какие-нибудь отличительные черты? — всунул свои пять копеек Игорь. — Одежда? Шрам, может, на руках? — Одежда была тёмная, больше не разглядел, а руки... Они все, кажется, были в перчатках, но точно не могу сказать, били-то в основном ногами. А! Один из них точно голубоглазый и светловолосый — часть брови была видна в вырезе, как и злые глаза, это было первое, что я увидел, когда они ворвались в квартиру. Всё. Больше ничего. — Говорили что-нибудь? — Не уверен, я отрубался пару раз, но не помню, чтобы они хоть что-то сказали. Будто мысли читать друг у друга умели. — Хорошо. У нас на этом всё, если вспомните что-то ещё, позвоните на этот номер, — Дима вырвал лист из блокнота, написал их имена и телефоны и оставил на тумбочке — на всякий случай. Парнишка лишь кивнул, выглядя при этом расстроенным донельзя. Чувствовал ответственность, что не мог помочь следствию и спасти этим таких же невиновных, как и он сам. Дима его прекрасно понимал, но и найти преступников в мгновение ока по запаху не мог — он всего лишь рядовой полицейский, а не пёс-ищейка. Другое дело Игорь — он всегда готов перерыть землю носом, чтобы найти след. Они уже собрались уходить, когда в дверях Диму окликнул Сергей: — А вы... Правда не считаете это отвратительным? Я про геев и всё прочее. — Правда не считаю, — Дима постарался улыбнуться как можно более подбадривающе и тепло. — Что может быть плохого в любви, и не важно, кого к кому? Разве пол имеет такое важное значение, когда говорят о чувствах? Я так не думаю. И... Мне правда жаль, что вам пришлось пройти через это, — взгляд Димы невольно остановился на том месте, где под робой скрывались вырезанные ножом буквы. — Спасибо, — искренне слетело с губ Сергея, а благодарность застыла на дне единственного целого глаза. Дима кивнул, но его улыбка чуть дрогнула, когда он затылком ощутил, как горит взгляд Игоря на нём. Он был слишком искренен? Выдал себя? Или просто повёл слишком предвзято и непрофессионально? Думать об этом не хотелось, он и так будто в чане с грязью искупался, что хотелось отмыться в горячем душе, а рассуждать, что там заподозрил Гром и как к этому отнёсся, не было никаких моральных сил. Они молча прошли весь коридор и спустились на первый этаж, когда Игорь спросил его: — Ты в самом деле так думаешь или просто хотел поддержать пацана? Дима оторвал свой взгляд от выбеленных колонн, держащих высокий потолок холла, и посмотрел на Игоря в ответ. И что ему сказать? Разлиться монологом на сорок минут о принятии себя ещё в далёком юношестве? Рассказать, как он скрывал от матери свою бисексуальность и как она в его восемнадцатилетие усадила рядом с собой и сказала, что принимает и любит его любым? Об издевательствах рассказать, о травле и решении изучать боевые искусства, чтобы мочь защитить себя? О митингах, которые он посещал в тайне от родителей, уверенный, что так сможет изменить мир и отношение к не таким, как все? О поступлении в академию МВД, чтобы защитить слабых и гонимых? О произволе, который с ним происходил на учёбе, когда он чуть не вылетел, стоило слуху о нём дойти до преподавателей? О предательстве от любимого человека, которого он считал близким другом? О том, что он влюблён в своего напарника и не знает, сколько ещё сможет гасить чувства в себе? Игорь бы не понял, поэтому он ограничился: — Я в самом деле так думаю. Вот так, твёрдо и непоколебимо, как и надо говорить о своих слабостях мужчине. Тогда почему так жгло над диафрагмой и дрожало в горле, когда Игорь изучающе смотрел на него, делая свои выводы и думая, думая, думая! — Ты же гей, да? — спросил вдруг Игорь, резко остановившись посреди коридора. Какая-то женщина, услышав его, глянула на них возмущённо и перекрестилась. Дима поджал губы, на мгновение зажмурился и выдал на одном дыхании, чтобы не передумать: — Я би. То есть мне нравятся и мужчины, и женщины. — Ясно, — кивнул Игорь, будто бы его напарник признался, что любит и красный, и зелёный цвет одновременно. Дима внутренне напрягся в ожидании, что Гром скажет дальше и, как оказалось, не зря. — Может тебе отказаться от этого задания. В Питере есть десятки холодильников, которые сами себя не найдут. Игорь попробовал отшутиться, даже улыбнулся, растянув губы в кривоватой усмешке, но тут же посерьёзнел, заметив потерянное выражение на лице Димы. — Не хочешь со мной работать? Ничего, я понимаю, не впервой, — Дима раскис, не ожидав такого удара под дых. То есть ожидал, конечно, но от Игоря? Нет. — Эй, ты чего? — голос Грома прозвучал выше, чем обычно, удивлённо и даже растерянно. Дубин мог бы в иной ситуации себя похвалить, что смог выбить асфальт из-под ног майора, но сейчас шутить и улыбаться не хотелось совершенно. — Да я за тебя переживаю, вон как эмоционально реагировал на слова тех дебилов. Если это затрагивает что-то личное, лучше не работать над таким делом и переключиться на другое. Ты так или начнёшь в бутылке глушиться, или перегоришь. — А ты когда-нибудь "переключался"? — Нет, — уверенно и без задержки признался Гром. — Вот и я не буду, — не менее уверенно заявил Дима и двинулся вперёд по коридору, пока их сценка не начала собирать вокруг них любопытных зевак. — И что значит "не впервой"? — Игорь быстро догнал его на своих длиннющих ногах, продолжая любопытствовать. — Не хочу об этом говорить, — признался Дима, надеясь, что разговор окончен. Ему хоть и стало легче от частичного признания и того, что Игорь не испытал отвращения, что ему придётся работать рука об руку с гомиком, но потрясений было слишком много для одного дня — слишком тяжёлых, открывающих воспалённые ткани болезненного прошлого, нежелательных и ядовитых. И главное вновь осталось за кадром — влюблённость в себя Гром вряд ли воспримет так же легко. Игорь придержал его за локоть, заставив Диму остановиться и сказал, внимательно всматриваясь ему в глаза: — Никогда не скрывай от меня таких важных вещей, — его слова заставили сердце Димы настороженно замереть и рухнуть куда-то в район живота. Пальцы мелко затряслись, а грудь заходила ходуном от спёртого дыхания, и Дубину показалось, что он вот-вот сделает огромную глупость. Игорь остался доволен произведённым впечатлением, улыбнулся по-кошачьи лениво и довольно, и добил контрольным: — Напарник.