Сцены после титров

Годжо его ебет. Не в том, к сожалению, смысле, в каком хотелось бы Юджи, а в самом прозаическом — предэкзаменационном. Это, конечно, уморительно — днем он весь такой строгий и холодный, как айсберг в океане, а ночью сам себя членом Юджи втрахивает в постель так, как будто все детство провел на лошадиной ферме — но смеяться не очень хочется. Очень не хочется, как выразился бы Итадори, дай ему кто хоть слово. Потому что ну сука невозможно работать на оба фронта и чтоб Годжо и там, и там уходил удовлетворенный. Совести у него нет потому что. — И член влево косит, — мстительно добавляет внезапно в ожидании зачетов принявший его сторону Двуликий. Юджи, конечно, хотел бы с ним согласиться, но походу никто, включая его самого, кроме Двуликого во всем их большом и разномастном мире, не может найти в Сатору хотя бы намек на изъян. Кроме сучьего характера, разумеется — но это к нему прилагается по умолчанию и все уже вроде как привыкли. И член у Годжо ровный — Юджи, конечно, с линейкой не проверял (проверял) и эта информация сугубо приватная. Сугубо. Приватная. Самое ужасное в Сатору — он не дает. Нет, дает, конечно, справедливости ради, но только при условии отметок выше среднего. И в случае Итадори — не дает. Месяц уже, между прочим, а вы когда-нибудь пробовали учиться с жутейшим недотрахом и жужжащим проклятием под ухом (в ухе)? Юджи вот пробовал. Не получилось. А секса-то хочется очень, еще и весеннее обострение, между прочим, нагрянуло. А Годжо хоть бы хны — учись, говорит, а то вылетишь нахрен и все, уйдет любовь завянут помидоры. Итадори не то чтобы знаток фразеологизмов, еще и иностранных, так что очень долго размышляет о причастных к любви помидорах. Вместо подготовки к устному теоретическому экзамену, да. И Годжо его, разумеется, валит. И, разумеется, не в кровать. Удачной тебе, пупсик, пересдачи, причем отсос не прокатит: образно-орально говоря — тебе, Итадори, пиздец. И в щечку целует. — Вот сука, — думает Юджи Двуликому. — Хоть бы по нижней границе поставил, в память о наших чувствах. — Хуювствах, — ржет Сукуна с шеи. — Такие дети, конечно, наивные пошли. И Юджи очень хочется верить, что стояк при слове «хуй» — это нормально для подростка его возраста. Еще через недельку он готов Годжо либо изнасиловать, либо послать в пешее эротическое и удаляться в монахи. Подцепить себе в монастыре симпатичных монашек и уйти в загул, потому что уровень игнора у Сатору воистину космический. «Что? Секс? Не знаю, о чем ты, Юджи, я таким не занимаюсь, фу. У тебя еще два зачета — поцелуй на удачу хочешь? Или книгой по башке — говорят, помогает. У меня так бабушка докторскую защитила.» Интересно, что будет, если подсыпать Сильнейшему в чай афродизиак — за такое сразу смертная казнь или дадут время передать привет родным и близким? Не то чтобы Итадори об этом задумывается (задумывается) и эта информация сугубо приватная. Сугубо. К концу успешного завершения практики и двух будущих пересдач — потому что с практикой-то у Итадори все шикарно, а вот память и умственные, ввиду некоторых обстоятельств, способности, хромают (конкретнее выражаясь — у них пособие по инвалидности, пожалуй, больше, чем доход среднестатистического японского олигарха), Юджи решает зубрить. Потому что иных путей к заднице Годжо у него нет и не будет (это по словам самого Годжо, а ему Итадори привык верить на слово). Оказывается, было бы гораздо проще, не пинай Юджи болты год до этого на лекциях, и для него это не то чтобы открытие, но откровенно издевательская констатация факта. Сатору оказывает поддержку (моральную, а лучше бы физическую стимуляцию), потому что ему, оказывается, тоже тухловато полтора месяца ходить с грустным одиноким очком. — Да как же, — жалуется Итадори Сукуне. — Одиноким. У него там коллекция членов на полтора чемодана — вот уж кому грех жаловаться. — Дилдо с членом не сравнится, — отдельные реплики Двуликого, кажется, можно разбивать на цитаты и выкладывать в статус. — Иди учи. — И ты, Брут, — обреченно вздыхает Юджи и утыкается носом в учебник — хотя бы на иллюстрации парных спаррингов у него не встанет. Встанет. Куда мир катится? — Можешь же, когда хочешь, — после с-грехом-пополам-преодоленной пересдачи Годжо аж лучится светом отцовской гордости с долей недоеба. — А я в тебя всегда верил! — А может тогда… — брови у Итадори складываются домиком, а голос можно просеивать ситечком на предмет наличия надежды на лучшее. — Это? — Не в моей компетенции, — Сатору разводит руками и строит девственно-невинную морду. — Руки, порно и вторая пересдача, солнышко. Давай, ты справишься — могу снять на видео собственные пальцы в собственной жопе при участии бриллиантов коллекции. Но тебе в меня нельзя, извини, но учение и труд все перетрут! Век живи — век учись! Без терпения… — Вы так меня утешить пытаетесь? — старших бить нельзя, Юджи, старших бить нельзя, старших… но очень хочется. — Нет учения, — как ни в чем не бывало заканчивает Годжо и ухмыляется. — Сам себя утешишь, Итадори, а я хвастаюсь глубокими познаниями иностранного фольклора. Вперед, зайчонок, ибо без наук, как без рук. — Да лучше бы без рук, — рявкает задравшийся Итадори. — Зато с полноценным погружением! — Покупайте полную версию за зачетку, — Сатору разводит руками и очень явно ржет. — А ты иди, Юджи. Учи — ум точи. — Да если бы он там только ум точил, — комментирует Сукуна и Юджи впервые в жизни бесится на него куда меньше, чем на самую-сучью-морду-на-планете Годжо. — Сильнейший, вы даже меня заколебали. А я закален временем и бывшими. — Не выучишь неволей — выучишь охотой, — выразительно декламирует Годжо и уходит в неприкрытый игнор. А Итадори уходит учить и страдать, хотя хотелось бы в Сатору. Или в окно на крайняк — Сукуна ему, конечно, сдохнуть не даст, зато можно здорово потрепать Годжо нервы. Заслужил.