Сцены после титров

То, что Юджи провалит вторую пересдачу после двух недель конкретного задротничества в учебники — только в учебники (к сожалению) — оказалось исходом пусть и в теории ожидаемым, но все же невыполнимым, так что Юджи сдал. Гордо, с честью и слезами на глазах. Плакали всем преподавательским составом, половиной университета и даже Двуликий издевательски смахнул скупую отеческую слезу. С щеки Юджи, разумеется. Итадори и сам едва не прослезился, потому что впереди огнями замаячила уверенная надежда на долгожданное воссоединение с противным Годжо и не менее долгожданный секс с ним же. Хотя Годжо выглядел заебанным не меньше него (не в том пошлом плане, а в самом примитивном — преподавательском послеэкзаменационном). И если у Итадори, может, на лице и не было написано, но в душе орали два желания: потрахаться и завалиться спать на год — то Сатору явно мечтал просто отрубиться. И, судя по мешкам под глазами, соблазнительно свисающим (даже) из-под повязки, желательно минимум на полвека. Юджи успел добраться до комнаты, обнаружить в комнате дрыхнущего Фушигуро, завистливо вздохнуть и подумать о еде, прежде чем Годжо соизволил вспомнить о его существовании и аккуратно постучать в дверь. Фушигуро не по-фушигуровски всхрапнул во сне и дернул ногой в дырявом носке. Итадори, скованный заботой о братьях меньших, на цыпочках прошествовал к двери. — Привет, надежда поколений, — Сатору иногда умел очень по-скотски улыбаться. — Поздравляю с успешным окончанием тяжелого учебного года! И в этот чудесный час… — Завалитесь, пожалуйста, учитель, — Юджи иногда умел быть очень вежливым. — Там Фушигуро спит. — Встреча двух дебилов, — Сукуна иногда (всегда) умел быть очень некстати. — А про попкорн забыли. Итадори захотелось локтем врезать ему промеж глаз. Или ног — куда попадется. Комнатой Сатору Итадори не переставал восхищаться никогда, потому что такой срачельник даже ему, а опыт у него был огромный и самый разнообразный, развести было не под силу. И это Годжо еще прибрался — трусы с люстры не свисали. Юджи даже немного взгрустнул по их отсутствию. Был в них какой-то своего рода шарм. — Воняет трупами, — поделился Сукуна. Юджи, пусть и шандарахнул ладонью по болтливому затылку, был с ним солидарен. Трупами и вправду воняло. — И тухлыми помидорами, — на этот раз голос подала щека. Итадори от всей души врезал по ней кулаком. — Никакими не помидорами, — оскорбился Годжо и хрустнул упаковкой от лапши, украшающей подушку. — Это гардении. Итадори обвел глазами комнату: гардении действительно имели место быть, правда в их способности источать хоть какие-нибудь запахи он очень сильно сомневался. Под столом валялось нечто, подозрительно напоминающее крысиный труп. Из-под заваленного всяким хламом покрывала кокетливо выглядывал дилдак. Дом, милый дом. — Чаю? Кофе? Таблетки для потенции? — невинно поинтересовался Годжо и облокотился бедром о то, что когда-то было тумбочкой, и завел руку за голову, расправляясь с узелком. Повязка с шелестом упала на пол. — Не нуждаюсь, — буркнул Юджи и дернул его к себе за воротник. — У меня, по вине некоторых, застойный спермотоксикоз. — Я о тебе же заботился, — хлопнул голубыми глазами Сатору, улыбнулся и укусил его за нижнюю губу, закидывая руки на шею. — Я такой хороший учитель, признай. Итадори с мгновение поморозил его взглядом и сдался: уцепился пальцами за талию и углубил поцелуй, прогоняя мысли о крысином трупе под столом, которого в последний раз совершенно точно там не было. Годжо с упоением прижался к нему всем телом, притерся бедрами и прошелся языком по небу, зарываясь пальцами в волосы на макушке. Юджи спустился ладонями чуть ниже поясницы и отстранился, пытаясь параллельно и отдышаться, и вспомнить, как вообще расстегиваются пуговицы. — Извращенцы, — прокомментировал сочащийся вселенской усталостью Двуликий, исчезая прежде, чем Итадори инстинктивно потянулся к нему ладонью. И хер бы с ним. Сатору мокро лизнул его в шею, дергая за капюшон, и Итадори едва не взвыл, путаясь в сложных — очень сложных — застежках, лямках и пуговицах чужой формы. Хотелось выдернуть из нее Годжо одним легким движением руки и тут же засадить по самые яйца — член при этой мысли призывно дернулся в брюках. Сатору, будто прочитав его мысли, в мгновение расправился с его одеждой и дернул за рукава, заставляя отстраниться и с каким-то зверством вытряхивая из куртки Юджи. — Выползай из футболки, — прошелестел он и дернул последнюю пуговицу на собственном одеянии. — Пожарным тебе не стать. Итадори тут же последовал совету — все же старших нужно слушаться — и рывком дернул футболку через голову, ероша волосы. Годжо на пару секунд замер, смерив его привычным обжигающим взглядом, и за секунду скинул с себя все оставшееся. Юджи, будто загипнотизированный, уставился на подтянутое белоснежное тело, прикидывая, в каких местах удобнее будет оставлять все до единой сошедшие за несколько недель метки. Температура внезапно резко подскочила на несколько градусов. Член тут же последовал ее примеру. — Я понимаю, что очень красивый, — хриплый голос Сатору выдернул Итадори из оцепенения. — Но если бы ты не тормозил, мы уже были бы в постели. — Мы давным-давно были бы в постели, — огрызнулся Юджи, дергая покрывало и игнорируя ссыпавшийся на пол мусор. — Если бы учитель не забыл о моем существовании и усердно не игнорировал бы меня, — он приземлился на край кровати, утягивая Сатору к себе за шлевки джинсов. — Все это время. — Мгм, — тот даже не думал спорить, умостившись между разведенных ног Итадори, и дернул того за подбородок, заставляя запрокинуть голову. — И как же ты собираешься мне мстить? Сатору склонился, уничтожая расстояние между их лицами, и впился губами в губы, одновременно упираясь коленом Юджи в пах. Тот застонал в поцелуй, со всей силы сжимая пальцы на надежно упакованной в джинсы учительской заднице. Годжо довольно потянул его за волосы назад, дорожкой поцелуев спускаясь ниже, собственнически впиваясь в шею. Шов на собственных брюках давил на член похлеще чужого колена, в неудобной позе затекла шея, и Итадори ловил такой дикий кайф, что готов был уже сейчас орать на всю Академию, позабыв о чувстве собственного достоинства. Сатору отстранился, заскрипев тугим ящиком тумбочки. Итадори проводил взглядом его руку, еще больше оживляясь при виде знакомого полупустого тюбика, и в секунды утянул Годжо на кровать, нависнув над ним лоб в лоб. — Еще полежим? — невинно осведомился тот, свободной рукой обвивая Юджи за шею. — Или все же трахнемся наконец? Итадори булькнул нечто неразборчивое, утыкаясь носом ему в шею, и нащупал плоскую крышку на флаконе. Та откинулась с негромким щелчком. Сатору задышал чаще, ныряя ладонями вниз — к молнии на джинсах. Итадори на секунду отвлекся, скользя за ней взглядом, но тут же нашел себе куда более интересное занятие — целовать Сатору шею, ключицы, соски — в общем и целом все, куда язык дотянется. Тот внезапно издал неподходящий ему по статусу звук — не то писк, не то хнык — и взвизгнул собачкой молнии. Юджи почувствовал, как медленно умирают в нем остатки здравого рассудка. Годжо приподнял бедра, стягивая одежду, то ли случайно, то ли специально притираясь к нему пахом. Юджи инстинктивно опустил глаза вниз, замечая, как полувозбужденный член касается его голого торса, и тихо застонал Сатору в шею, втискивая ему между бедер закованное в джинсу колено. — Сними, — тихо охнул тот и подался навстречу, ища трения. — Сними блядские джинсы, Юджи, будь хорошим мальчиком. Юджи послушался. Не потому что в конкретный момент Годжо был для него авторитетом авторитета: растекшийся по кровати, красный, покрытый засосами и срывающийся в хрип — а потому что вставить ему хотелось так, что тянуло в яйцах, и ширинка до боли сильно давила на вставший член. Джинсы в мгновение ока улетели в угол, и Юджи, вылизывая чужие ключицы, отстраненно задумался все же о карьере пожарного. Мысль отлетела на задний план, как только Годжо нетерпеливо застонал сквозь зубы, вновь притираясь голыми — кожа к коже — бедрами, прошивая горячечным снопом искр. Итадори дорожкой поцелуев спустился ниже, обводя языком четкий контур мышц и одновременно стягивая с Годжо влажные от пота боксеры. Тот, почувствовав, наконец, развитие событий, довольно застонал, запуская руку Юджи в волосы, неаккуратно надавливая, направляя ниже — к дорожке светлых, почти белых волос; к длинному крепкому члену с крошечной, едва заметной белесой каплей на алой головке. Итадори не поднимая взгляда знал — выучил давно наизусть — как выглядит учитель в такие моменты. Горячий. Настолько, что стоит только представить обычно бледное, непроницаемое лицо раскрасневшимся от возбуждения, неприлично горящие похотью глаза — член твердеет еще сильнее. Рука в волосах сжалась, бесстыдно надавливая на макушку, заставляя склониться ниже-ниже-ниже. Итадори на пробу коснулся головки языком, слизывая соленую влагу и чувствуя, как резко уменьшилось давление на затылок. Сатору никогда не заставлял его. Издевался, терроризировал и мучал, но никогда не смел принуждать делать больше, чем Юджи сам захочет. Юджи хотел Сатору. Отлизать, вылизать и выебать так, чтобы стоны слышала вся Академия даже сквозь простенькую (не для Юджи) магию звукопоглощающих стен. Потому что Годжо слишком долго был недоступной сволочью с замками во всех щелях. — Итадори, — Сатору на одном его имени умудрился голосом сменить три октавы туда и обратно. — Пожалуйста. Итадори так и замер с открытым над членом ртом. Что? Это сказал Годжо? Его учитель-стерва? Это тот, который доминировал даже тогда, когда сверху был Юджи? Который… просто Годжо? Весь такой «я тебе не просто даю, а делаю одолжение размером с виллу Кардашьян» и «твой рот должен закрываться там, где начинаюсь я»? — Тебе послышалось, — хрипло подтвердил его мысли Сатору. — Продолжай. Тебе вредно много думать, Итадори, прекрати немедленно. Ради умирающих детей. — Каких детей? — Юджи пытался понять, почему они разговаривают о детях тогда, когда его рот буквально в паре сантиметров от алой головки — получалось плохо. — Умирающих во мне, — кратко уточнил Годжо и дернул его за волосы вниз. Итадори никогда не был силен в намеках, но здесь не понять было сложно даже ему. Сатору явно хотел, чтобы ему отсосали. Думать, при чем здесь дети, тем более умирающие, не было ни времени, ни желания. Он поймал горячую головку губами и заскользил языком ниже, собирая солоноватый вкус и тихие одобряющие стоны сверху. Возбуждение собиралось в солнечном сплетении и ленивыми волнами скользило вниз, делая спертый воздух почти ощутимо горящим. Итадори нравилось доставлять Сатору удовольствие в постели. В остальное время он обычно хотел его прибить — грубо и беспощадно — но наедине Годжо заставлял влюбляться в себя сильнее с каждым разом, пусть Юджи и запретил себе даже думать об этом. Не дорос еще до высоких чувств. Тем более невзаимная любовь — противная штука, Юджи слышал по рассказам, а то, что Сатору помолвлен с работой — факт неоспоримый, и встать между ними не было шансов ни у Итадори, ни у кого угодно еще. Даже у Кайли Дженнер. Наверное. Итадори предпочитал не слишком об этом задумываться. Он пропустил головку глубже, чувствуя, как любой стон щекотно отдается вибрацией. С каждым таким экспериментом Годжо шипел громче, больнее впиваясь ногтями в кожу головы. Юджи приходилось почти силой удерживать его бедра, не позволяя лишнего, и с почти садистским удовольствием покрывать синяками бледную кожу. Взгляд смазано прошелся по валяющейся рядом откупоренной смазке, нахально напоминая о все открывающихся перспективах на Годжо. Итадори медленно отстранился, с тихим хлюпаньем выпуская член изо рта, и разорвал тонкую ниточку слюны, дотягиваясь рукой до флакона. Сатору возмущенно выдохнул, но сопротивляться не собирался — только послушно приподнял бедра. Послушно. Юджи дернул головой, отгоняя странные мысли, и вылил уже чуть теплую смазку на пальцы, привычно растирая. Сатору, закусив губу, молча наблюдал за ним из-под расставленных ног, чуть прикрыв белесые ресницы и запрокинув лохматую голову. Смотреть на него — сущее удовольствие, Итадори понял это еще в их первый раз. Странный, смазанный и неправильный, хотя, как казалось тогда — лучший в мире. Сатору был сверху: разводил его бедра, невыносимо долго растягивал и невыносимо медленно входил. А Юджи смотрел на него, когда глаза не были зажмурены — от боли и удовольствия — и не мог насмотреться. Годжо расслабился, молчаливо позволяя пальцу войти в тугое колечко мышц, и тут же сморщился — у них давно не было. По его вине и не было, и на секунду в Юджи зажглось желание засунуть в него сразу три пальца на все фаланги — показать, насколько хотелось ему все то время, что Сатору умело его игнорировал. И тут же погасло, стоило только вспомнить, насколько уставшим выглядел учитель все это время, пусть и улыбался так же нагло, как обычно. Желай Годжо просто его помучать — нашел бы время залезть себе в задницу чем угодно: резиновым хуем или членом какого-нибудь идиота — не суть. Он тоже любил секс. Возможно, он действительно устал. Возможно даже правда не хотел отвлекать Юджи от учебы. Возможно, Юджи стоит отмереть наконец и вспомнить о собственной руке в чужой тугой заднице. Сатору подался бедрами навстречу, демонстрируя свою готовность продолжать, и Итадори легко согнул палец, выбивая неслышный стон — попал. Возбуждение, чуть сошедшее на нет, усилилось, стоило ему услышать реакцию Годжо на каждое свое движение. Юджи хотелось знать, что ему нравится. Нравится, когда его аккуратно растягивают, когда Юджи задевает простату, ласкает губами кожу на бедрах, отвлекая успевшего отвыкнуть Сатору от несильной боли. По всем канонам эта роль должна была отводиться Сатору: как учителю, как Сильнейшему, как взрослому, в конце концов. Но Сатору, красный, как свежесваренный рак, и болезненно возбужденный, едва ли был в состоянии говорить — не то что делать что-то кроме редких толчков бедрами навстречу. Это немного — совсем чуть-чуть, Итадори контролировал — сводило с ума. И капельку срывало крышу. Юджи вытащил пальцы, затормозил на секунду, заслушавшись чужим несдержанным стоном, и стащил, наконец, трусы, накрывая ноющий член ладонью. Годжо шире раздвинул бедра, чуть приподнимаясь, дышал часто и сбивчиво и едва фокусировал на Итадори мутный от желания взгляд. Хотелось до звона в башке: сильно, резко, сразу на всю длину. Слушать, как Сатору стонет и умоляет быть нежнее, впиваясь пальцами в простынь. Ровно так же хотелось болезненно медленно: чувствовать каждое движение, сдерживать себя, позволить Сатору самому контролировать движения, задавать ритм. — Пожалуйста, — тот прошептал едва слышно, одними губами. — Итадори, пожалуйста. И Итадори сорвало крышу вовсе. Все планы, мысли и желания отлетели на второй план, а перед глазами застыл только Годжо, шепчущий, впервые за все время их связи действительно почти умоляющий. Возбуждение застелило глаза плотной белой пеленой. Юджи почти не помнил, как вошел, все ощущения смешались в один большой фейерверк от того, насколько Годжо узкий, тесный, горячий, как быстро проявляются на белоснежной коже любые отметины: укусы, синяки и засосы. Юджи чувствовал себя животным, не контролируя свои стоны, наслаждаясь чужими. Все, что он мог делать — двигаться, удерживая бедра Сатору в воздухе, вбиваясь в него так, что захватывало дух — так хорошо. Тот позволил контролировать свое тело полностью, отдаваясь только частыми стонами. Юджи не сдержался первым: едва успел выйти, заляпав спермой живот, бедра Сатору и без него, впрочем, далеко не самую чистую простынь, чувствуя, как ударяет оргазм по вискам. Годжо хватило пары движений его ладони, чтобы застонать в кулак и нечеловечески выгнуться, впиваясь пятками ему в спину и смешивая собственную сперму с Итадори. Лежа на все пытающемся отдышаться Сатору, Юджи отстраненно задумался о том, чтобы практиковать воздержание хотя бы раз в полгода. При условии, что Годжо не пойдёт ебаться с кем-нибудь еще, разумеется. Хотя куда он пойдет — еле дышит.