Авдотья Романовна

      Дуня сразу уснула, как только щека её коснулась подушки. Надо сказать, жила она не плохо и не хорошо. То есть, было у ней три сменных платья на разный случай, но из утвари только старая матушкина кастрюля. В небольшой её комнатке было тоскливо и как будто сыренько, но Дуня всегда старалась как-нибудь приукрасить её. Когда только появлялись цветы, она могла позволить себе букетик, который гордо стоял на маленьком столе её до тех пор, пока не увядал совсем. Ежели удавалось найти где-нибудь ненужную безнадзорную полянку, тогда и букет мог быть побольше и цветы в нём покрасивее, чтобы бутончики попышнее. Много ли молодая девушка может честным трудом заработать? Работала Авдотья Романовна переводами, статейками. Могли платить побольше, но процент отчисляла по совести тому, через кого ей эти переводы и статейки доставались, хоть тот и упирался и иногда даже возвращал, если не фактом, то подарками. Не пускали ей самой по случаю женского пола. А до того у одного господина работала. Так после этой работы об ней такая молва пошла, что уехала она срочно в другую часть города и живёт теперь нелюдимо, безызвестно.       Вот уж светает. Дуню разбудили рано очнувшиеся от беспокойной ночи птицы, которые всполошились и летали теперь под крышей, у самых окон её комнаты. Она поднялась. Теперь только поняла, что так и упала в платье, не вынув совершенно ничего из-под корсета и из карманов юбки. Как же это она могла так запамятовать?       Дрожа и задыхаясь, Дуня подбежала к двери, заперла её и стянула с себя платье, оставшись в одном белье. Из всех карманов она достала коробочки и мешочки, думая судорожно, куда бы спрятать всё так, чтобы не нашли до времени. Надо бы снести и продать, да как же с эдаким богатством в люди выйти и подозрения не вызвать? По улицам что ли по коробочке продавать? Можно и так… А можно эдак. Отчего не заложить, забрать деньги и забыть об этих вещах? С другой стороны, что многие подписаны и уже бывали заложены не раз, и что коли пойдут в кассу и обнаружат, то укажут на неё. Как же быть? Что теперь делать со всеми этими драгоценными безделушками?       Пока Дунечка думала, она избавилась от нашивных карманов: распорола их на лоскутки и сложила под матрац. Теперь перед ней лежало с дюжину коробочек разных размеров и два мешочка с монетами. Решено было разделить всё на три части: первую, что почище и без пометок, Дуня снесёт в ссудную кассу, вторую — ту, которая царапана и не новая уже — по улицам, а третью — под мост за кирпичики. Есть там одно местечко. Откуда знать, что другие не ведают про него? А знают, но что же? Две части надёжно принесут денег, а что с этой, поношенной сделается — уже не так страшно.       Кажется, что ждут её уже. Что стоят на улице и ждут, когда же она выйдет из дому, чтобы тотчас её раскрыть и забрать при всём народе.       Обыск… Должны провести обыск… Лизавета, коли проснется, может припомнить Дуню. Алёна Ивановна, должно быть, очнулась уже. Подняла ли она Лизавету? Оттягала ли её за волосы?       Дуня совсем не хотела об этом думать. Нет, ещё точно не знают, ещё можно успеть. Только бы припрятать где понадёжнее… Ведь есть же корзинка. Так можно ссудную часть в корзинку сложить… То, что потом припрятать нужно и мешочки — под матрац же… А то, что на люди… Куда их… По карманам? Ой, матушка, страшно как… А хоть бы и по карманам, что теперь… На воре, говорят, шапка горит. Бог её значит накажет, коли обнаружится, а ежели нет, то милостив он и шанс ей даёт.       Так и решила Дуня. Сложила под матрац, в корзинку да по карманам, одёрнула платье, причесалась и отперла дверь.       На улице не было жарко и душно, как в дни до этого, а даже наоборот — ветер был холодный и солнца стало почти не видно за облаками.       Решено было первым делом направиться в ссудную кассу. Доверенность, чтобы открыть счёт, она когда-то получила из полиции с помощью одного знакомого, того же, что помогал ей с переводами и которому она отчисляла за них сумму. Счётом она не пользовалась и вообще думала его закрыть, но всё никак руки не доходили. Вот и пришло время, когда он понадобился.       Несмотря на ветер, Дунечка горела. Её бросало в жар каждый раз, как она проходила мимо городовых. Один из них до того долго и пристально смотрел на неё, что голова у неё закружилось и улица поплыла перед глазами. «Упаду… Упаду сейчас…». Слава богу, обошлось.       Наконец добравшись до кассы, Дуня остановилась и осмотрелась по сторонам. На здании висела большая вывеска, какая полагалась любой ссудной кассе. На входе, сразу за дверью, висели правила, такие, какие были везде. Дунечка зашла внутрь довольно тёмного, но сухого помещения, в котором за прилавком прилажен был следить служащий — молодой человек лет тридцати, в пенсне и нелепом клетчатом костюме.       — Чем могу-с? — вежливо спросил он, с интересом оглядывая вошедшую Дуню. Она смутилась такого взгляда, но виду не подала, а только приподняла корзинку.       — У меня вещицы… Мне бы заложить да сколько дадите взять, — робко проговорила Дунечка и выложила перед клетчатым четыре коробочки.       — Тут надо посмотреть хорошенько-с, — оценивающе кинул он и взял одну в руки.       Дуня присела на стульчик в углу стойки клетчатого и нервно выдохнула, внимательно глядя на служащего. Тот долго вертел всё содержимое коробочек: и под лупу, и под лампу, и линейкой — всеми способами проглядел каждую вещицу.       — В целом могу дать за всё… Тридцать два рубля. Это где же вы часики-то такие…       — Отцовские, — тут же ответила Дуня, даже не взглянув на часики.       — И не жаль?       — Было бы жаль, коли было бы чем детей кормить…       «Ну это ты, Авдотья Романовна, загнула… Разве можно об таких вещах…»       Дунечка забрала деньги и клетчатый проводил её жалостливыми и в то же время смеющимися глазами.       Как противно она лжёт, как пакостно и мерзко! Но не ругайте мою Дуню, не ругайте. Она сама себя много ругала. Из большой только любви, не ища себе выгоды, она совершает все эти деяния. Вот и теперь стоит Дунечка на улице в своём милом платьице и предлагает дамам приобрести серёжечки или колье, страшно рискуя попасться городовому или тому, чей закладик она сейчас продаёт.       Осталось три коробочки от тех четырёх, приготовленных ею для улицы. Какая-то пожилая дама в совершенно безвкусном платье, но с большим кошельком приобрела себе за пять рублей такой же безвкусный браслет с круглыми большими бусинами жемчужного цвета.       Одна коробочка пропала.       Карманники. Совершенно страшные люди, которые из-под носа уведут целый цыганский табор, а ты и не заметишь. Осталось того две коробочки. Когда Дуня стояла на мосту, какая-то девушка, хихикая, протянула ей копейку.       — Возьмите, душенька, вам нужнее. Помолитесь за меня, — едва сдерживая смех, попросила дама, не глядя на Дунечку. Так злобно и неумолимо тоскливо сделалось на душе, что Дуня швырнула монетку в реку и, фыркнув, ушла.       Молодой парень в щегольском жилете и котелке долго уламывал Дунечку отдать ему серьги в обмен на то, что делают совершенно в других закрытых заведениях за деньги.       — Ну, красавица, идём, что же ты? Я тебе ещё сверху приплачу, будь умницей, — шептал, наклонившись, юноша, стараясь дотянуться до дунечкиного корсета. Самое паршивое, что нельзя никак было позвать городового, ведь он начал бы проверку, а этот повеса сдал бы Дуняшу за обиду. Сумев кое-как оттолкнуть его, Дунечка побежала прочь с набережной. Преследовать её не решились.       Авдотья думала снова идти в кассу, но решила, что так вызовет лишние подозрения, а потому она вернулась домой, забрала те коробочки, которые остались под матрацем, и побежала что есть силы под мост. Жуткое место. Помимо сырости здесь всегда неприятно разило подвальной гнилью и беспорядочно разбросаны были водой кости. Место нелюдное, ещё страшнее набережной, но другого Дунечка не приметила. В дыру у укрепления моста она сложила оставшиеся шесть свертков и надёжно приложила всё кирпичиками как было. Там же под мостом бедняжка промочила ноги.       Дуня не помнила, как вернулась домой. Только здесь у ней появилась мысль, что туфельки её расклеятся от воды, но и она исчезла быстро. Дуня помнила только, что ужасно болела голова её, отчего она снова легла спать. За всеми событиями, случившимися за эти два дня, Дуня ни разу даже чаю не выпила. Настасья, горничная г-жи Зарницыной, бывшей хозяйкой квартиры, в которой в одной из комнат жила Дуня, очень переживала за Дунечкино подорванное после переезда в их часть города здоровье, но успокаивала себя мыслью о том, что Дунечка нашла заработок и поэтому так долго пропадает. Думала она ещё о том, что её Дуня, может, ходит к своему жениху по поводу некоторых вопросов, и тогда успокаивалась совершенно. Ночью она даже заглянула к ней в комнату, чтобы узнать, спит она или нет, и, поняв точно, что спит, тихонько оставила кружку с остывшим чаем на её столе, прикрыла дверку и вышла на цыпочках, еле слышно скрипя половицами старого дома.       Снился Дуне сон об её детстве в матушкином имении. Часто она тогда сбегала в сад на старенькие качели и сидела там долго-долго, вслушиваясь в тоненькие птичьи голоса в кронах деревьев, звонко разбивающие тишину. А потом Дуня раскачивалась и летала высоко-высоко, так, что от восторга перехватывало дыхание.       Тогда пришёл к ней братец Родя. Он смотрел так странно и страшно в глаза её, что качели, будто удерживаемые его взглядом, замерли в воздухе и Дуня полетела с них вниз, закричала.       От собственного крика и проснулась.