III
7 мая 2021 г. в 00:32
Ночью на крик прибегала Настасья и долго сидела ещё с Дуней, пока она не уснула.
Когда Дуня проснулась снова, было ещё очень рано: солнце только-только поднималось над городом и редкие птицы щебетали где-то над окнами, перечирикиваясь и перестукиваясь между собой. Птичье пение успокоило её и дало уверенность в том, что увиденное ею — только лишь сон.
Дунечка тихонько поднялась с кровати, чтобы не скрипеть лишний раз старыми рассохшимися половицами, посмотрела в маленькое зеркальце возле худого шкафа. Так мило сделалось ей от собственной улыбки до ямочек и заспанного вида с растрёпанными кудрями, что Дуня хихикнула и подлетела к окну, распахивая его и впуская в комнату холодный ветер.
Дуня вдохнула полной грудью и восторженно пропищала что-то до того забавное, что сама засмеялась, смутившись.
Нарушила идиллию мысль о том, что через несколько часов Дуня должна будет поехать к одному человеку, с которым они, в скором времени после благословления её матери, должны будут обвенчаться. Глубокие глаза похолодели и посерьёзнели. Тоненькие Дунины ручки, похожие до того на ласточкины крылья, выписывающие и вырисовывающие в воздухе разные фигуры, были теперь скованно сложены на груди. Дуня закрыла окно и подошла к шкафу, глядя на него даже с некоторой ненавистью, будто считая, что он виноват во всём, что он предал её.
Настасья уже не спала. Было слышно, как скрипят внизу под тяжёлым женским телом половицы. Дунечка вышла из комнаты прямо в сорочке, так и не поправив волосы. Она тихонько спустилась босыми ногами по лестнице и шёпотом покличила Настасью.
— Настасьюшка!
— А? — отозвалась она, вздрогнув, и обернулась.
— Настасья, ну дай мне утюжок, — попросила Дуня, стараясь придать голосу весёлости.
— Дам, сейчас-сейчас. Ты только скоренько, пока хозяйка спит.
— Да я уж скоренько.
Настасья нагрела для Дунечки утюг и принесла ей наверх, где на столе было уже разложено выходное платье. Настасья даже ахнула: не видала ещё такого прелестного платья у Дунечки: всё синее, в разных рюшечках, на широкой юбке коричного цвета бантики, кое-где ленточные розочки, вышитые узорчики, пышные рукавчики у плеч, прелестный стоячий воротничок, подхватываемый тоненькой ленточкой на шее.
Долго Дунечка справлялась с платьем. Дважды ещё грели утюг, чтобы отгладить каждую вещицу, каждый элемент и узорчик на ткани, долго лежавшей до того в матушкином саквояже. Почти два часа прошло, уж и Настасья затряслась, боясь, как бы хозяйка не проснулась, чтобы с обеих вычита не было. По прошествии времени платье было доглажено, утюг остужен в крынке и убран на место, а Дунечка теперь одевалась долго и нехотя, стараясь не помять чего-нибудь в платье. Настасья помогла затянуть ленту на спине и теперь сидела за столом и смотрела за Дуней, расспрашивая о том, куда она, зачем, почему, к кому и что за дело такое для наряда. Дунечка отвечала так, будто в самом деле была счастлива, что выходит замуж, будто только этого она всю жизнь и ждала, будто и теперь ждёт с нетерпением матушкиного благословления, чтобы скорее скрепить свою одинокую жизнь семейными узами с любимым человеком. Рядом с Дуней стоял табурет с зажжённой свечой, а в руках у ней были тонкие ножницы. Стояла она возле маленького зеркальца и завивала на разогретые ножницы свои кудри, чтобы потом прибрать их назад и завести под прелестную шляпку. Туфельки, хоть и не совсем новые, а даже потёртые и нечаянно где-то поцарапанные, стучали теперь каблучками на Дуниных ножках. Всё в ней было прекрасно, только глаза совсем потухли и улыбка не могла больше держаться на её личике.
Настасья проводила Дуню со слезами, но она уверила её, что обязательно ещё вернётся, хоть и за вещами. Наняв извозчика, Дунечка аккуратно села в коляску, смотря за платьем, помахала Настасье, нарочно улыбнувшись, и извозчик хлестнул по боку лошадь, отчего всё покачнулось и тронулось вперёд, быстро уносясь вдаль.
Улицы заспанного серого Петербурга, летящего мимо коляски, уже наполнялись жизнью: кто-то спешил на службу, как тот мужчина в несуразно большом цилиндре; кто-то медленно плёлся домой после весёлой ночи, как та компания полупьяных и полуспящих гуляк, шагавших теперь вразвалку по неширокой дороге; кто-то торопился по случаю важного дела, как та старушка, чуть-чуть не попавшая под копыта лошади в попытке скорее перебежать дорогу.
Старушка эта вогнала Дуню в ещё больший мрак и раздумья, напомнив об Алёне Ивановне. Лицо её, кажется, даже побледнело. Из мыслей Дуню вывел извозчик.
— Приехали, — просто и меланхолично сказал он, обернувшись на неё, то ли чтобы удостовериться в её сохранности, то ли чтобы поторопить. Дуня осторожно вылезла из коляски, отдала первую попавшуюся ей под руку мелкую монету из маленького кошелька и, кивнув на благодарность извозчика, огляделась по сторонам. Дело в том, что ни разу Дуня ещё не была в гостях у своего жениха, зато он захаживал часто и так же часто попрекал свою невесту скромным жилищем, которое не отличалось ни размерами, ни убранством. А Дуня и возразить никогда не пыталась — не это для неё было главное, совсем не это.
— Здравствуйте, — увидя дворника и подойдя к нему поближе, поздоровалась Дуня.
— Здравствуйте-здравствуйте, — насмешливо и как будто передразнивая её, ответил дворник.
— А не знаете ли вы… Скажите, пожалуйста, где живёт Пётр Петрович Лужин? — стараясь скрыть некоторое раздражение от упоминания имени этого человека, спросила Дуня.
— Лужин? — дворник задумался. — Да, живёт такой, на втором этаже в н-цатой квартире, — ответил он и зачем-то пожал плечами. Дунечка поблагодарила дворника и нехотя, но скоро пошла к дому, в котором ей предстояло подняться на второй этаж, что она и сделала, и стоять теперь возле двери н-цатой квартиры, дожидаясь, пока ей откроют. Открыли ей нескоро, тоже будто нехотя. На пороге стоял жених с накрученными на кусочки бумаги жидкими волосами и в халате.
— Здравствуйте, Пётр Петрович, не ожидали? — процедила Дунечка, слабо улыбнувшись.
— Ждал-с, но позже, — с некоторым раздражением ответил Лужин и пропустил Дуню в квартиру.
— Уж простите меня, всё жду, когда мы к маменьке поедем, — стараясь скрыть язвительность в голосе, заметила Дуня, специально остановившись на слове «когда». Вторую неделю Пётр Петрович тянет с визитом к Пульхерии Александровне. Но не из-за неё, а из-за брата Дунечки — Родиона. Уж больно он не нравится ему по рассказам новоиспечённой невесты. — Или вы жениться раздумали?
— Что вы-с, Авдотья Романовна… Поедем-с, завтра поедем-с, — нехотя отозвался Пётр Петрович.
— Отчего не сегодня? Поехали бы днём, к вечеру были бы уже у матушки, — снова начала Дуня, оглядывая квартиру — её очень удивили такие высокие в ней потолки, на которых виднелась даже старенькая лепнина. Выглядело это всё довольно жалко на фоне пожелтевших и кое-где сморщенных обоев, но сразу было понятно, что за человек здесь живёт. Такой же, как эти обои и несуразная лепнина.
— А поедемте и сегодня, отчего нет, в самом деле, — согласился Лужин, глядя на Дунечку, угадывавшую рисунок на потолке. Тут она направила голову прямо и устремила на Петра Петровича свой глубокий взгляд.
— Поедемте, — кротко согласилась она и опустила руки, поднятые до этого на уровень рёбер, к складкам платья.
— Вы ещё хотели чего-то? — поглядев на часы, Лужин постарался придать учтивости голосу, но вызвал этим у Дунечки только большее раздражение.
— А вы? — вскинув ровные бровки, спросила Дуня, в упор глядя на Петра Петровича из другой комнаты. Кудри её подсвечивались косыми лучами бледного солнца, из-за чего казалось, будто они золотые краями.
— Ничего. Я жду вас сегодня в два часа пополудни на этом же самом месте. До свидания, Авдотья Романовна, — и Пётр Петрович вновь открыл входную дверь. Дунечка очень возмутилась, но не подала виду и, поклонившись коротко, вышла из квартиры.
— До свидания, Пётр Петрович, — дверь закрылась раньше, чем Дуня договорила. Это ужасно её оскорбило и она, шипя что-то себе под нос, застучала каблучками по лестнице.