XII
30 мая 2022 г. в 01:09
Ливень всё стучал, стучал, стучал по подоконнику, не унимаясь, как не унималось во всё время и беспокойное Дунечкино сердце. Оно билось и ныло, заставляя её захлёбываться в слезах всю её мучительную болезнь, затянувшуюся на долгие дни. Родион оставил Дунечку только раз, чтобы отправить записку. Всё остальное время он сидел у ней в ногах и всё говорил, говорил, говорил что-то, продолжая только потому, что видел иногда её прояснившийся взгляд, когда казалось, будто она действительно слышала его и даже понимала. Потом в её бреду появился новый образ. Едва уловимый, почти неузнаваемый и как будто незнакомый, но родной и тёплый. Она хорошо понимала, где Родя, а где матушка, но знала точно, что этот призрак – никто из них. Успокаивалась Дунечка только тогда, когда появлялся он – весёлый, озорной, вечно шумный. С его приходом и дождь затихал; он приносил с собой тёплое, ласковое весеннее солнце, даже матушка, кажется, улыбалась и переставала плакать, когда он приходил. Дунечка всегда просила коснуться его, всегда просила остаться. Когда же призрак уходил, Дуня долго плакала; жаловалась, что сковорода у ней в руках тяжела и что надобно её получше вымыть; журила Лизавету, что она снова так поздно пришла; сетовала, что Родя бросил из-за неё учиться.
Пришла в себя Дуня только по истечении третьей недели. Она медленно открыла глаза и глубоко вдохнула. Было ещё раннее утро, в комнате стоял синий весенний полумрак. Дуня повернула голову и увидела на соседней кровати Родиона. Измученный, прямо в домашней одежде, он спал так, как упал, не сменив во всю ночь позы и даже не подняв на кровать ног. В каждой его черте видно было нервное беспокойство.
Дунечка медленно провела взглядом по стенам, скользнула по шторке и остановила на окне. На подоконнике стояли цветы, накрытые голубым утренним туманом. Маленькие бледные спящие полевые цветочки, не повернувшие ещё головок к солнцу, в маленькой матушкиной вазочке, стоявшей раньше на её трюмо. Дунечка снова закрыла глаза и выдохнула. От запаха цветов в носу защекотало и Дуня тихо чихнула, сморщившись. Шумно вдохнул Родион, перевернувшись на спину.
– Не спишь? – шёпотом спросил он, не надеясь услышать ответ.
– Цветочки, – тихо сказала Дуня, кивнув на подоконник. Родион вздрогнул и вдруг весь обернулся к сестре, поглядев на неё удивлённо. Он кинул беглый взгляд на подоконник, а после снова посмотрел на Дуню.
– Цветочки... – шёпотом повторил Родион и тут же пересел на сестринскую кровать. Он приложил тыльную сторону ладони к её лбу и выдохнул с облегчением. Жар наконец спал да и взгляд Дунин заметно прояснился.
– Долго я спала? – шёпотом спросила Дунечка, когда Родион коснулся её щеки.
– Долго, матушка, совсем вы нас забросили, – шутливо отозвался Родя, улыбаясь, кажется, впервые за эти два месяца.
– Родя, а как же... – глазки Дуни вдруг забегали; она приподнялась на локтях, обеспокоенно глядя на брата. – Как же Пётр Петрович?
Родион несколько времени помолчал, а после махнул рукой.
– Уехали-с по делам в имение, – с презрением язвительно проговорил он, а после добавил, – такого матери наговорил, когда ты заболела, что она его сама едва за шкирку не выкинула.
Дунечка поникла, почувствовав, как закружилась голова.
– Прости меня, Родя... – шёпотом попросила она и мелко вздрогнула.
– Ну-ну, что ты, а? Чего раскисла, Авдотья Романовна? Найдём мы тебе нового жениха, – Родион положил руку ей на плечо, заставив снова лечь в постель.
– Пётр Петрович обещал... Обещал, что поможет тебе устроиться... Прости, прости меня, я... Из-за меня ты не выучился, из-за меня теперь не можешь найти заработка, – сбивчиво зашептал Дуня, едва не плача.
– Ну полно, полно! Наслушались проповедей от ваших Петров Петровичей! Да с чего бы я не работаю? Уроки держу, вон сколько ребятишек в округе. Разумихин помог, конечно, сам бы я не управился. Я рассказывал тебе, много-много, помнишь? Про Степана, соседского мальчика, он товарища приводил, чтобы тот тоже занимался.
– Не помню... – тихо ответила Дунечка. Родион уложил руку ей на голову и медленно стал гладить, как она сама гладила его иногда в детстве, когда он долго не спал в болезни. Дунечка скоро успокоилась и задышала ровнее.
Позднее приходила Пульхерия Александровна. Обрадовавшись выздоровлению дочери, она долго плакала, даже журила её, что та так долго болела, а потом целовала её, Родю. Дунечка наконец-то стала есть, вопреки всем опасениям матери, извёдшейся за эти недели из-за её постоянных отказов. Днём приезжал Зосимов с осмотром. Как ни странно, денег он не спрашивал, согласился только пообедать, наказав перед тем Пульхерии Александровне постельный режим для Дунечки ещё хотя бы на пару деньков, чтобы она потом «сама встала на ноги».
С Зосимовым Дмитрий Прокофьевич разминулся буквально в десять минут. Кто знает, если бы этого не произошло, может, не было бы и всего, что имело место дальше. Разумихин, будучи в прекрасном расположении духа, как бывало всегда, когда он приезжал в дом к Раскольниковым, дал о себе знать с порога. Первым же вопросом, который он задал, был громкий и торжественный «Ну что? Как там наша Дунечка?».
Дуня, услышав голос Дмитрия Прокофьевича, побелела. Сердце её кольнуло и громко ухнуло. Будучи до того способной ходить, теперь она упала на кровать без возможности подняться. Сердце заколотилось, отбивая удары в висках. Стало ужасно больно от пронзившей её мысли: «наша Дунечка». Неужто Дмитрий Прокофьевич не знает? Неужто в самом деле любит её, как и всегда раньше? Неужто и теперь приехал, чтобы...
Мысли сбились, как только отворилась дверь. На пороге стоял в высшей степени радостный, счастливый Дмитрий.
– Авдотья Романовна, а я тут... К вам я, в общем, как и всегда, – широко улыбаясь, не слишком ловко, в своей манере отрекомендовался Разумихин и вошёл в комнату, боясь сразу сесть на кровать, чтобы случайно не разволновать Дунечку.
– Здравствуйте, Дмитрий Прокофьевич, – слабая улыбка тут же сползла с лица от сильного волнения, каким мучилась Дуня теперь.
– Как вы себя чувствуете? – спросил Дмитрий, не найдя того состояния, о каком говорила ему радостная Пульхерия Александровна, и оттого слегка насторожившись.
– Много лучше, спасибо, – тише ответила Дунечка. Ей снова вспомнился силуэт, виденный ею во сне. – Скажите, Дмитрий Прокофьевич... – начала было Дуня, но испугалась, увидя столько в момент обращённого к ней внимания. Тем не менее, Дунечка заставила себя продолжить. – Это вас я не узнавала в бреду? – осторожно спросила она, посмотрев на Дмитрия исподлобья.
– Меня, – коротко улыбнувшись, легко пожал плечами Разумихин, понимая, что теперь ему многое придётся сделать, чтобы ещё хоть разок услышать те слова, которые говорила ему Дуня в бреду, прося остаться. Как она звала его по имени, как шептала, как держала крепко за руку, пугаясь, – Дмитрий помнил каждую, даже самую незначительную на первый взгляд мелочь.
– Авдотья Романовна, у меня прекрасная новость! – вспомнив вдруг об одном из предлогов своего прихода, радостно воскликнул Разумихин и сел всё-таки на край Дунечкиной кровати. – Помните вы то дело о старухе в Петербурге?
Дунечка смертно побледнела и крепко сжала в пальцах простыню, впившись в Дмитрия Прокофьевича взглядом.
– Закрыли ведь! Представьте: красильщик, что Лизавету, старухину сестру, провожал, был подвыпимши, так и не заметил, не вспомнил даже, как обокрал её, а мы его следочки обнаружили да Лизавету потом расспросили. Забрала-таки Алёна Ивановна заявление своё, не дала дело подшить, краснючая такая ушла, злющая, ух! – тут Разумихин остановился, замолчал и обеспокоенно посмотрел на Дунечку. – Что ты, Дуня, что ты? – тихо заговорил он и придвинулся ближе, увидев, как по Дунечкиным щекам побежали слёзы. Весь рассказ Разумихина Дуня всё тускнела, бледнела, а под конец не выдержала и заплакала. Тихо, иногда только мелко вздрагивая.
– Всё кончилось, кончилось, теперь ничего, – зашептал Дмитрий и, придвинувшись ближе, взял Дунечкины руки в свои.
Дунечка вдруг посмотрела сквозь слёзы прямо Дмитрию в глаза, прикусила крепко губу, сжала его руки, в последний раз решаясь.
– Это я, я всё, Дмитрий, я, – выпалила она, не сводя с него глаз. Дыхание её совсем сбилось, руки страшно затряслись и похолодели. Разумихин грустно улыбнулся и кивнул, осторожно опустив её руки.
– Я знаю, – тихо ответил он с той же улыбкой. Дунечка вздрогнула и отняла руки.
– Знаешь...
– Знаю.
– Давно?
– Давно.
Дунечка замолчала на время, а потом вдруг сжала пальцы и снова вскинула взгляд на Дмитрия.
– Неужели... Неужели ты... Невинного человека!? Да как ты... Как ты!.. – с ужасом в глазах и злостью в голосе заговорила Дуня.
– Не будет с ним ничего, я обещаю тебе, не будет! Тем более, что действительно и он тоже, сам подтвердил, сам даже показал и вернул! – поспешил заверить её Дмитрий, боясь, как бы Дуня не придумала себе нового греха. Он снова взял её руки, на этот раз более настойчиво, и опустил их ей на колени.
– У тебя и сорока-то рублей не вышло, разве штраф только за это да и только...
Разумихин умолчал, что штраф действительно был бы, если бы не красильщик, который после показал место под мостом, куда и он спрятал украденное, что сложилось потом с тем, что взяла Дуня, и упало с её плеч.
Дунечка медленно опустила голову Дмитрию на грудь, рвано выдыхая.
– На что ты так, Митя? – прошептала она, закрыв глаза. Казалось, что это всё просто сон, просто бред её болезни, который вот-вот должен рассеяться.
Разумихин осторожно обнял её, медленно огладив по спине.
– Как же я мог иначе... – усмехнувшись, шёпотом ответил Дмитрий и сам наконец выдохнул.
Только теперь могло прийти в их жизни спокойствие, теперь, когда они вместе могли работать, вместе ходить по воскресеньям в храм, вместе заботиться о семье, помогать друг другу и жить в согласии. Оба понимали это и оба наконец приняли, отпустив себя и разрешив осознать это в полной мере. Никто из них не был теперь одинок, никто не был брошен и оставлен наедине со своими мыслями. Оба теперь имели право на светлое, маленькое и тёплое счастье, которое они находили друг в друге.