Shrine of the Lies / Святилище Лжи

— Их храмы — святилище лжи, где вместо слова Его звучат проповеди вора. Их идолы — облеченный в камень страх, подменивший любовь Его. И Превеликий, изгнанный и преданный забвению, не льет боле по нам светлых слёз своих. Но в наших силах… Морион запнулся и крест накрест перечеркнул весь абзац — тот никуда не годился. Годился ли он сам? Не раз он говорил перед десятками прихожан, а затем и аколитов, но теперь вдруг смутился перед одним лишь невольным слушателем, тоненьким и бледным до акварельной прозрачности юношей. — Как вы пришли к этому, Морион? Как мы все дошли до этого? В едва слышном голосе чудился шорох ледяной крошки. Все стройные рассуждения и воспоминания вдруг перемешались, как битые витражные стекла в калейдоскопе. И вдруг сделалось кристально ясно, что цепочка жизней всё-таки привела Мориона к Нему, а акварельный юноша знает ответ на свой вопрос лучше кого бы то ни было. — Вы хотели бы заменить меня сегодня? Говорить с ними сами, открыто? — Нет. Извините. Уже слишком поздно, поверьте. Вера и неверие Мориона вновь слились в извечном водовороте сомнений — знать бы только что из них первородно, и с чего всё началось.

***

Всё началось с поимки лазутчика. Признай бы его таковым, возможно, он остался бы жив, и ничего бы не случилось. Его буквально поймали за руку, когда он пытался стянуть листок с текстом проповеди с амвона. Очень уж невовремя поднял взгляд от пола и закричал трусоватый, но глазастый служка, подметавший голубые лепестки гвоздик. Экзарх Морион, увлекшийся беседой с прехорошенькой прихожанкой, обернулся и с мальчишеским проворством подбежал к воришке. Он попытался мягко отстранить руку, дабы после с деликатной строгостью сказать, что негоже мирянину подыматься на ступени пресвитория, а о хищении из храма в Книге писано так… Но не сказал. Отдернул руку, словно обжёгшись, и затрясся всем телом, когда воришка — впрочем, грехи за ним уже числились и похлеще воровства — сделал шаг вперёд и почти вплотную придвинулся к нему. На мгновение воздух между ними пробила искра, и раздался сухой треск. — Огненного искушения да не убоюсь… — безотчетно прошептал экзарх и повалился на край алтарного стола, словно дерзновенно брошенная жертва.  — Бес-убивец! Держите беса! — заверещал служка и предусмотрительно нырнул под скамью. А «бес», сунув листок в сумку на поясе и краем глаза заметив голубоватые одеяния выходивших из-за алтаря, молнией метнулся к выходу. Прихожане, столпившиеся в дверях, еще толком ничего не поняли, и он, пригнувшись, просочился наружу меж длинных юбок. Но стоило лишь помыслить о своей лихой удаче и безнаказанности, как под ногу подвернулась клюка слепца, просящего подаяние, и «бес» расспластался на ступенях. Он приложился о камни нижней челюстью так, что клацнули зубы, и когда попытался подняться, понял, что толпа его уже обступила, но еще медлит в нерешительности. Приговор ему подписал блёклый конопатый парнишка с наивным лицом. «Беса» от таких блаженных всегда с души воротило — как знал! — Это он… Он убил брата Мориона, — совсем негромко, но так, что, казалось, слышали все, простонал конопатый и шмякнулся на колени. Его подхватили и принялись утешать. «Беса» тоже подхватили, но с ним церемониться не стали: скрутили за спиной руки и врезали пару раз по лицу. А когда сорвали с его головы неприметный бирюзовый берет, обнаружили то ли бесовские рожки, то ли завитые мелким бесом пряди цвета спелого баклажана. Толпа загалдела, кто-то истошно закричал. Лазутчик попытался извернуться, чтобы раскусить капсулу со «сладкой смертью», вшитую в угол воротника рубахи, но вместо этого зубы сомкнулись на чьем-то пальце. Кто-то взвыл от боли и с досады пнул его. Когда «бес» почувстовал, как между челюстей ему просовывают деревяшку, он понял, что кончина его будет несладкой… Впрочем, его сызмальства учили быть готовым умереть в любую минуту, но перед тем драться до последнего вздоха. Участники и свидетели того отвратительного происшествия путались в деталях, но сходились в том, что исчадие огненной бездны, изловленное после кощунственного деяния в храме Превеликого, отчаянно вырывалось, лягалось, жутко скрежетало зубами и жглось-жглось-жглось. Иные утверждали, что видели маленькие злые молнии, исходящие от руки чудовища. А молния, как известно — очень недобрый знак, суть небесный огонь, нарушающий покой благословенных дождей Зонтопии. Дождевую воду здесь превозносили как субстанцию почти священную, символизующую слёзы Превеликого, что тот проливает за все людские горести и невзгоды. Никто не помнил, кто первым предложил испытать огненное отродье водой. Его сбросили в колодец на храмовой площади и принялись ждать, без надежды, но со злорадством, не отпустит ли беса вода, не обережёт и не вознесёт ли его Превеликий. Самосуд свершился. Народ погалдел да поглазел для порядка и начал расходиться с площади, чтобы вернуться с своим обычным занятиям. Превеликий Зонтик не оберёг и вознёс.