__________
Лань Сичэнь как никто другой понимает, что в детских воспоминаниях Ванцзи лишь только два ребенка, покинутые всеми, что изо всех сил старались не подвести дядю, на которого свалилась немалая ноша в виде двух сирот, когда самому ему было лишь за двадцать. В его же собственных воспоминаниях — отпечаталось почти всё. Отец покинул их рано. Настолько рано, что Ванцзи не успел даже ощутить тепло отцовской надёжной руки, а Сичэню оставалось лишь стоять с новорожденным братом на руках и смотреть вслед спине, что закрывает входную дверь. Ему было всего пять, поэтому эта спина и была единственным, что осталось в его памяти: ни лица, ни, тем более, голоса он не помнит. Зато он отчетливо помнит мать. Она была словно небожителем, сошедшим с небес, чтобы позаботиться о двух покинутых детях. Он помнит, как она была к ним внимательна, стараясь быть для них всем. Но как бы она ни старалась — её одной не хватало на двоих детей и уже тогда пятилетний Лань Сичэнь понимал, что Ванцзи это будет нужнее: он, опустив учтиво взгляд, тихо выходил из комнаты, оставляя покачивающую маленького брата на своих руках мать, что из-за усталости так и не замечала его ухода. Он делал это не раз и не два. И каждый раз, уходя, маленький Сичэнь думал: Так будет правильнее. Он хотел, чтобы у Ванцзи был хотя бы короткий кусочек детства, наполненный улыбкой, когда родитель уделяет внимание тебе и только тебе. Он хотел, чтобы мама не переживала, чтобы отдохнула хоть чуть-чуть. А он потерпит. Проходили года, они потихоньку росли в своём маленьком, но уютном понимании семьи. Ванцзи был чудесным ребенком, и Лань Сичэнь никогда не понимал, почему его одноклассники всегда жалуются на своих младших братьев или сестер. И задавая этим людям простой вопрос «почему?» — он выслушивал их истории и думал о том, что ему несказанно повезло: его брат был тихим, в меру улыбчивым и очень любившим его, любившим их маму. Сичэнь тоже их любил. Всем сердцем любил. На него возлагали большие надежды: главный мужчина в семье, старший брат, староста класса, подающий надежды музыкант и… в какой-то момент маленький Лань Сичэнь почувствовал, что он и вправду особенный. Что он должен. Не понятно кому и что, но должен. Должен справиться со всем, должен помогать маме, должен поддерживать брата, должен хорошо учиться, должен стараться усерднее и… десятилетний Лань Сичэнь и вправду думал, что сможет справиться. Вот только когда мать упала на его глазах почти замертво — что делать десятилетний Лань Сичэнь не знал. Он тогда со слезами на глазах смотрел на стоящего в дверях человека, которого видел в первый раз и не знал, что делать. Этот человек судорожно набирал скорую помощь: он взрослый, потому знал, что делать. А вот Лань Сичэнь мог только упасть коленками на паркет, подползая к матери и пытаясь привести её в чувство. И тогда, рыдая на материнской груди, хотя бы раз позволил себе побыть к ней ближе, чем Ванцзи. Он плакал и не знал: что будет дальше? что ему делать? что сказать брату? что будет с Ванцзи, когда он ему скажет? Садясь в карету скорой помощи и держа безвольную руку собственной матери, он в кои-то веки позволяет в своей голове допустить ту эгоистичную мысль, что присуща любому человеку, и, тем более, десятилетнему ребёнку. А что будет со мной? Уже в стенах больницы человек, что пришел в их дом и сказал что-то такое, из-за чего подобное случилось с их матерью — сел рядом с ним на диванчик ожидания и по-отцовски положил руку на его спину, успокаивая. Лань Сичэнь сначала хотел уйти от прикосновения, но какое-то странное чувство остановило его. Да и сил у него хватило лишь чтобы поднять на него свой отчаянный и полный вопросов взгляд. Мужчина выглядел молодо, даже маленький Лань Сичэнь понимал, что этот человек едва университет закончил, но… глаза этого человека были настолько усталыми и грустными, что ему самому стало не по себе. Человек хрипло произнёс: — Я твой дядя, Сичэнь. Прости, что не приходил так долго. Ребенок удивлённо распахнул глаза. Он не знал, что у него есть дядя. Он вообще мало что знал про их семью: не было ни бабушек, ни дедушек — всегда лишь мама. И силуэт закрывающего дверь… отца. Лань Сичэнь вопросительно поднимает взгляд на дядю и тот, словно читая его мысли, отвечает на вопрос: — Я брат твоего отца. Меня зовут Лань Цижэнь, — человек натянуто улыбался, словно слова произносил с болью, но всё же протянул ему руку для рукопожатия, словно взрослому. Сичэнь немного с опаской пожал своей маленькой рукой тёплую мужскую ладонь. Человек вызывал доверие, но… что-то ведь произошло. Он снова поднял на него взгляд и нахмурился: — То, что случилось с мамой…? Лань Цижэнь тяжело выдохнул и как-то отчаянно начал: — Понимаешь… я сказал ей очень плохую новость. — Какую? — перебил его ребенок. Мужчина упёрся локтями в колени и протёр руками лицо. Лань Сичэнь был слишком мал, чтобы заметить чужую боль и влагу, что растёрли этим движением по щекам. Лань Цижэнь посидел минуту с руками у лица, но всё же отнял их и посмотрел на ребёнка. — Я не думаю, что будет правильно скрывать от тебя такое, но и не думаю, что ты готов это услышать… Лань Сичэнь смотрел на этого человека и понимал, что с ним сейчас пытаются разговаривать как со взрослым. Как с равным. И он должен соответствовать. Он должен справиться. Он должен. — Я готов. Лань Цижэнь тяжело вздыхает, отводя взгляд, но всё же смотрит в его глаза: — Твой отец. Его больше нет. Глаза Лань Сичэня распахиваются. Он с минуту смотрит на Лань Цижэня и… десятилетний Лань Сичэнь понимает, что не чувствует ничего. Их отец… его не было с ними с того самого дня. С того самого дня, когда закрылась та дверь. Его не было с рождения Ванцзи. Почему он вообще должен что-то чувствовать? Или он… неправильный? Десятилетний Лань Сичэнь лишь ломит брови и обнимает взрослого, для которого эта закрывающая дверь спина значила намного больше, чем для него. Потом они узнают, что у матери просто случился шок и она упала в обморок. Ничего страшного не произошло, говорили врачи. Но когда мать так и не смогла встать с постели, все понимали — страшное произошло и уже не исправить. Мать угасала так же быстро, как быстро пятилетний Ванцзи бежал к её койке каждый день в течение месяцев. То, как тихо сидел маленький мальчик около палаты собственной матери, ожидая разрешения войти. Так же тихо она и умерла. Лань Цижэнь стал жить с ними с первого же дня, как мать оказалась в больнице. И с того самого дня для Сичэня старший стал не просто хорошим собеседником, с которым можно было хорошо поговорить, но с годами — он стал для него отцом, которого у него и у Ванцзи никогда не было. Лань Цижэнь был младшим братом их настоящего отца и, к удивлению Сичэня, ему было всего каких-то двадцать пять. Он еще бегал по подработкам, только закончив университет, как на него уже свалилось два ребёнка, за которыми нужен уход. Каждое утро Лань Цижэнь будил их и маленький Лань Сичэнь не понимал: как дядя может вставать так рано, с петухами? Только потом он расскажет им с Ванзци о шуточных правилах: рано вставай, рано ложись, не говори во время еды. И маленькие дети, чувствуя, как старшему тяжело, стали подыгрывать, придумывая всё новые рутинные правила, которые могли бы помочь дяде, что бегал между тремя работами, чтобы накормить детей. Лань Сичэнь хоть и был мал, но понимал, что ему тяжело. Всю жизнь понимал. И, когда вырос, хотел бы, чтобы кто-то понял, что и ему тяжело.__________
Так как Лань Сичэнь вырастил своего брата, он мог определить его эмоции даже быстрее, чем он сам. Поэтому, видя его заинтересованный взгляд вслед унесшемуся омеге, Сичэнь произносит: — Это был Вэй Усянь, второкурсник с факультета архитектуры. Я веду у него музыку дополнительным, — улыбаясь произнёс он, замечая непонимание в глазах брата, который еще не понял, что он всё заметил. И как только Лань Ванцзи обдумал произошедшее, он лишь прикрыл за тем необычным омегой дверь, кивая: — Понятно. Лань Сичэнь с нежной улыбкой пригласил брата в свой кабинет, намекая присесть на диван около его рабочего стола. Лань Ванцзи тихо, стараясь не мешать брату с работой, сел на предложенное место и, достав книгу из своей сумки, с непоколебимо прямой спиной принялся читать. Старший же, усевшись за свое рабочее место, начал проверять некоторую документацию, что свалилась на него из-за предстоящего концерта. Каждый из братьев был занят делом, и никаких лишних звуков не было в этой уютной для них атмосфере, но… кое-что давило. Давило знание того, зачем именно пришёл Ванцзи. Сегодня суббота. День, когда они вдвоём посещают своего дядю, что уже несколько лет находится в больнице. Лань Цижэнь был единственным их родственником и человеком, что вырастил их и воспитал. Лань Цижэнь был человеком с большой буквы: уважаемым преподавателем, надежным другом, прекрасным дядей и… матерью с отцом для них в одном лице. Он был человеком с большим сердцем. И именно это большое сердце стало его подводить. Дядя находится на лечении, но врачи могут лишь пытаться поддерживать его жизнь, и только вопрос времени, когда… всё закончится. А им двоим остается только навещать его и надеяться, что сегодняшний день — не будет последним. Лань Сичэнь захлопывает папку, прерывая свои мысли, и поднимает глаза на брата: — Я закончил, Ванцзи, идём.__________
Он ненавидел больницы. Каждый раз, когда он бывает здесь — она забирает у него кого-то важного. Сначала был отец, что стал жертвой несчастного случая вместе со своей новой женой, потом — не выдержавшая смерти бывшего мужа мать, что медленно увядала на больничной койке, а теперь… а теперь и дядя. Его больница тоже заберет. Но Сичэнь уже большой мальчик, поэтому может только улыбаться, открывая дверь так надоевшей и пропахшей отвратительным запахом медикаментов палаты, и встретить такую же фальшивую улыбку на уставшем лице. — Сичэнь, Ванцзи, — произнёс Лань Цижэнь, пока лучи дневного солнца пробивались сквозь жалюзи и словно служили указателями, мол: смотри, какая бледная и неживая кожа. — Дядя, — произнесли два брата в унисон. Лань Цижэнь сидел на своей койке. Хотя… где ему еще сидеть, если не там? Ведь любое незначительное движение вызывает нечеловеческую одышку и боль в районе сердца, от которой тебя ломает напополам. Дядя кивнул им, когда они прошли в палату, и потянулся дрожащими руками к тумбочке, где лежали очки — еще один симптом, от которого становится больно. А еще хуже, когда… — Вы ведь недавно заходили, случилось что-то срочное? Сичэнь краем взгляда заметил, как слегка поджались губы Ванцзи. Он и сам готов был взвыть, но не мог ничего больше сделать, кроме как улыбнуться и подсесть к дяде: — Дядя, прошла уже неделя, — он, держа улыбку, взял необычайно сухую руку в ладонь и накрыл другой, — Неужели запамятовал? Лань Цижэнь выглядел озадаченным, но тут же опустил глаза на их переплетённые руки и, словно что-то понимая, выдохнул: — Да… что-то я… забыл. Тут же с другой стороны койки подсел Ванцзи и достал из сумки ту самую книгу, что читал ранее в его кабинете. — Книга была довольно увлекательна. Благодарю дядю за совет. Он протянул книгу мужчине, тот взял её свободной подрагивающей рукой и положил к себе на колени, аккуратно проводя по ней ладонью, словно стирая пыль, которой и не было. Он всматривался в обложку, не поднимая на своих племянников взгляд и только лишь через время всё же подал голос: — Ванцзи, о чем была книга? — пробормотал он, всё еще глядя на обложку. Лань Ванцзи сидел всё с такой же прямой спиной и протянул руку, чтобы накрыть ею чужую худую кисть, лежащую на толстом переплёте. — История о доблестном воине — герое всей Поднебесной, что столкнулся с множеством бед на своём пути, но не утратил того огня в своём сердце. Он прошел большое количество войн и, тем не менее остался… Уставший человек у которого на лице были незримые дорожки слёз — сидел на больничной койке в лучах дневного солнца, держась за руки с единственными и самыми дорогими его больному сердцу людьми, что поведали ему его любимую историю, что он более не помнил.____________
Сичэнь вышел из палаты, чтобы немного прийти в себя. Смотреть на это было… сложно. А еще сложнее оттого, что ты ничего не можешь с этим сделать. Мужчина выходит в холл и направляется к кулеру, чтобы налить себе стакан воды. Терпеливо подождав, пока стаканчик наполнится до краев, он наконец выпивает его залпом и, тяжело вздохнув, садится на диванчик. Такой противный больничный синего цвета диванчик, на котором абсолютно некомфортно сидеть. В этом месте — так тем более. Лань Сичэнь облокотился о спинку и устремил взгляд в потолок, пытаясь найти в этом глупом больничном потолке с продолговатыми лампами ответы на вопросы, которые не в силах задать даже самому себе. Что делать, когда…? Когда это «когда»? Что будет с дядей? Что будет с Ванцзи? Что… Его мысли прерывает вибрация звонящего телефона в кармане собственных брюк. Сичэнь всё еще держит в руках пустой стаканчик, пока достаёт телефон. Когда он смотрит на экран, то видит фотографию своего названого брата и невольно сжимает пластик в руках. Одновременно с тем, как он выкидывает стаканчик — мужчина отвечает на звонок, придавая голосу уверенность, но хрипота всё равно проскальзывает: — Да-гэ? — Хэй, Сичэнь, ты сейчас где? — Не Минцзюэ на самом деле знал, где он, потому что каждую субботу последние несколько лет он приходит сюда как по расписанию. Лань Сичэнь облокотился о спинку диванчика и, прикрыв глаза, произнёс: — В холле твоего отделения. На том конце послышалась возня, словно человек поднялся с места и пошёл: — Сейчас мы с А-Яо подойдём, — сказал Не Минцзюэ и сбросил звонок. Лань Сичэнь непонимающе уставился на экран телефона, на обоях которого были горы, покрытые густыми облаками, и думал о том, что Мэн Яо, похоже, тоже сегодня в больнице. Вообще, он сейчас в декрете, поэтому непривычно было слышать, что он здесь: возможно, по каким-то своим врачебным делам, может, просто навестил своего мужа-терапевта, кто знает… Мысли альфы, к сожалению, были где-то не здесь. Он был опустошён. Опустошен настолько, что не хотелось шевелиться, но всё равно его колотило желание выбраться из этого проклятого, пропахшего медикаментами, места. Сичэнь устал. Устал от однообразности жизни, от этого всепоглощающего одиночества, что потихоньку подкрадывается, каждый раз отнимая у него самое дорогое и оставляя в его душе лишь пробоины размером с абсолютную темноту, света в которой и не видно вовсе. Он правда устал и просто хочет… отдохнуть. — Эр-гэ…? — послышался ласковый голос Мэн Яо и он почувствовал крепкую ладонь Не Минцзюэ на плече. Лань Сичэнь открыл глаза, глядя на своих друзей: Да-гэ сегодня, похоже, уже закончил смену и был без привычного белого халата, что так вычурно мог смотреться для посторонних глаз на таком мускулистом и высоком мужчине. Сейчас на нем была обычная черная кожанка, накинутая на плечи, мускулы которых хорошо подчеркивала футболка цвета хаки, не заправленная в тёмные штаны, а на ногах были массивные ботинки. И Мэн Яо, что стоял рядом с ним, смотрелся словно аккуратный лепесток лилии рядом с грубым камнем. Омега был в кремовом пальто длиной до середины колена и в привычном жёлтом свитере для беременных, что подчеркивал круглый животик. Мэн Яо был закутан в белый длинный шарф, из-за которого почти и лица-то не было видно. Лань Сичэнь мог поспорить, что это именно Не Минцзюэ замотал так своего любимого. — Ребята… — он поднялся с места и обнял своих названых братьев. Те обняли его в ответ и успокаивающе водили ладонями по его спине. От этого и правда хотелось сломаться, но… сейчас было не время и не место. Он позволит себе это только дома, в тишине четырех стен, что будут единственными свидетелями, а пока он должен держаться, потому что там — дядя, которому рано сдаваться. Там Ванцзи, которому не нужно сдаваться. И он, Сичэнь, который не должен сдаваться. Он отстранился от братьев, и те подбадривающе улыбались ему. Первым нарушил тишину Не Минцзюэ: — Сичэнь, у меня есть хорошие новости, — с этими словами он полез в сумку и достал оттуда какие-то бумаги. Он протянул их Сичэню и начал показывать пальцем, куда нужно смотреть и что это значит, — смотри, это последние анализы, которые мы брали. Вот эти цифры уменьшились и… — Это значит… — неверяще произнёс Сичэнь. — …что ему стало лучше, — закончил за него Мэн Яо, протягивая руку, чтобы взять его дрожащую ладонь. Лань Сичэнь заломил брови и чуть сильнее сжал чужую руку, приговаривая в голове: ломаться нельзя, ломаться нельзя, ломаться нельзя. Он опустил лист бумаги и со всем отчаянием и искренностью в голосе произнёс: — Спасибо. Его названные братья и правда многое делали для его дяди. Не Минцзюэ был заведующим терапевтического отделения, в то время как Мэн Яо — психотерапевтического. Когда после школы пути троих разошлись — эти двое встретились здесь, в стенах больницы. Казалось бы, такая встреча нерадостна, но для этих двоих это стало глотком нового воздуха и поспособствовало расцветанию искренней, всеобъемлющей любви. — Эр-гэ, у нас еще одна хорошая новость, — нежно произнёс А-Яо, пока его муж подбадривающе приобнял его за талию. Лань Сичэнь приподнял бровь, ожидая, что же они собираются ему сказать. И тут же Не Минцзюэ расплылся в широчайшей улыбке и, положив свою большую ладонь на животик в жёлтом свитере, со всей гордостью и счастьем произнёс: — У нас тут девчонка! Лань Сичэнь с секунду стоял непонимающе, а потом его глаза расширились и губы разошлись в глупой улыбке, пока глаза наполнились влагой. Он опустил взгляд на «девчонку» и, сделав шаг ближе, снова обнял своих лучших друзей, искренне и всей душой радуясь за них и их маленькое счастье. Отпустив супругов, он немного отступил и всё не отрывал глаз от малютки, прикрытой свитером. — Эр-гэ, хочешь…? — произносить дальше даже не стоило. Он, вытерев влагу с глаз, уверенно кивнул, аккуратно протягивая руку к животику. Когда его рука дотронулась до выпуклости, то он почувствовал какое-то неконтролируемое счастье и уже подумал, чтобы отстраниться, как… ровно в середину его ладони врезалась маленькая ножка. Мэн-Яо тут же ойкнул, — Ой… А-Цзюэ, твоя дочь определенно будет бойцом ММА. Надеюсь, она хотя бы не будет таскать по дому железяки, как ты — я этого не переживу. Не Минцзюэ лишь громко рассмеялся, ударяя Сичэня по спине и наконец приводя его в себя, отчего он сразу отстранил ладонь. — Да ладно тебе, А-Яо! По-моему очень даже хорошее ты прогнозируешь ей будущее, да, Сичэнь? — перевел взгляд на брата. Мужчина же разминал плечо от неожиданно сильного хлопка сильной рукой: — Да-гэ, правду говоришь - девочка точно сможет постоять за себя. Но если у неё будет твой характер - мы с А-Яо оба этого не переживём. Лань Сичэнь улыбался. Улыбался искренне, позволяя этому маленькому моменту счастья немного раскрасить его серую жизнь. Он любил своих друзей, любил своего дядю, любил брата и всё, чего он когда-либо хотел — чтобы все эти люди были живы и здоровы. Новость о хороших показателях дяди непременно дала ему хоть и маленькую, но надежду на спокойное время. И он всей душой хотел, чтобы это время продлилось хоть немного подольше. Приобняв обоих друзей за плечи, он улыбнулся: — Давайте отпразднуем.___________
Лань Сичэнь изо всех сил старался отрицать тот факт, что становится алкоголиком. Он правда всю жизнь держался, но последние годы выдались довольно-таки… тяжкими. А заглушать эту тяжесть алкоголем казалось самым простым решением, поэтому сейчас он без зазрения совести вошел в здание самого известного и дорогого клуба Шанхая, сразу же направляясь к вип-зоне. За ним следовали Не Минцзюэ, что смеясь доказывал свою точку зрения Лань Ванцзи, который и вовсе не очень-то горел желанием ехать с ними. — Да ладно тебе! Когда еще нам удастся затащить тебя в клуб? Ты же дальше своего кабинета не вылазишь, а развлекаться-то как-то надо? Лань Ванцзи кинул на Не Минцзюэ недовольный взгляд и Лань Сичэнь, подметив это, сочувствующе улыбнулся: — Да-гэ, такой настойчивостью ты только отпугиваешь его. Не Минцзюэ тем временем уже снял кожаную куртку, открывая сильные плечи в бедной, бог знает как еще не порвавшейся, футболке, и накинул ее на спинку дорогого кожаного дивана, что был в вип-зоне. Вип-зона находилась на втором этаже, с которого открывался вид на всё, что происходило в клубе: от танцующей на танцполе толпы молодых богатых ребят, до барной стойки, у которой, как обычно, призывно сидели омежки, дожидаясь, пока их кто-то угостит. Сами же столики на втором этаже были отгорожены друг от друга дорогой бархатной тканью, представляя собой что-то вроде мини-комнат. Лань Сичэнь часто бывал в этом клубе, конечно не без Не Минцзюэ — это они практикуют еще со студенческих времен. Не сказать, что они гулящие, просто, и вправду, иногда нужно же расслабляться? Трое альф устроились на бархатно-красном мягком диванчике в форме полумесяца. Пустой столик таковым надолго не остался: на него шустрые официанты уже поставили для них напитки, как для постоянных клиентов, и лишь вопросительно уставились на Ванцзи, что задумчиво разглядывал меню. Но через время, закрыв, протянул его официанту со словами: — Коктейль. Безалкогольный. Не Минцзюэ чуть не выплюнул свой стакан с виски, что уже успел осушить. — Ты чего, а? Сичэнь, скажи ему! — воззрился мужчина на него и Лань Сичэнь мог лишь неловко перевести взгляд на брата. — Ванцзи, может и вправду расслабишься? Мы ведь все сегодня без машин, тебе не нужно будет садиться за руль, — кивнул он в сторону своего уже наполовину пустого стакана. Младший альфа лишь посмотрел с секунду на стакан, а потом на брата — равнодушным взглядом. «Равнодушным» он был для Не Минцзюэ и официанта, но никак не для Лань Сичэня. Он чётко прочитал в его глазах: «нет, брат, я не хочу забываться в алкоголе». Не только Сичэнь мог читать Ванцзи, а и он его. Наверняка брат заметил, как ему тяжело, хоть он весь день и прятал свои чувства. Лань Сичэнь лишь, нежно улыбнувшись, кивнул и повернулся к официанту: — Безалкогольный. Официант принял заказ и поспешил удалиться с места, где альфьи феромоны били ключом. У стола собрались трое необычайно сильных альф, а неловкий официант был омегой, поэтому им, скорее всего, поменяют официанта. Не Минцзюэ, сразу же заметив, что его друзья и носом не повели, ухмыльнулся, держа уже наполненный новым напитком стакан в руках: — Не понимаю я вас, Ланей. Вы что, поспорили: кто дольше протянет без траха? Сичэнь лишь улыбнулся в стакан, допивая остатки виски: — Да-гэ, прекрати. — Да что прекратить? Я просто хочу, чтобы хотя бы один Лань заимел потомство! С кем будет играть моя малышка, когда подрастёт, а? — шутливо возмутился Не Минцзюэ, наливая себе очередной стакан и, выставив его вперед для тоста, проговорил, — Ладно, хрен с вами. Давайте выпьем за мою будущую дочь! Братья Лань переглянулись и, не сдержав лёгкую улыбку, чокнулись стаканами.___________
Трое альф — двое из которых немного напились, — не заметили за разговорами, как вечер затянулся, переходя в ночь. Лань Сичэнь чувствовал себя расслабленно. Именно так, как он хотел весь этот день. Хоть ненадолго, но он позволяет себе откинуться на диванчик с бокалом в руке, в котором плескался алкоголь из только принесенной новой бутылки, и слушает очередную несусветную историю Не Минцзюэ: у него, как у врача, их было пруд пруди. Лань Сичэнь расслаблялся, слушая его голос, замечая чуть приглушенную клубную музыку, доносящуюся с первого этажа, глядя на наконец расслабившиеся плечи Ванцзи. Альфа был рад, что сегодняшний вечер вышел таким спокойным, но… кошки скреблись где-то на подкорке сознания. Так громко и настойчиво пытаясь что-то ему донести, словно назло, но он хотел лишь закрыть уши как маленький ребёнок и притвориться, что всего этого нет. Всего этого самообмана. Лань Сичэню хочется кричать. Но в чувства приводит его вибрирующий телефон в кармане, и он спешно поднимается из-за стола, рассеяно кидая: — Мне нужно… отойти, — Лань Сичэнь не смотрит им в глаза и спешно направляется в конец зала, где должно быть тихое место. И вправду, выйдя в освещаемый неоном коридор, что вёл к туалету, он обнаружил, что музыка была почти не слышна. Да и сам коридор длиною в пару метров был пуст. Лань Сичэнь с облегчением выдохнул и, оперевшись грузно о стену, наконец вытащил телефон из кармана. Но увидев на экране иконку с фотографией звонившего Цзинь Гуанъяо — не на шутку удивился и, заволновавшись, сразу же взял трубку: — А-Яо? — аккуратно начал он, не понимая, почему омега звонит ему: была уже глубокая ночь и ему, как беременному уже давно пора спа… — Эр-гэ, расскажи, пожалуйста, где носит моего бестолкового мужа и почему он не берет трубку, — сталь в голосе пустила по всему телу Лань Сичэня мурашки размером с кулак. — Ох, не переживай Да-гэ просто немного… — Не смей мне говорить, что он выпил. Лань Сичэнь замер и с неловкой улыбкой произнёс: — …выпил. Тишину на той стороне провода можно было хоть ножом резать, и тут же всё такой же приправленный мёдом устрашающий голос А-Яо продолжил: — Что ж, передай этому достопочтенному, что я жду его дома сейчас же. Альфа сглотнул и, всё так же неловко улыбаясь, проговорил: — Хорошо, А-Яо, всё передам, как ты и сказал, — кивнул он сам себе. — Ну а ты береги себя, ладно? — Обязательно, Эр-гэ, — сказал омега и, помолчав с минуту, аккуратно произнёс, — Сичэнь… с тобой всё в порядке? Сам же альфа и не заметил, как всю эту минуту молчал, пялясь в стенку. Этот звонок совсем выбил у него из головы те мысли, с которыми он так спешно хотел сбежать хоть куда-нибудь, и теперь осознание этого всего заставило его на секунду выпасть из реальности. А-Яо был психотерапевтом, потому всегда словно видел людей насквозь. Ну, в данном случае: слышал. Еще со времен студенчества А-Яо был ему хорошим собеседником, всегда помогая и находя нужные слова, и его правда это вытаскивает каждый раз. Хорошая практика — просто выговориться. С души словно снимается та тяжелая телега с камнями, груз которой увеличивается с каждым днём, а ты в этой картине можешь лишь наполненными грустью глазами смотреть, как жизнь всё подкидывает и подкидывает в эту чёртову телегу камни. Каждый раз, когда Лань Сичэнь опускает уголки своих губ — он чувствует, как они уже застыли в привычной всем дружелюбной улыбке. Он говорит с А-Яо так, как ни с кем в жизни не смел бы поговорить. Выговаривает всё: о жизни, о людях, о… себе. О тех мыслях в своей голове, что терзают эхом иногда, а ты можешь только слышать отголоски слов, жмурясь от ядовитой правды. А-Яо слушает всё: о жизни, о людях, о нём. И о тех мыслях. И каждый раз он ему помогает, как может: не как врач, а как друг. А-Яо знает его вдоль и поперек, даже когда он сам о себе сказать не в силах. И вот сейчас А-Яо готов слушать, но… сам он не готов говорить. — Всё хорошо, — его голос хриплый, но всё такой же мягкий, словно олицетворение поговорки «сладкая ложь милее горькой правды». А А-Яо на той стороне провода молчит. Смакует эту сладость и молчит. И лишь только через минуту, тяжело выдохнув в трубку, говорит: — Эр-гэ, — тишина, — будь осторожен и отправь моего мужа домой. Спокойной ночи. — Спокойной ночи, — отвечает он и слышит гудки. Он отнимает телефон от уха и смотрит на экран. Минуту, две и, засунув его в задний карман брюк, разворачивается, чтобы покинуть до сих пор тихий коридор, как… в другом его конце с оглушающей громкостью распахивается дверь мужского-омежьего туалета, стукнувшись о стену. Лань Сичэнь оборачивается и наблюдает, как эту ни в чем невиновную дверь снова пинают ногой и из помещения туалета вываливается парочка. И всё бы нечего, но Лань Сичэнь — к счастью или к сожалению,— эту парочку знает. И очень даже хорошо. Из помещения вывалились двое еле стоящих на ногах омег: пьяный Вэй Усянь, что заливисто громко смеялся и пытался удержать на ногах еще более пьяного Цзян Чэна, что телепался за ним лишь только благодаря руке, перекинутой через плечи другого омеги. Старший омега как-то слишком громко подбадривал брата и уверенно направлялся по коридору, как раз в его сторону. Вэй Усянь, очевидно, не разбирал дороги, но уверенно шел напролом и лишь только оказавшись нос к носу, заметил: тут кто-то еще есть. Вэй Усянь смотрел на него, если можно так говорить, своим глупым сощурившимся выражением лица — наверное пытался собрать его лицо в одну цельную картинку. И, видимо, когда картинка сложилась, он воскликнул: — Лань Сичэнь! Это, конечно, было не очень уважительно к нему, как к преподавателю, но Лань Сичэнь мог простить данное поведение, видя состояние этих двоих. Кстати, о втором: Цзян Чэн, услышав вскрик Вэй Усяня, тут же зашевелился и начал крутить-вертеть головой с фразой: — Где? — так и не замечая затуманенным взглядом его перед собственным лицом. Лань Сичэнь и сказать ничего не успел, как Вэй Усянь, хорошо замахнувшись, швырнул в него своего брата. Тело Цзян Ваньиня, словно мешок с молодой картошкой, полетело прямо в него и Лань Сичэнь, не успев сообразить, поморщился от того, как чужой нос столкнулся с его грудью. Альфа, в шоке уставившись на это, мог лишь только от неожиданности вскинуть руки и поймать чужое тело, взяв подмышками, словно котёнка. Цзян Ваньинь был очень пьян, но, несмотря на это, очень умилительно моргал, пытаясь рассмотреть лицо перед собой. Но, видимо, не признав в нём брата, с которым пришёл, хмуро завыл: — Вэй Уся-я-янь! — Да тут я, тут, Чэн-чэн! — засмеялся омега и шлёпнул брата по бедру. — Я отдал тебя твоему Господину Ланю, пусть он с тобой и разбирается! А я пока… — Вэй Усянь тоже был очень пьян, но видимо у него была какая-то таинственная устойчивость к алкоголю, что он даже в таком состоянии мог разговаривать, соображать и даже ходить. Но, похоже, единственным «но» в его этой устойчивости было то, что он совершенно не отдавал себе отчёта в том, что именно говорит: — А я пока найду такое же лицо. Лань Сичэнь не успел сориентироваться и понять, о чем же говорит омега, как тот развернулся и побежал в толпу танцующих людей с протяжным воем: — Ванцзи-и-и-и! Лань Сичэня словно ток прошиб. Ему неожиданно стало очень жаль Ванцзи, и он всей душой надеялся, что Вэй Усянь потеряется где-нибудь по пути до их столика. Пока он через плечо наблюдал как старший омега скрывается в толпе настолько, что разглядеть его направление невозможно, он понимает, что тело, оставшееся у него в руках, начинает шевелиться и что-то бурчать под нос. Лань Сичэнь поворачивает голову и наблюдает за тем, как Цзян Ваньинь, всё еще поддерживаемый подмышками словно котёнок, смотрит на него суровым взглядом, усердно хмуря брови. Альфа смотрит на него в ответ и, неловко улыбнувшись, начинает: — Господин Цзян… — Господин Лань, — перебивают его резко. Лань Сичэнь удивляется и наблюдает, как чужие брови хмурятся сильнее, — поставьте меня на землю. Альфа смотрит на него с секунду и, сдержав смешок от чужого ну уж слишком серьезного лица, тут же ставит омегу на пол. Тот стоит немного неустойчиво, но лучше уж так, чем увеличивать ту неловкость между ними, что хоть ножом сейчас режь. Цзян Ваньинь все еще смотрит на него своими привычно хмурыми глазами и, покачиваясь, складывает руки на груди. С первого взгляда может показаться, что Цзян Ваньинь зол и таким способом пытается показать свою невозмутимость, но… это будет лишь отчасти верно. Лань Сичэнь, что всё еще в каком-никаком, но здравом уме — видит за этими жестами отчаянное желание спрятаться и защитить себя. Руки, что омега скрестил на груди больше, похожи на защитный жест, а от силы, с которой он сжимает свои предплечья — белеют костяшки. Лань Сичэнь смотрит на него и, распахнув глаза, понимает: Цзян Ваньинь его боится. Скорее, более точно будет сказать — опасается. И, с высоты своих лет, Лань Сичэнь может мыслить здраво, чтобы понять: боится он скорее не его самого, а именно альфу. И Лань Сичэню совсем немного, но больно. Через что пришлось пройти такому сильному и гордому человеку, что сейчас ему приходится скрывать очевидный страх перед альфой? Лань Сичэнь выпрямляет спину и аккуратно начинает говорить, стараясь не задеть чувства гордой омеги, не давая понять, что он всё заметил: — Добрый вечер, господин Цзян, не ожидал встретить вас здесь. Если помните, только что здесь был Вэй Усянь? — он смотрит на Цзян Ваньиня и тот заторможенно неуверенно кивает. Видимо, он настолько пьян, что уже не помнит, что происходило буквально минуты назад, — Что ж, предлагаю пойти и найти его. Полагаю, он отправился к столику, где я сидел со своими близкими. Он немного кланяется и поворачивается, чтобы дать омеге пойти впереди. Цзян Ваньинь всё еще высокомерно-пьяно смотрит на него и только через минуту раздумий кивает, делая нетвёрдый шаг. Он лёгкой неустойчивой походкой направляется вперед, а Лань Сичэнь идет за ним, глядя на его фигуру и держа руки наготове, чтобы, если что, поймать Цзян Ваньиня. Тот и вправду пару раз спотыкается, но всё равно гордо продолжает идти, высоко подняв подбородок и позволяя альфе следовать за ним по пятам. Лань Сичэнь лишь направляет его, говоря «налево» или «направо» и когда они доходят к нужному столику — Лань Сичэню хочется завыть. Ванцзи как и след простыл: за столиком, заставленном пустыми бутылками сидел лишь Не Минцзюэ, что нашел себе нового собеседника в лице неловко улыбающегося официанта-беты, что всем своим видом показывал, что очень хочет уйти, а не выслушивать очередную историю о том, что какой-то мужик поступил к нему в отделение с заклеенной суперклеем задницей. Лань Сичэнь лишь устало потёр пальцами переносицу и, отпустив бедного официанта, наконец обратил внимание друга на себя: — Да-гэ, ну что же ты… Не Минцзюэ сразу же повернулся к нему с широкой улыбкой, но тут же его лицо вытянулось в удивлении, а глаза были готовы вылететь из глазниц, когда он заметил омегу рядом со своим пожизненно-холостым братом. Да еще и какого омегу! — Бля, братан, ну я ставлю твоему вкусу твёрдое сто из десяти, — Не Минцзюэ пробегается взглядом по фигуре омеги, но когда переводит взгляд на лицо, тут же бормочет, — а вот лицо можно было сделать и попроще, конфетка. Брови Цзян Ваньиня хмурятся сильнее, и он кидает на Лань Сичэня взгляд с очевидной предъявой. Альфа лишь выдыхает и изо всех сил удерживается от того, чтобы со всей силы влупить себе ладонью по лбу: — Да-гэ, познакомься, — смотрит он на мужчину и переводит взгляд на омегу, — это мой студент, Цзян Ваньинь. Не Минцзюэ выплёвывает стакан виски, что по-глупости решил залить в себя в этот самый момент: — Что?! Ты что, со студентами тра… Цзян Ваньинь громко фыркает. — Да-гэ, — Лань Сичэнь редко использует свой властный голос или же перебивает людей, но в данной ситуации по-другому поступить он просто не мог. Он не мог допустить, чтобы данная ситуация хоть как-то задела Цзян Ваньиня, — потом поговорим. Ты скажи лучше, где Ванцзи? Не Минцзюэ окинул этих двоих хмурым взглядом, отзеркаливая мимику омеги и ответил: — Да не знаю я. Сюда прилетел какой-то паренёк, я уже и имя его забыл, хотя… пьет он неплохо, как для омеги, — уважительно произнёс он и Лань Сичэнь сразу отметил: если так говорит сам Да-гэ, которого никакой алкоголь в этом мире не берет, то… Вэй Усянь - чудовище. — Мы разделили с ним пару стаканчиков, а потом они с Ванцзи о чём-то там пошушукались между собой, а потом я и не заметил, как омега утащил нашего младшенького. Лань Сичэнь с шоком смотрел на него: — Что?! Не Минцзюэ рассмеялся: — Я тебе клянусь, Сичэнь! У Ванцзи разве что только пятки не сверкали, как он пошёл куда-то с тем пареньком. Альфа всё еще изо всех сил сдерживался, чтобы не залепить себе ладонью по лбу. Краем глаза он заметил, как Цзян Ваньинь двинулся в сторону Да-гэ. Сев напротив альфы, тот уверенно взял чужой стакан и, стукнув им по столу, твёрдо произнёс: — Наливай. Не Минцзюэ улыбнулся оскалом и, кинув на него быстрый взгляд, взял бутылку виски, со словами: — А ты, малец, тоже не промах! Ладонь Лань Сичэня, всё же, встретилась с его лицом.__________
Лань Сичэнь аккуратно усадил несопротивляющегося и изрядно пьяного Цзян Ваньиня в машину такси. Пили они еще немного, но этого «немного» хватило, чтобы ввести Цзян Ваньиня в состояние амёбы. Не Минцзюэ продолжал заливисто смеяться, говоря, что «не дорос молокосос», а Лань Сичэнь лишь наблюдал за тем, как его студента спаивают. Ну, или он спаивает себя сам. Он всего лишь преподаватель, да и посреди ночи в самом известном клубе Шанхая — это точно не то место, куда распространяется его преподавательская власть. Цзян Ваньинь был уже достаточно взрослым молодым человеком, который должен сам отвечать за свои действия, поэтому Лань Сичэнь и слова не сказал. Но теперь возникла проблема: Цзян Ваньинь пьян в зюзю и не сможет ему сказать адрес своего дома. Лань Сичэнь, заказывая такси на свой адрес, думал: что же делать? Это будет ужасным клише, отвези он своего собственного и пьяного студента к себе домой, но… что еще остается делать? Омега был не в состоянии соображать, Не Минцзюэ уже отправился на другом такси к себе домой, а Вэй Усянь скрылся где-то с его братом. Поэтому сейчас, кивая водителю, чтобы тот ехал, он тяжело выдыхает, откидываясь на спинку заднего сиденья. Он наблюдает за ночным пейзажем за окном, что медленно проплывает мимо и… в отражении тёмного стекла он, с удивлением, ловит взгляд Цзян Ваньиня. Лань Сичэнь медленно поворачивает голову, смотря на проснувшегося студента: глаза его словно стеклянные, но взгляд… какой-то слишком уж уверенный, несмотря на расслабленность позы. Омега сидел полностью откинувшись на кресло спиной, но голова была повёрнута в его сторону, а волосы, мокрые от клубного пота, прилипли к щекам. Лань Сичэнь взял на себя смелость и протянул руку к чужому лицу, чтобы убрать непослушные прядки. Цзян Ваньинь всё так же смотрел на него, только лишь слегка нахмурившись, когда он приблизил свою руку к его лицу. Он взглядом следил за его движениями и не предпринимал никаких действий. В голове Сичэня не было никаких непотребств. Перед ним был просто его студент, что попал в довольно обыденную для студенческой жизни ситуацию. Омега всего лишь напился в клубе, но он, как преподаватель и, тем более, альфа — не мог позволить себе оставить его в таком состоянии одного. Его всегда злила эта двойственность: почему альфы могли себе позволить напиваться, гулять в тёмное время суток, да даже пройтись в одиночестве, тогда как для омег — всё то же самое было опасно. Но, как бы не хотел он кривить душой, он понимал, что причина одна: сами альфы. Природа хоть и устроена данным им образом, но ведь давно они все эволюционировали и все эти отмазки при происшествии очередного изнасилования омег, по типу «он меня спровоцировал, это омежья природа, а моя, как альфы — взять своё» — должны сгнить в самой глубокой канаве. Омеги прекрасны, но нельзя забывать о человечности. Думая об этом, он убирал мешающиеся прядки с лица Цзян Ваньиня, что всё смотрел на него своим взглядом из-под ресниц и, когда он уже собирался отстраниться — чужая ладонь накрыла его руку. Цзян Ваньинь всё так же не произносил ни слова, но в момент крепче сжал его руку и начал водить по своей щеке, словно ища ласки. Лань Сичэнь лишь сдержанно смотрел на него, пытаясь понять, о чем же думает его студент, вытворяя подобное. Он смотрел чётко ему в глаза, тогда как чужие затуманенные смотрели в его. В какой-то момент Цзян Ваньинь отнял чужую руку от себя, держа его за запястье. Лань Сичэнь смотрит ему в глаза. Цзян Ваньинь смотрит в его глаза. Альфа думает о том: что же дальше? И омега показывает ему. Цзян Ваньинь тянет руку обратно к своему лицу и приоткрывает рот. В тёмном салоне машины Лань Сичэнь мог различить лишь раскрывающиеся губы, чудом не стершийся блеск которых отражал свет уличных огней, и после — почувствовал пальцами тепло и влажность чужого рта. Омега развязно высовывает язык и, кладя чужие пальцы в рот, начинает выводить по ним одному ему известные узоры, конечно имитируя движения, словно со сладостью сосёт чужой член. Лань Сичэнь, не ожидая подобного, немного напрягает пальцы и из-за этого движения он случайно давит на горячий язык и, тем самым, вырывает тихий стон из уст омеги. Глаза того — стеклянные и словно затуманенные, волосы всё равно обратно прилипли к лицу, а щеки — без единого намёка на румянец — втянулись, подчёркивая чужую непривычную худобу. Лань Сичэнь… просто смотрит на него: не удивлённо, и не шокировано, а из уст лишь шепотом вырывается: — Что вы… Договорить ему не дают: омега вытаскивает влажные пальца изо рта и, не давая даже ниточке слюны явить себя в свете проносящихся огней, резко дёргает чужую руку, направляя к себе в штаны, минуя расслабленный пояс и нижнее белье. Лань Сичэнь, до этого лишь тихо выдерживающий всё, в итоге напрягает руку и, хмуря брови, произносит властным голосом: — Цзян Ваньинь. Между ними проскальзывает минута тишины, они замирают в том же положении: Лань Сичэнь одной рукой держится за пассажирское переднее сиденье, пока другую — удерживает двумя руками омега, что совсем не смотрит на него. Альфа изо всех сил сейчас старается не обращать внимания на ощущение идеально выбритого лобка омеги, а сверлит человека напротив взглядом, позволяя себе выпустить свои доминирующие феромоны. Как воспитанный и адекватный альфа — он никогда себе не позволял принуждать омегу к каким-либо действиям, но сейчас Цзян Ваньиня нужно было остановить. Наконец, тот медленно поворачивает голову и невидящим взглядом смотрит на него. Лань Сичэнь дожидается, когда омега сможет наконец сфокусироваться на нём и посмотреть ему прямо в глаза так, словно и не пьян вовсе. И когда это наконец происходит — Лань Сичэнь заглядывает прямо в голубизну его прекрасных глаз и, хмурясь, резко произносит: — Прекрати. Цзян Ваньинь ломит брови, в душе его что-то разбивается, а Лань Сичэнь может смотреть на него лишь с грустью во взгляде и понимающей улыбкой. Цзян Ваньинь для него, к сожалению, лишь один из многих подающих надежд студентов и человек, во взгляде которого видна такая же пустота, которую он видит в собственных глазах, смотря на себя зеркало. Как бы сейчас он ни был пьян - он не позволит себе осквернить этого человека, рука у него и в жизни не поднимется. Не тогда, когда во взгляде напротив он видит отчаяние, граничащее со всеобъемлющей болью в душе. Похоже, под градусом алкоголя омега решил пуститься во все тяжкие, заглушить, по-видимому, невероятных размеров муки, разъедающие его сердце. Лань Сичэнь хотел бы помочь Цзян Ваньиню, но… точно не так. Он выслушает, поддержит, согреет, а не будет играть в эту детскую игру, где сердца обоих будут разбиты. Хватка омеги расслабляется, и Лань Сичэнь аккуратно достаёт свою руку, стараясь не касаться более чужой кожи. Он наблюдает, как Цзян Ваньинь прячет за волосами лицо и нервно — всё еще пьяно— пытается поправить футболку и прикрыться. Лань Сичэнь отворачивается и до самого дома не замечает, как отчаянно омега вжимается в угол и с какой силой сжимает собственные плечи в желании исчезнуть.__________
До его дома они доехали вскоре, дошли до квартиры — еще быстрее. Цзян Ваньинь отстраненно шел рядом, каким-то чудом шагая самостоятельно и не делая вида, что ему нужна помощь: хотя и держался с высоко поднятым подбородком, но взгляд отводил. Лань Сичэнь и не настаивал, тихо ведя до собственной квартиры. Администратор, а-ля консьерж, но в самом дорогом жилом комплексе Шанхая, лишь проводил их безразличным взглядом, мол, каждый день богатые альфы привозят немного пьяненьких омег, ничего особенного. Лань Сичэнь даже возражать не стал, но пропустил Цзян Ваньиня вперед, закрывая своей спиной, чтобы на того не смотрели вслед словно на кусок мяса. Он слишком устал за сегодня, тем более скоро и рассвет близился, поэтому он попытался поскорее открыть квартиру и запустил Цзян Ваньиня вперед. Тот, немного потоптавшись, в итоге зашел, но всё равно избегал прямого зрительного контакта. Лань Сичэнь списывал такое поведение на еще не протрезвевшее, поэтому лишь отмалчивался. В коридоре он включил свет, освещая просторную прихожую, прямо переходящим в гостиную с панорамными окнами. Разувшись, он бросил взгляд на Цзян Ваньиня, что, наступая на пятки, быстро снял кроссовки и начал осматривать его холостяцкие покои. Лань Сичэнь лишь на секунду задумался, что это в первый раз за несколько лет, когда он приводит домой омегу, но тут же помотал головой: сейчас совершенно иная ситуация. — Может, примете душ? А я пока подготовлю для вас в чем переночевать и кровать в гостевой, там достаточно уютно, — поставив туфли на полку, проговорил он и подошел к Цзян Ваньиню, что скромно оглядывал его пустую и холодную квартиру, — не так, как здесь. Цзян Ваньинь кинул на него вопросительный взгляд, и Лань Сичэнь вздохнул, когда омега снова отвёл глаза: — Что ж, следуйте за мной, — он пошел вперед по коридору и, завернув за угол, включил в помещении свет, пропуская омегу вперед, — можете воспользоваться ванной или душем, по вашему усмотрению. Я пока пойду поищу одежду. Цзян Ваньинь, снова избегая взгляда, кивнул. Лань Сичэнь с тихим выдохом покинул ванную комнату и направился в свою спальню на поиски того, что могло послужить другому человеку в роли ночнушки. Он прикидывал примерное телосложение Цзян Ваньиня: он был достаточно высок как для омеги и широк в плечах. Но, после долгих поисков, Лань Сичэнь понял, что любая его одежда была бы Цзян Ваньиню велика, поэтому он взял простую синюю свободную футболку и спортивные штаны на завязках, чтобы они не спадали с чужой наверняка тонкой талии. Он взял только постиранные вещи — чтобы на них не было его запаха, дабы не смущать омегу, — и направился обратно в ванную. Подойдя к двери, он услышал шум воды и понял, что Цзян Ваньинь выбрал всё-таки душ. Он постучался пару раз, но, не услышав ответа, выдохнул и зашел в ванную комнату. Цзян Ваньинь был обнажён — ну кто бы сомневался, — и стоял к нему спиной, потому можно было наблюдать, как струйки воды стекают по распущенным волнистым волосам, что ранее были заплетены в пучок, а далее следуют по прекрасным формам, очерчивая невозможно тонкую талию и загорелые упругие ягодицы, что перетекают в не менее великолепные ноги, но... можно было бы наблюдать, но Лань Сичэнь лишь мазнул по чужому телу быстрым взглядом и погромче сказал: — Я принёс одежду. Цзян Ваньинь не испугался и не поспешил прикрыться, только повернулся через плечо и, наконец взглянув ему в глаза, кивнул. Лань Сичэнь, не смея более находится с омегой в одном помещении, по-джентельменски вышел, направляясь в гостевую комнату, чтобы застелить постель. Он не испытывал смущения — был слишком стар для этого и за жизнь видел уже слишком много омежьих тел. В детские игры с покрасневшими щеками он играть перестал лет с двадцати: когда на твоих плечах с самого детства лежит огромная ответственность и непомерная обязанность — пропадает какое-либо желание чувствовать хоть что-то. Вот только этот безвыходно-пустой взгляд, которым только что посмотрел на него Цзян Ваньинь — пробрал его до дрожи. Спешно застилая на кровати новое белье, он думал о сегодняшнем дне. Он был слишком насыщен, и хотелось всё это закончить как можно быстрее: лечь спать и забыться. Через время из ванной вышел Цзян Ваньинь — на его плечах обычная футболка Лань Сичэня и вправду смотрелась как парашют, а штаны держались лишь на слове божьем и на крепкой завязке. Лань Сичэнь тихо объяснил ему, где и что в квартире находится, если ему нужно будет, но Цзян Ваньинь лишь тихо покачал головой и, также тихо поблагодарив, закрыл за собой дверь в гостевую комнату. Лань Сичэню осталось лишь смотреть на дверь из белого дерева и впервые чувствовать себя так: когда хочется что-то сказать, а сам не знаешь что. Подумать об этом он решает завтра. А сегодня можно еще немного расслабиться, забывшись. Он привычными движениями выходит в холодную гостиную, приглушает свет настолько, чтобы комнату освещали лишь только огни от панорамных окон. Альфа устало плюхается на кожаный диван, достаёт из-под столика недопитый виски, немного шурша крышечкой, и наливает в ранее приготовленный стакан. Покачивая содержимое стакана в руке и выпив первый глоток обжигающего напитка, он немного морщится и тяжело вздыхает. Вот так, в одиночестве, проводит он вечера уже не раз и не два, не меняясь ни на йоту, и лишь только вид ночного Шанхая играет красками, в отличие от его жизни, полной серых оттенков. Выпивая еще глоток, допивая стакан залпом, он скосил взгляд, замечая ноутбук. С тихим стуком поставив стакан на стеклянный столик, он придвигает его к себе на колени. Немного пьянея, его сознание отчаянно хочет разукрасить эти будни, украсить единственным и проверенным способом, что знает на данный момент. Пальцы, словно движимые сами собой, уже печатают на клавиатуре то желаемое и радостное, глаза загораются ярким огнём хоть ненадолго, но… Взгляд его потухает, окрашиваясь тем самым серым цветом — спутником его жизни. Он с рыком откладывает ноутбук, чуть не сбросив его с кожаного дивана, и идет в спальню, где падает на мягкую кровать, что встречает его нежными объятиями. Уставший альфа сразу засыпает, в мыслях повторяя такую горькую для пьяного сознания мысль:Аккаунт NyanCheng сегодня не в сети.