Неожиданность.

— Мама! Цзян Чэн не успевает отойти, как мимо его ног проносится вихрем Цзинь Лин, падая в объятья присевшей для этого женщины. Цзян Чэн придерживает рукой дверь, что собиралась закрыться, и смотрит вниз на эту картину, немного улыбаясь. Женщина, одетая в лилового цвета платье, со всей нежностью гладит по спинке ребенка, который со всей силой своих маленьких рук крепко обхватил ее шею руками, зарывшись носиком в тонкую шею, на которой висит цепочка из белого золота с крохотным белым кулоном в форме лотоса. Весь её вид так и излучает аккуратность и утончённость: то, как бережно она держит малыша, как шепчет ему на ухо, как улыбается… и как поднимает на Цзян Чэна свои янтарные глаза: — Здравствуй, А-Чэн. Он, подавая ей руку, выдыхая произносит: — Ты рано вернулась, А-Цзе. Цзян Яньли покрепче берет ребенка на руки, пока тот обхватывает ее ножками за талию, и принимает руку брата, чтобы встать. Она выпрямляется и приобнимает его свободной рукой, а потом перемещает ее на чужую щеку, и Цзян Чэн немного нагибается, чтобы сестра могла поцеловать его в лоб, как делала с самого детства. Отстранившись и все еще держа руку на его щеке, говорит: — Меня отпустили пораньше, и я решила сделать тебе сюрприз, — она наклоняет голову, чтобы взглянуть на личико счастливого Цзинь Лина, что улыбался ей в шею, — А-Лин, папа уже ждет нас дома. Мы сильно соскучились по тебе, так что давай не будем заставлять его ждать и пойдем быстренько соберем твои вещи. Глазки Цзинь Лина загорелись еще ярче после упоминания отца, и он сразу же начал лепетать о том, как он провел все эти две недели с цзюцзю, с шишу, и даже о том, как побывал на выходных у бабушки Юй. Цзян Яньли внимательно его слушала, разуваясь в прихожей, пока Цзян Чэн одной рукой закрывал дверь, а другой поддерживал ее под локоть, так как понимал, что снимать туфли с ребенком на руках было не удобно. Она взглядом поблагодарила его, чтобы не прерывать детский рассказ, и направилась по коридору в комнату Цзинь Лина, а Цзян Чэн лишь смотрел ей вслед, изо всех сил стараясь не выдать свои эмоции. Цзинь Лин… часто оставался с ним. Как минимум, намного чаще, чем любой другой ребенок оставался с собственным дядей. Дело было в том, что Цзян Яньли была известной актрисой, а Цзинь Цзысюань — главным прокурором. Яньли довольно часто уезжала, Цзинь Цзысюань же — был завален работой по самую свою павлинскую макушку. На самом деле, даже несмотря на свое частое отсутствие, родители они великолепные. Как только у них наступают выходные, которые растягиваются на недели, а то и на месяц, то они посвящают всех себя заботе о сыне. Но, увы, счастье заканчивается в какой-то определенный день, когда Яньли приходит предложение о новой роли, а телефон Цзинь Цзысюаня разрывается от звонков, где требуют его полное вмешательство. Для них не было проблемой нанять няню, что они и делали первые месяцы, но только лишь потом, когда смотреть на одинокого Цзян Чэна им стало невыносимо — или же просто его семья поняла, что нельзя оставлять его одного, — все они приняли решение оставлять маленького Цзинь Лина на его попечение. Цзян Чэн… никогда против не был, даже наоборот, ему было только в радость. Вот только… в такие моменты, как сейчас, когда он смотрит на пустующий коридор и звуки того, как Цзинь Лин собирает вещи — ему не по себе. Цзян Чэн заходит на кухню и наливает себе воды. Он берет стакан в руку и, выпивая, задерживает взгляд на стене, задумываясь о чем-то. Он не знает, сколько времени прошло: может, минута, а может, и десять, но из этого состояния его вырывает аккуратное прикосновение нежной руки сестры к его плечу. Он не пугается от неожиданности, а лишь натянув на лицо улыбку, поворачивается: — Что такое, А-Цзе? Но Цзян Яньли не улыбается. Она смотрит на него своими большими глазами и ломит брови, а после — выдыхает, пряча взгляд, и берет его за руку. Цзян Чэн опускает уголки губ, понимая, что лгать больше не получится. Она еле ощутимо сжимает его ладонь и ведет к кухонному столу, намекая сесть напротив нее. Сестра не поднимает на него глаза, а лишь гладит большим пальцем его костяшки. И всё же через пару минут, когда он смог расслабиться, она начинает: — А-Чэн… — она поднимает на него глаза, — как твои дела? Цзян Чэн смотрит на нее, открываясь перед единственным человеком, перед которым может это сделать. Говорит честно: — Плохо. Но я… — Ты стараешься, А-Чэн, я вижу, — она крепче сжимает его руку, — но помогает ли это? Нет. Весь его вид, его взгляд говорит за него. И А-Цзе это видит, снова заламывая жалостливо брови. — Что ж… А-Лин сказал, что тебе было плохо и А-Сянь отвез его к матушке, — Цзян Чэн утвердительно кивает, — что случилось? Хочешь об этом поговорить? Он только открывает рот, но… из горла не доносится ни звука, потому что всё то, что произошло с ним за эти пару дней он рассказать не в силах. Он еще сам не осмыслил всё это, а тут кто-то просит рассказать? Да как он может? В голове своей он еще не разложил всё по полочкам, не понял еще, как ко всему этому относится, а уж рассказать… это выше его сил. Что он может сказать? То, что он устал? Это и так видно. То, что он ненавидит… себя? Это А-Цзе и так знает. То, что он просто хочет… а чего он хочет? Он, черт возьми, еще сам не определился, а А-Цзе и подавно не известно. Может быть, что он, как последняя шлюха, хочет запрыгнуть на член своего преподавателя, что старше его в два раза? Что тот добр к нему, аккуратен, а он словно грязь, что хочет запятнать его? Этого А-Цзе точно рассказывать не стоит. — Н-нет, А-Цзе, ничего такого не произошло, просто плохо себя чувствовал, — врёт и не краснеет. — Понятно. А ты… говорил с ней? — начинает она, но видит, как лицо брата искажается в неизвестной ей эмоции, — Я понимаю, А-Чэн, это тяжело, но… вам стоит когда-нибудь поговорить. Я пыталась до нее достучаться, но ты же знаешь её. И ты, А-Чэн, весь в неё. Вы две закрытые книги, которые открыть не в силах никто, пока вы сами этого не захотите. И именно в этом проблема. Цзян Чэн отворачивается. Его взгляд случайно падает в сторону окна и… пальцы А-Цзе неожиданно сильно сжимают его руку, она рвано выдыхает, сразу же аккуратно притрагиваясь дрожащей рукой к его щеке, поворачивая лицо к себе. Цзян Чэн сразу понимает, о чем она подумала. Он понимает, что снова совершил ошибку, когда видит, как увлажняются глаза его сестры. Он снова доставляет всем неприятности, заставляет всех страдать. Когда же… когда же он станет жить нормально? — Пожалуйста… — рука А-Цзе дрожит, словно лист на холодном ветру, а взгляд её настолько отчаянный, что у него самого наворачиваются слезы, — откройся кому-нибудь. Если не мне или не А-Сяню, то кому-то… хоть кому-то. Ты не должен нести этот груз в одиночку, так больше нельзя. Я… — она пытается сдержаться, отчаянно хватаясь за такое любимое лицо брата, — я боюсь за тебя, А-Чэн. Она хочет докричаться до него, каждый раз пытается, но… в ответ, к сожалению, видит лишь виноватое выражение лица, немного прохладную худую руку на своей и лживую фразу: — Я буду в порядке, А-Цзе, обещаю. Произнося это, Цзян Чэн искренне и всей душой пытается себя убедить в том, что не обманывает сестру. А еще в том, что не обманывает себя. __________ — Точно ничего не забыл? Цзян Яньли гладит ребенка по голове, пока тот самостоятельно застёгивает свои жёлтенькие кроссовки на липучки. Цзинь Лин выпрямляется, берёт рюкзачок, закидывая его на спину, и с умным видом произносит: — Ничего, мама, я же не навсегда ухожу. — И то верно, — женщина улыбается сыну и поднимает взгляд на брата, что стоит возле них, скрестив руки на груди и, опершись плечом о стеллаж в прихожей, тоже улыбается, глядя на Цзинь Лина. — Ладно, мы пошли. А-Чэн, звони, если что. Она наклоняется, целует его в лоб и, взяв А-Лина за руку, открывает входную дверь. Ребенок следует за ней, но голова его повернута назад, и он смотрит на дядю, что всё так же стоит возле стеллажа, и… грустно смотрит им вслед. — Пока, Цзюцзю! — улыбается Цзинь Лин, но дверь закрывается, потому он не успевает услышать ответ или же увидеть чужое выражение лица. И вот, в темной, пустой и оттого безжизненной квартире стоит омега, что, так и не дотянувшись до ручки двери, шепчет в пустоту квартиры тихое: — Пока. Цзян Чэн устало тащит свое тело обратно на кухню и окидывает взглядом так и недорезанное мясо. Он стоит над ним еще пару секунд, а возможно и пару минут, потом тихо ставит миску в холодильник, моет досточку с ножом, вытирает руки о кухонное полотенце и выключает свет. Он собирался готовить ужин для Цзинь Лина, но он ушел, соответственно — готовить нет смысла. А он… он потом поест. Цзян Чэн тихо идет в свою комнату. Там он не включает свет, лишь по привычке подходит к шкафу, открывая его и доставая большое полотенце. Затем направляется в ванную, где включает воду. Он снимает через верх черную футболку, скидывает штаны и таким же ленивым движением — нижнее белье, что сразу же падает у его ног. Некоторое время он еще ждет, пока воды наберется на максимум, а потом — аккуратно и медленно опускает гладкие ноги через бортик, чтобы привыкнуть к температуре и ощущению, когда тебя окружает вода. И только когда он садится на дно, подгибая колени к груди, он разрешает себе тихонько всхлипнуть, вспоминая когда-то минувшие дни. __________ — Цзян Ваньинь, сегодня ваша игра никуда не годится, — безразлично произносит его преподаватель и начинает собирать свои немногочисленные вещи в чемоданчик. Он деловито поправляет свой галстук и, даже не кинув на него взгляд, выходит из класса со словами, — До свидания, постарайтесь в следующий раз получше. Шестнадцатилетний Цзян Чэн же так и остается стоять в одиночестве посреди музыкального класса, что уже давно окрасился ярко оранжевыми цветами закатного солнца. Он играл так долго и тщательно, что и не заметил, как начало темнеть, а рабочее время школы закончилось, и именно по этой причине противный Господин Яо решил его так нетактично остановить, наверняка устав сидеть с неугомонным учеником так долго. Или же… он правда сегодня так плох? Даже несмотря на то, с какой силой он держал скрипку и руководил смычком целый день, он всё еще… должен постараться получше? В лучах такого яркого солнца посреди класса можно было увидеть тень молодого человека, чьи держащие скрипку руки — безвольно упали вдоль тела. У Цзян Чэна еле хватило сил, чтобы всё теми же ослабевшими руками положить инструмент в чехол и закрыть кабинет своим ключом, который ему гордо вверили, как «подающему надежды ученику». Или же… просто сыну влиятельных родителей. Цзян Чэн часто мучал себя догадками: правда ли он вообще умеет играть, не дешевый ли спектакль это всё лишь для того, чтобы задобрить его родителей? Но когда он каждый раз гадает над этим вопросом— его пробивает нервный смешок: эти глупые учителя и вправду думают, что выслушивая хвалебные оды про их сына, его родители… начнут любить его? Сентябрь выпускного класса, его последнего года учебы, ничем не отличался от предыдущих. Всё тоже самое, монотонное, но просто на класс старше. Единственной отдушиной были занятия музыкой, правда обида брала от того, что в этом году появился этот новый преподаватель «Господин Яо», что раздражал всем своим видом. Все эти несчастные первые полторы недели учебы он только и делал, что ныл и упрекал Цзян Чэна в чем-то. То руку он держит не так, хотя стойка у него была идеальной, то ноту не выдержал, хотя слух Цзян Чэна этого не уловил. В общем, отыгрывался на нем за что-то, или же… Цзян Чэн и вправду так плох. Сил и смелости спорить с преподавателем не было — он всё доложит родителям, а с ними он не хотел портить отношения, хотя… куда уже хуже. В этом подавленном состоянии он и не заметил, как дошел до спортивного зала, чтобы встретиться с Вэй Усянем, который состоял в футбольной секции и наверняка еще не ушел. Хоть они и учились всю жизнь в разных параллелях — что наверняка не произошло без вмешательства его матери, — но всегда поступали так: если старший заканчивал раньше, то ждал его под кабинетом музыки, а если Цзян Чэн, то он сам приходил к спортзалу. И вот, он только собирался открыть эти массивные двери — как с другой стороны кто-то тоже потянул за ручку. Двери открылись неожиданно и быстро настолько, что он оказался лицом к лицу с собирающимся выходить из спортзала человеком. Цзян Чэн был в секунде от того, чтобы столкнуться с ним, но крепкие руки тут же схватили его за плечи, и ему понадобилось пара секунд, чтобы понять, кто перед ним и в каком они вообще положении находятся. Перед ним стоял Вэнь Чжулю — молчаливый ученик с параллельного класса, который учился с Вэй Усянем и уже подтвердил свой вторичный пол как альфа. Сильный альфа, на что неприкрыто намекала тяжело вздымающаяся накачанная грудь, в которую Цзян Чэну пришлось впериться взглядом из-за значительной разницы в росте. Он сразу же вскинул свои глаза, ему потребовалась еще секунда, чтобы нахмурится и ядовито прыснуть: — Что, по-твоему, ты делаешь? — он вывернул свои плечи из чужой сильной хватки и, отойдя на шаг назад, скрестил руки на груди. Взгляд Вэнь Чжулю не выражал ничего, в принципе, как и всегда. Но не успел Цзян Чэн сообразить, как на чужом лице расплылась тихая улыбка и слова: — Что ж, спас тебя от столкновения. Можешь не благодарить. Младший приподнимает бровь, все еще стоя на расстоянии от альфы, и окидывает его скептичным взглядом. Чтобы Вэнь Чжулю и язвил? Улыбался? Редко можно было такое увидеть, потому, забывшись, Цзян Чэн позволил себе легко улыбнуться в ответ: — Что ж, не буду. Между ними повисла тишина, но оба молодых человека и не заметили этого. Они просто смотрели друг на друга, словно видели впервые, с аккуратно приподнятыми уголками губ. Сжимая ладонями предплечья, Цзян Чэн на секунду даже допустил мысль о том, что Вэнь Чжулю может даже сойти за адекватного человека, если бы не… — Вэнь Чжулю! — раздаётся скрипучий, словно гвоздем по наждачке, голос, и оба школьника, что стояли и разглядывали друг друга — синхронно кривятся. Взгляд Цзян Чэна становится полным презрения, а альфы — смирения, — Чем ты тут занимаешься? Из двери раздевалки вышел ни кто иной, как Вэнь Чао — головная боль всей школы, если не всего мира. Это недоразумение, что каким-то нелепым образом тоже оказалось альфой и было сыном известного предпринимателя, гордой походкой прошествовало прямо к ним и серьезным взглядом окинуло Вэнь Чжулю, а после — наконец заметило и Цзян Чэна. — Оу, — деловито присвистнул он, окидывая его фигуру взглядом, облокотившись локтем о сильное плечо Вэнь Чжулю. — Почему же ты не предупредил, что кадришь местных цыпочек? Вэнь Чжулю обреченно вздохнул. — Я не… — Слышишь, придурок, в глаза смотри, когда смеешь говорить со мной или обо мне, — рыкнул Цзян Чэн, а брови Вэнь Чао раздраженно дернулись, и он повернул голову, задирая подбородок. — Прости, не заметил мимо пролетающую пыль. Цзян Чэн хмыкнул, привычно складывая руки на груди: — Что ж, а такое отвратно пахнущее дерьмо, как ты, заметить нетрудно. Лицо Вэнь Чао медленно, но верно краснело от злости. Потрясающее зрелище. — Омеге слова не давали. Цзян Чэн дернулся. Он понимал, о чем речь: в нём уже давно стали проявляться омежьи черты в виде округлившихся бёдер и аккуратной стати. Обычно вторичный пол проявлялся в пятнадцать - семнадцать лет: у кого-то позже, у кого-то раньше. Но обычно всем ученикам выпускного класса уже было известно, кто они: даже Вэй Усянь всего пару месяцев назад тоже показал себя как омегу, и вот, Цзян Чэну тоже предстоит. Хоть уже всё и так решено, всё его естество выдает его, но… он этого не хочет. — Даже если я и буду омегой, член-то у меня куда больше, чем у тебя Со стороны Вэнь Чжулю послышалось что-то похожее на смешок, но Вэнь Чао, поглощённый наступающей злостью, не обратил на это внимания. Он всё пыхтел, придумывая, что бы сказать в ответ и в итоге истерично выкрикнул: — Да кому ты, такая сука, нужна! — Он резко рванул вперед, и Цзян Чэн не успел даже элементарно среагировать, как его схватили за волосы и приблизили к лицу, выплёвывая. — Ходи по переулкам и оборачивайся, чтобы сберечь свой драгоценный зад! Цзян Чэн оскалился и впился ногтями в чужую руку, со всей силы сжимая, чтобы оставить след, да побольнее. И только он хотел выкрутиться из захвата, как Вэнь Чао, что секунду назад злостно угрожал ему — полетел мордой в землю, чудом не захватив Цзян Чэна с собой только благодаря тому, что его пальцы не запутались в чернильных волосах. Альфа с противным визгом свалился плашмя на пол и, обернувшись, зарычал на виновника: — Вэй Усянь! Названный омега же потирал плечо, которым с разбегу врезался в этого идиота и, победоносно улыбнувшись ему напоследок, развернулся к брату и протянул к его голове руку. Цзян Чэн, доверившись братской руке, прикрыл глаза, чувствуя, как Вэй Усянь начал приглаживать растрепавшиеся волосы, заправляя лишние прядки за ухо. — Я и сам мог, придурок, — бурчит Цзян Чэн. — И лишил бы меня удовольствия втоптать его уродливую морду в грязь? Нет уж, Чэн-чэн, кто первый — того и тапки. Цзян Чэн открыл глаза, самодовольно улыбаясь и не обращая на визжащего в грязи Вэнь Чао ни малейшего внимания. Вэнь Чжулю, что все еще стоял подле них, тихо вздохнув, решил пойти помочь этому недоразумению подняться, но когда обходил двух братьев, то посмотрел на него. И в тот самый момент, когда их взгляды пересеклись — мир словно замер для Цзян Чэна. Что-то было во взгляде альфы, чего маленький Цзян Чэн еще не понимал, не чувствовал ранее. Что-то доселе неизведанное, но такое… притягательное. Что-то… — …ты об этом еще пожалеешь, отродье! — всё не унимался Вэнь Чао, которого уже поднимал под руку Вэнь Чжулю, и тыкал в их сторону пальцем. — Клянусь, пожалеешь! Цзян Чэн перекинулся с Вэй Усянем взглядами, полными отвращения к происходящему сейчас и, под слова брата: — Идем отсюда, — оба направились в сторону школьных ворот. __________ Цзян Чэн сидит в ванне, безмолвно разглядывая белую плитку на стене. Очерчивая взглядом пересекающиеся линии, которые принимают формы квадратиков, он… хочет отвлечься. Просто отвлечься от всего, что происходило, что происходит. Он просто хочет… Неожиданно из кармана джинс, скинутых возле ванны, доносится звук сообщения. Цзян Чэн на секунду выныривает из воспоминаний и сразу же тянется к телефону. Он заходит в мессенджер и видит, что сообщение пришло из чата их университетского потока. Там обычно обсуждались какие-то новости универа и… конечно же, сплетни. Цзян Чэну всегда было плевать на то, как там жизнь у других людей — ему бы со своей разобраться, а не лезть в чужие. Однако, в этой группе очень часто сидел Хуайсан и, хотя он ничего не писал, но каким-то образом знал всё и про всех. Цзян Чэну было плевать, но… именно сейчас ему нужно отвлечься, прочитать хоть что-то, чтобы… Мысли его обрываются в тот момент, когда он видит новое сообщение, новую сплетню, которая заставляет Цзян Чэна застыть, а глаза распахнуться. от Уставший енот: Прикиньте, а Лань Сичэнь, тот секси препод с музыкалки-то уже занят! Видел его только что с беременным омегой в магазине, глядите!

— Фото —

И вправду. Хотя фото было сделано и абы как, но качество было довольно хорошим: отчетливо было видно, что учитель Лань стоял с тележкой, пока маленького роста парень на месяце шестом показывал ему две пачки каких-то специй, видимо раздумывая, какую же именно брать. Омега миниатюрный, но безумно красивый, с волосами, цвета топлёного шоколада, что растеклись по аккуратным плечам, подчёркивая белизну кожи. И что самое главное… Лань Сичэнь улыбался настолько нежно, что в душе что-то отчаянно заскрипело. Ну конечно, именно поэтому Лань Сичэнь ему и отказал. У него уже есть… парень? Муж? В любом случае — любимый человек. А он — так, мимо проходящая проблема. И вообще, Цзян Чэн высокий и плечи у него совсем не аккуратные, волосы чернее грозовой тучи, что без должного ухода были бы самой отвратительной мочалкой, и кожа его загорелая, а не аристократично-белая. Ах, если бы… Цзян Чэн на секунду приходит в себя. О чем он думает? Он ведь не любит Лань Сичэня, это же просто… омежьи инстинкты? Правда ведь? Омега кривится и бьет кулаком себя по груди, успокаивая глупое сердце. А потом еще. И еще. Он бьет до тех пор, пока грудь не начинает саднить и не становится нездорово-красного цвета, а сердце… оно не успокаивается. Стучит как заведенное, словно кричит. Но Цзян Чэн не знает о чем, не понимает этого языка. Языка чувств, что, по идее, каждый человек должен выучить как родной, но он в этой ситуации словно турист, что может лишь «бэ» и «мэ», совершенно не понимая ничего. Нельзя влюбляться в каждого, кто хоть на секунду пошевелит пальцем в твою сторону. Он же не должен любить Лань Сичэня. Не должен. Потому что… Вы несравненно красивы и приятны в общении, но я слишком стар для вас. Лань Сичэнь уж точно не любит его. В ответ. __________ Цзян Чэн выходит из музыкального класса, поправляя скрипку, которую сегодня захотел взять домой, чтобы попрактиковаться. Учитель снова сказал ему, что он не достаточно держит ноту и… Цзян Чэн не знает, на самом деле, что ему еще сделать, чтобы его просто… похвалили? Даже если не хвалебные оды, он просто чертовски устал слышать эти «хорошо, но можно было и лучше». Как говорят, всё, что было сказано до «но» — чушь собачья. И сколько бы Цзян Чэна ни хвалили — в середине предложения есть это злосчастное «но», которое перечеркивает всё сказанное ранее, оставляя тем самым на его душе засечки, что не заживают и гниют, потому что… никто не залечивает их добрыми словами. Он закрыл дверь, но… двигаться дальше, идти домой у него нет сил. Он грузно опирается о стену около класса, съезжая на пол и обнимая чехол со скрипкой в руках. Цзян Чэн утыкается в твердый инструмент лбом и просто… просто сидит. Как делал всегда, когда хотел бы просто поставить весь звук в мире на минимум, чтобы его не трогали. Сидя вот так, он может на секунду представить, как, возможно, какой-нибудь добрый и близкий для него человек обнимет его несуразные плечи, возьмет за запястье, что будет держать скрипку, и сыграет мелодию, в которой будет место только искренним чувствам. Как романтично, но так тошно. Кто вообще будет страдать таким бредом, правильно? За своими мыслями он не замечает, как к нему кто-то подошел, и лишь когда чей-то палец тыкает ему прямо в темечко, он приходит в себя. Цзян Чэн резко вскидывает голову и видит Вэнь Чжулю, что склонился над ним и из-за того, что ранее не убрал палец, теперь тычет ему им в кончик носа. Цзян Чэн непонимающе смотрит сначала на альфу, а потом сводит глаза к носу, мило скосив их, и только когда понимает, что всё это не сон — шлёпает по чужой руке, вскрикивая: — Эй! Лицо Вэнь Чжулю нечитаемо, он лишь хмыкает сам себе и отступает на шаг, пока Цзян Чэн поднимается, все еще держа в объятьях скрипку. Встав на свои две, он лишь кидает на старшего хмурый взгляд и, разворачиваясь, направляется по коридору, чтобы покинуть это место. Но не пройдя и десяти метров, он резко разворачивается на пятках и встречается с грудью Вэнь Чжулю, что продолжил идти за ним. Он окинул альфу взглядом и, посмотрев вверх, нахмурил свои брови сильнее: — Какого хрена тебе от меня надо? Вэнь Чжулю всё еще смотрел на него так странно, что Цзян Чэн не мог прочитать ни единую эмоцию, хоть ранее он всегда гордился своим отличным пониманием людей. Старший смотрел на него сверху вниз так пронзительно, но безмолвно, что Цзян Чэну становилось не по себе. — Эй, я с тобой разгова… — Если ты идешь в спортзал, то все уже разошлись, — неожиданно заговорил альфа. Во взгляде Цзян Чэна скользнуло недоверие. Он хмыкнул, скрещивая руки на груди: — Вэй Усянь не ушел бы без меня. — Соглашусь, не ушел бы, — соглашается Вэнь Чжулю, поправляя сумку с футбольными принадлежностями на плече, — если бы я не сказал, что ты уже ушел. Глаза Цзян Чэна расширились, и он вскрикнул: — Ты сделал что?! — Вэнь Чжулю всё так же стоял, глядя на него с ровным лицом. — Зачем? Альфа поднял уголки губ, все еще не отрывая от него взгляд и, пожав плечами, проговорил: — Ну, может мне захотелось поухаживать за тобой и провести до дома. Цзян Чэн, услышав это, так и остался стоять, сжимая скрипку в руках и не веря своим ушам. — Если это шутка, то совсем не смешная, — он развернулся и пошел дальше по коридору, замечая, что звуки чужих шагов снова возобновились. Соответственно, Вэнь Чжулю всё равно пошел за ним и даже непозволительно приблизился, обдавая его открытую шею дыханием: — Так что же мне сделать, чтобы ты поверил мне? Цзян Чэн внутренне пискнул, но не подал внешне виду, а лишь прикрыл ладонью то самое место, где прикоснулось чужое дыхание, и встретился взглядом с альфой, что в тот же момент замер. Цзян Чэн тогда еще не понимал, что за взгляды на него кидает этот человек, чего он хочет, а всё потому что… просто боялся. Боялся и даже не подозревал, что у человека, который находится так близко к нему, просто спёрло дыхание от его красоты. От того, как ярко горит покрасневшая кожа на его загорелых щеках. Как волосы цвета воронова крыла собраны в пучок и открывают хрупкую юношескую шею, что перетекает в довольно широкие и сильные, не как у всех омег, плечи. — Что ж, — начинает Цзян Чэн, пытаясь звучать как можно серьезнее, когда смотрит прямо в лицо альфы, которое находится буквально в сантиметрах десяти от его лица, — постарайся заслужить моё доверие. Он развернулся и пошел увереннее, краем уха вслушиваясь, пошел ли за ним Вэнь Чжулю, а когда вблизи послышались шаги — он улыбнулся про себя, сам не зная, по какой причине. — Полагаю, это разрешение на ухаживания? — раздался насмешливый голос сзади, но Цзян Чэн промолчал, не решаясь отвечать, или же просто не зная, но Вэнь Чжулю не сдавался, — Могу я проводить тебя до дома? Цзян Чэн, не поворачиваясь, фыркнул: — Ты и так идешь. Вэнь Чжулю хмыкнул в ответ: — И то верно. __________ — Чэн-чэн, ну пойдём! — конючил Вэй Усянь, повиснув на шее брата. — Да я же уже иду, отпусти, — Цзян Чэн пытался убрать чужие руки с плеч, ворча себе под нос. Вот уже час старший омега ныл ему на ухо, что уж очень хочет, чтобы Цзян Чэн присутствовал на его футбольном матче. Такие матчи бывали часто, но сегодня был чемпионат среди старших школ и, соответственно — особенный день для Вэй Усяня, поэтому не прийти он никак не мог. Да, матушка потом будет ругаться, что он пропускает занятие по скрипке, но… он ведь исправно ходил целый год, и до этого тоже. Можно ли ему всего лишь… один раз поступить неправильно? Вэй Усянь посадил его в первом ряду на маленькой трибуне, что прилегала к футбольному полю под открытым небом, и убежал переодеваться, так как уже нещадно опаздывал. Множество школьников, одетых в формы разных цветов, указывающих на принадлежность к той или иной школе, уже разминались на поле. Людей было действительно много, и Цзян Чэн окинул взглядом толпу, чтобы выцепить хотя бы одного знакомого человека, и… как назло, среди всех людей, которых только возможно было увидеть, он нашел именно Вэнь Чжулю. Цзян Чэн изо всех сил хотел убедить себя в том, что именно за него зацепился его взгляд лишь потому, что альфа был необычайно высок, накачан и в ярко-красной форме, что прямо-таки бросалась в глаза. Только лишь поэтому. Да. День был теплым, что довольно необычно для неприхотливого октября. Деревья только-только начали надевать на себя оранжево-жёлтые убранства, а солнце словно вторило им, светило так ярко, что глаза сами собой жмурились, и Цзян Чэн с радостью подставлял свои щеки этим мягким лучам, а несильному ветерку позволял играться со своими волосами. Он так и сидел, прикрыв глаза и наслаждаясь тихой вознёй толпы, шелестом кленовых листьев, чьи деревья огибали территорию школы. Так бы он и сидел, если бы не почувствовал, как кто-то ткнул пальцем в кончик его носа. Цзян Чэн раскрыл глаза, взмахнув ресницами, и… конечно, над ним стоял Вэнь Чжулю. Цзян Чэн не удивился, а лишь нахмурился на, как всегда, нечитаемое выражение лица альфы: — Что тебе нужно? Вэнь Чжулю поднял взгляд вверх, словно задумавшись и, снова посмотрев на него, улыбнулся: — Если не помнишь, ты должен мне доверие. — Если не помнишь, ты должен его заслужить, — хмыкнул он, не отводя взгляда. Вэнь Чжулю демонстративно хмыкнул в ответ и, взяв в руки мяч, что всё это время держал на бедре рукой, посмотрел на него и улыбнулся своим мыслям: — Как насчёт… если я посвящу тебе победу? — как ни в чем не бывало произнёс он, а у Цзян Чэна спёрло дыхание. Ради него?… Что за бред? И он даже готов был высказать свои мысли вслух, но… чужой взгляд был увереннее хищника, готового прыгнуть за добычей. Поэтому Цзян Чэн, вскинув гордо подбородок и сложив в привычном жесте руки на груди, сказал: — Ну, попробуй, я посмотрю. Вэнь Чжулю, глядя на него — такого натянутого, как струна, пустил тихий и незаметный смешок, а после, неожиданно для Цзян Чэна, склонился и, прижавшись своей щекой к его, обдал ухо шёпотом: — Тогда смотри внимательнее. Когда Цзян Чэн пришел в себя и попытался совладать с необъяснимой дрожью в теле — Вэнь Чжулю был уже на полпути к футбольному полю. Схватившись за покрасневшее ухо, Цзян Чэн прошипел про себя ругательства и всей душой понадеялся, что этот самодовольный ублюдок проиграет. __________ Вэнь Чжулю забил финальный гол и, под нечеловеческим возгласом и взглядом сотни глаз, стал перед трибуной на колени, вручая Цзян Чэну цветы и золотую медаль за чемпионат. _________ Послышалось шуршание упаковки и чавканье, сквозь которое можно было разобрать: — Чэн-чэн, опять он? Вэй Усянь уминал пирожные, выбрасывая в рядом стоящий мусорник яркие ленточки, а Цзян Чэн лишь закатывал на это глаза. — Да, он вечно их сюда подкладывает. Тут еще, — он сунул руку поглубже в ящик, достал булочку с лотосовыми зернышками и не успел даже рассмотреть подарок, как у него его выдернули, — Эй! Старший омега смотрел на него недоуменно: рот его был в крошках от шоколадных сладостей, что Цзян Чэн смело отдавал ему на съедение, когда находил очередную подарочную упаковку у себя в школьном ящичке. — Фто такое? — у него всё еще был набит рот, отчего он был похож на хомячка, — Ты ве не любиф фладкое. — Прожуй, а потом разговаривай, — Цзян Чэн с силой отнял у него лотосовую булочку и прижал к груди. Лучше ворчать и щетиниться, чем признавать, что он без ума от булочек с семенами лотоса, верно? __________ — Помочь? Цзян Чэн, закрывая кабинет, лениво повернулся. В его руках всё так же была скрипка, а плечо саднило от тяжести портфеля. Вэнь Чжулю подошел к нему опять без предупреждения, как делал теперь всегда, но Цзян Чэн уже привык, поэтому никак не отреагировал. А еще не отреагировал потому, что… сегодня ему правда было тяжело. Сегодня он чувствует себя ужасно. Конечности то крутит, то наоборот, они словно расплываются в бесконтрольную жижу. Голова вообще не варит, поэтому он наверняка завалил сегодняшние работы по истории и культуре. А еще… только что учитель сказал, что: «Так не годится, господин Цзян. Если так и будет продолжаться, то вы так и останетесь на нуле. Вы стараетесь недостаточно». Про оценки за работы и его «успехи» в скрипке обязательно сегодня узнают родители. Его ждут нескончаемые упрёки, когда он переступит порог дома. Как же он устал. А ведь он… старается недостаточно? Он и так на нуле? Что же… что же ему нужно сделать, чтобы хоть раз, хоть один единственный раз почувствовать себя хорошо… — Эй?… Около уха раздался голос Вэнь Чжулю, что наклонился к нему и заглянул в его прикрытые словно в полуобмороке глаза, но Цзян Чэн тут же резко отвернул голову. Не в смущении, нет, а просто потому что… слишком устал. И именно это резкое движение закружило его голову сильнее, но ему плевать было уже, если честно. Устал даже для того, чтобы заметить, что он и вправду только что чуть не упал в обморок и Вэнь Чжулю находится так близко, потому что держит его за талию, останавливая от падения. Цзян Чэн слишком устал, чтобы вырываться из чужих неожиданно теплых и надёжных рук, и так же слишком устал, чтобы оставаться в сознании. Он устал настолько, что не слышал взволнованный голос альфы и не почувствовал, с какой аккуратностью его несли на руках и шептали на ухо слова, которые он так желал услышать. _________ — Ох, дитя, это просто проявляется твой вторичный пол. Слабость в теле из-за того, что твой организм медленно перестраивается, — сказала ему школьная медсестра, когда он очнулся. — Значит, я… — язык не поворачивался произнести. — Омега, конечно же, — хлопнула радостно в ладоши женщина, сразу же залепетав: — Ну чего же ты такой грустный, это же прекрасно. Только представь, что в будущем ты сможешь подарить своему счастливому мужу прекрасных деток, а еще… Ее голос для Цзян Чэна был словно жужжание надоедливой мухи, от которого он хотел бы абстрагироваться. Она несла еще какой-то бред о том, какое же счастье ему привалило, что он благословлен быть омегой, но… Цзян Чэну было плевать. Он сидел на больничной койке и смотрел в пустоту, осознавая неизбежное. Омега. Он понимает, что близится ноябрь, близится его день рождения и… тест на вторичный пол. Все негласно знали — он омега, не хватало лишь подтверждения на бумажке. Его уродские бёдра и узкая талия, на которые теперь сложно было найти нормальные джинсы, так и кричали об этом. Как же сильно он завидовал Вэй Усяню, который так и остался худым, несмотря на то, что тоже оказался омегой. Честно сказать, он много в чем завидовал Вэй Усяню и хотя бы в этом не хотел быть вторым и хотел надеяться на чудо. Но чуда не произошло. А пока Цзян Чэн пытался собрать себя воедино, за дверью стоял человек, который, услышав такую весть, сжал свои кулаки со всей возможной силой. __________ — Ты всё еще идешь за мной. — Я провожаю, — тихо отозвался альфа. Цзян Чэн скрыл улыбку. Вэнь Чжулю продолжил идти за ним. __________ Учитель ушел, как всегда оставив Цзян Чэна закрывать кабинет. Юноша как раз присел на стул, чтобы отдышаться от очередного затяжного занятия по скрипке. Руки немного болели: одна из-за тяжести инструмента, другая — из-за постоянной работы руки со смычком. Цзян Чэн сидел спиной к двери, но звук такой уже знакомой поступи нарушил тишину покинутого класса, и омега настолько привык к чужому присутствию, что не дергается, когда чувствует чужое дыхание на затылке. — Если ты пришел только за тем, чтобы дышать мне в голову — можешь уходить, — не оборачиваясь проворчал он, одновременно с этим протирая скрипку. Вэнь Чжулю хмыкнул и, отстранившись чуть-чуть, прикоснулся своей рукой к той самой, что держала влажную салфетку. Его руки были большими и мозолистыми, наверняка от вечных подтягиваний на турнике, оттого и плечи альфы было сложно даже «банками» назвать. Скорее, «бидоны». Его кисть с лёгкостью накрыла его собственную, что в народе любили называть «музыкальные пальцы». И пока Цзян Чэн раздумывал о такой глупой и типичной разнице — Вэнь Чжулю приблизился еще, нежно прикасаясь губами к местечку между челюстью и шеей, сразу же пуская по омежьему телу стаю мурашек. Вот уже два месяца, как Вэнь Чжулю в первый раз проводил его до дома. Два месяца с тех пор, как начал подкладывать ему в шкафчик различные подарки или же появляться в совершенно неожиданных местах, помогая ему, например, донести книги. Два месяца с тех пор, как Вэнь Чжулю становится всё смелее, и два месяца, как Цзян Чэн не знает, как к этому относиться. Он старался всё это время держаться отстраненно, просто позволяя альфе делать то, что хочет, но… постепенно его тело привыкает, отвечая на такие нужные ласки. Цзян Чэн тихонько ахает и, как бы ни бунтовала его гордая натура — наклоняет голову в сторону, открывая больший доступ к собственной шее. Вэнь Чжулю тут же застыл, удивляясь первому шагу со стороны омеги за все эти пару месяцев так, что хохотнул и уперся лбом в его щёку, аккуратно поглаживая большим пальцем чужие костяшки, шепча: — Ну что, лёд тронулся? Я заслужил доверие? Цзян Чэн ничего не ответил, а просто наклонил голову к альфе, доверчиво тыкаясь носом в чужую макушку и вдыхая успокаивающий запах его тела. __________ — А-Чэн, как дела в школе? — спросил Цзян Фэнмянь как-то за ужином. Цзян Чэн вскинул голову, не ожидая такого от отца. Он редко себе позволяет разговаривать с ним, а про то, чтобы спросить, как у него дела — вообще не могло быть и речи. Цзян Чэн неожиданно глупо улыбается, глаза его загораются, и он начинает рассказывать: — В-всё хорошо, отец. Вчера была контрольная по математике, и я… Но его перебил строгий голос матери: — Это мы знаем, А-Чэн, учителя передают нам информацию о твоей успеваемости, — сказала она, не кидая на него даже взгляда, занятая тем, что накладывает для него и сестры еду в тарелки. — Не хочешь ли ты еще кое-что нам поведать? Она, закончив с тарелками, берет их в руки и разворачивается. И когда она всё же посмотрела на него — взгляд ее настолько пронзительный, что Цзян Чэн сразу же подобрался. Он никогда не умел понимать свою мать, а особенно её взгляды, которыми она общается. Никогда не понимал и… можно подумать, что она смотрит на него с осуждением, но за что? Он ведь только что… так обрадовался, что сможет рассказать о том, как у него дела, а не выслушивать о том, что они «итак знают», в конце-то концов. Ведь есть разница между безмолвной таблицей оценок в экселе на их компьютере и его красочным рассказом о его волнениях, переживаниях, радостях… о его чувствах. Но для родителей, похоже, разницы нет. — Я-я не знаю, что вы хотите от меня услышать… — неловко произнес он, но мать, которой, по всей видимости, не понравился его ответ — ставит тарелку перед ним с достаточно громким звуком. — Что ж, может ты удосужишься рассказать, что это за альфа, с которым ты воркуешь у ворот нашего дома уже месяц? Ее голос был спокоен, но глаза прожигали брешь. — Матушка… — испуганно-тихо начала сестра в надежде успокоить пыл женщины. Цзян Чэна будто молнией поразило, и он понял, о чем они. Ведь тогда, пару недель назад Вэнь Чжулю не соврал. С того самого дня он… «пытался заслужить его доверие» и каждый божий день провожал его до дома. Вначале они просто шли молча, но потом, сблизившись, начали разговаривать на всевозможные темы, и даже когда доходили до дома — еще минут десять беседовали, не в состоянии расстаться друг с другом. Вэнь Чжулю делал для него то, что никто другой в жизни Цзян Чэна для него не делал. Всё начиналось с простых разговоров, просьб провести до дома, потом перетекло во вкусные булочки с семенами лотоса, которые Цзян Чэн просто обожал. Потом в какое-то необъяснимо-приятное чувство того, что рядом кто-то есть. А потом… потом перетекло во время, когда они неловко переплетают пальцы, делят друг с другом вздохи и наслаждаются своими запахами в тишине заброшенного музыкального класса. Хотя он еще не может дать определения их отношениям, но… ему было приятно. Была приятна компания Вэнь Чжулю. Он не понимал свои чувства, никогда не мог, а теперь, когда это всё свалилось на него снежным комом — он мог только изо всех сил хвататься за хоть какую-то опору и… этой опорой для него сейчас оказался Вэнь Чжулю. — Я… э-это не… — он не мог подобрать слова, как, впрочем, и всегда, когда нужно было говорить с родителями. Между ними было столько недосказанного, столько неуслышанного, что становилось страшно от той пропасти, которая между ними образовывается и продолжает расти с каждым вот таким небрежным высказыванием. Он был гордым, но гордыня его матери была сильнее. Поэтому, так и не вымолвив и слова, он опустил голову и уставился в тарелку. — А-Чэн… — услышал он грустный голос сестры с другого конца стола. На самом деле, в глубине души он хотел многое сказать. Сказать всё то, что собиралось годами и скопилось в нём неприглядной жижей невыраженных чувств, что бурлила и хотела вырваться наружу криком: да посмотрите же! Посмотрите! Я хоть кому-то нужен! Нужен другому человеку, но не собственным родителям! Но он молчит, сжимая кулаки под столом, пока глаза неконтролируемо увлажняются. — Что ж, — наконец разбавил тишину тихий незаинтересованный голос отца. Наверняка он начал этот разговор лишь потому, что это беспокоило матушку, и она надавила на него, — тогда, полагаю, ты нас поймёшь, если мы тебе скажем общаться с этим молодым человеком поменьше. Цзян Чэн поднял взгляд. Отец тихо улыбался, но в этом не было ни капли теплоты. — Почему?… Этот вопрос был словно криком из глубины души. Вопрос словно и не на сказанное, а на что-то, что витало в воздухе между членами их семьи, но никогда не озвучивалось и не будет озвучено. Почему вы запрещаете мне общаться с ним? Почему так говорите со мной сейчас? Почему даже не дослушали, как прошел мой день? Почему… почему вы не любите меня? Он хотел просто узнать причину, за что они так с ним? Цзян Фэнмянь улыбается: — А-Чэн, это может помешать твоей учебе или же твоей игре, — что ж, именно в этот момент Цзян Чэн понимает, что отец не смотрел даже в дурацкую таблицу в экселе, где черным по белому написаны его отличные оценки за последние две недели и хвалебные комментарии от нового учителя музыки, что искренне был поражен его игрой, в отличие от прошлого, что ворчал и ругал его, оставляя на дополнительные занятия почаще лишь для того, чтобы ему доплачивали больше, — а еще… — А еще нам не нужен выводок преждевременных внуков, Цзян Чэн. Слова матери всегда были для него как кинжалы, что безжалостно полосуют его плоть. Так вот о чем они беспокоятся. О том, что он забеременеет в шестнадцать? Да он же… он же даже не целовался с ним, лишь за руки держался, а они о таком думают? Такое о нем мнение? Сейчас глаза жгло от обиды и растерянности. Он резко встает из-за стола и скрывает лицо за длинными волосами, которые так любит гладить Вэнь Чжулю и приговаривать, что прекраснее цвета он в жизни не видел. Цзян Чэн не хочет показывать свою слабость, поэтому кидает тихое: — Я не голоден, спасибо. И быстрым шагом выходит из обеденного зала, с максимальной аккуратностью закрывая дверь, чтобы только потом сорваться на бег, поднимаясь на второй этаж и влетая в свою комнату. Он устало опускает свое тело на кровать и, пролежав в ворохе одеял неведомо сколько времени, хлопает рукой по тумбочке в поисках оставленного телефона. Он находится быстро, и Цзян Чэн, чуть поморщившись от яркого света экрана, без раздумий заходит в чат, который ему так искренне нужен.

от Вы:

Можешь приехать?

Ответ пришел незамедлительно. от Придурок: Мой лотос, что же ты на ночь глядя? Цзян Чэн фыркнул на это обращение, которое этот человек придумал глядя на то, как он уминает лотосовые булочки. Но в глубине души ему, конечно же, нравилось, что он зовет его так.

от Вы:

Приезжай.

от Придурок: Обуваюсь, буду через 10 минут. И вправду, он сдержал слово и был у дома Цзян через точные десять минут. Цзян Чэн томно ждал его у внешней стороны ворот, даже несмотря на темноту вечера, тусклый свет уличной лампы и падающий декабрьский снег. Он ждал его всё это время и искренне боялся, что тот не придёт, но… вот он, здесь. Ради него. И Цзян Чэн, у которого чешутся руки оттого, как сильно он хочет, чтобы его хоть кто-то обнял, просто стоит и не знает, что делать. Он неловко топчется, и лишь когда альфа, что стоит перед ним, нежно улыбается и раскрывает руки — он падает в его объятья и горько плачет. Плачет не из-за сегодняшнего, а просто потому что накопилось, потому что он так больше не может. Он редко льет слезы, даже ведет подсчет, сколько раз в этом году с его ресниц срывались слезинки. Это второй. Он может себе позволить поплакать два раза? А если подумать, то это первый раз, когда он плачет при другом человеке. Первый раз, когда кто-то обнимает его. Первый раз, когда кто-то шепчет ему на ухо успокаивающие слова. Первый раз, когда кто-то его… любит? Цзян Чэн поднимает своих мокрые глаза со слипшимися ресницами, на которые приземлились маленькие снежинки и видит лицо Вэнь Чжулю, что смотрит на него со всей нежностью во взгляде. И именно в этот момент Цзян Чэн в первый раз может прочитать его эмоции. Эмоции самые светлые и чистые, которые заставляют этого сильного альфу утереть рукой, одетой в перчатки, слезы с его покрасневшей щеки. — Цзян Чэ… Начинает он, но его затыкают самым что ни на есть действенным способом: омега, мило зажмурившись, встал на носочки и, обхватив покрасневшими от мороза руками чужое лицо, тут же прижался своими губами к чужим. Поцелуй был совершенно глупый и детский, особенно когда один, словно котёнок тыкается в чужое лицо, а другой — смотрит на него удивленными глазами. Цзян Чэн отстраняется и бурчит: — Заслужил. И снова прижавшись к чужим губам, он был полон тех неизведанных чувств, что дарил ему этот человек. Чувств, которые хотелось узнать получше, опробовать. Увидеть то обожание в чужих глазах снова, упиться этим вдоволь. Первый поцелуй был сладок, но как жаль, что Цзян Чэн тогда не открыл глаза и не увидел промелькнувшую всего на миг всепоглощающую горькую вину в чужом взгляде. __________ — Так он типа твой… п-парень? — недоверчиво посмотрел на него Вэй Усянь, еле-еле выговаривая последнее слово с таким видом, словно его сейчас стошнит. Цзян Чэн ударил его по плечу, немного краснея ушами: — Нет. То есть, да, но… — задумался он, поворачивая голову в сторону футбольного поля, где Вэнь Чжулю как раз вёл мяч, уворачиваясь на ходу от всех соперников и забивая гол. Цзян Чэн засмотрелся, как альфа раздаёт своим сокомандникам указания, одновременно с этим поднимая футболку, чтобы вытереть потное лицо, тем самым открывая вид на внушительный пресс, на котором хоть одежду стирай. — Эй, Чэн-чэн, лови слюни! — раздался вскрик Вэй Усяня, и Цзян Чэн искренне сдерживается, чтобы не открутить ему за такое голову. В итоге он всё же сдерживается и вздыхает, отвечая на ранее поставленный вопрос: — Я не знаю. Мы не говорили на эту тему, — он смотрит на накинутый на его плечи школьный пиджак, который одолжил ему Вэнь Чжулю, когда заметил, что Цзян Чэну холодно от ветра. Они и вправду ведут себя как парочка: ходят вместе, всё так же воркуют и… как бы ни хотел он краснеть щеками — целуются они тоже. Вэнь Чжулю любит выхватывать его из толпы и зажимать где-нибудь в коридорах для более взрослого поцелуя, либо просто чмокать во все части лица, находя очень милым тот факт, что Цзян Чэн на каждый такой чмок зажмуривается. Цзян Чэн совсем не против и на самом деле благодарен за то, что имеет. Ему не хочется задумываться о большем, всё же и так хорошо. Верно? Вэй Усянь видит его хмурое выражение лица, поэтому тыкает пальцем в складку меж бровей и проводит по ней, разглаживая. — Да ладно тебе, мэй-мэй, Вэнь Чжулю конечно такая себе кандидатура, но если ты и вправду его любишь, то никто не в праве тебя судить. Цзян Чэн поднял хмурый взгляд, заводясь: — Кого ты назвал «мэй-мэй»?! Старший омега лишь ярко улыбнулся в ответ и, спрыгнув с лавочки, направился обратно на футбольное поле. Однако, с каждым шагом улыбка его угасала, а взгляд становился всё серьезнее. Да, если его брат влюблён — он не будет его судить, но… есть кое-что, что его беспокоит. И главная причина его беспокойства сейчас стоит возле Вэнь Чжулю и имеет противно-отвратительное имя Вэнь Чао. После той глупой потасовки в начале учебного года этот придурок затих, а уже, на минуточку, была весна. Ну как, он всё так же противно верещал в их сторону злобными комментариями, если проходил мимо, либо же просто раздражал своим присутствием, но… больше ничего. И это пугало, потому что именно с того момента Вэнь Чжулю начал увиваться за Цзян Чэном. Вэй Усянь их не боялся. Он боялся за Цзян Чэна. Как позже оказалось — не зря. __________ В день выпускного вечера Цзян Чэн чувствовал себя странно. Пока ему помогали надевать его выпускной костюм, он всё еще не осознавал, что это и вправду происходит. Что вот, он сегодня — выпускник, а завтра — уже свободный человек. Он чувствовал себя странно, когда смотрел в зеркало на свой фиолетовый вельветовый костюм, в кармашке которого был цветок розового лотоса. Странно смотреть на себя такого… красивого. Когда макияж подчеркивает его черты, а отросшие до лопаток волосы собраны в красивую прическу и украшены маленькими заколками с кристаллами. Он чувствует себя странно, садясь в такси и уезжая к школе в последний раз. Сегодня тот самый день, которого каждый школьник ждет больше всего на свете, и вот, Цзян Чэн тоже сегодня исполнит свою маленькую, но мечту. Он хотел бы, чтобы его семья собралась вместе и послушала его игру. Хотел бы, чтобы они хоть раз пришли все вместе на его выступление, а не по-отдельности. Хотел бы, выйдя наконец из ворот этого здания, пойти учиться музыке и дальше, ведь она была его отдушиной с самого детства, и он всё еще помнит, как же переполняли его чувства, когда матушка подарила ему его первую скрипку. Он тогда едва ли не был меньше самого инструмента, но так ярко смеялся, обнимая женщину, что в его воспоминаниях нежно гладила его по голове и говорила, что будет слушать его игру во что бы то ни стало, что всегда будет рядом. И вот, Цзян Чэн стоит на сцене перед сотней людей в актовом зале школы. Его дрожащие руки держат скрипку, а глаза чуть ли не слезятся, когда он понимает, что… никто из его семьи не пришел. Цзян Чэн опускает взгляд на инструмент, что держит в руках, а когда поднимает — делает его максимально уверенным, чтобы обмануть себя хотя бы на эти пять минут и быть в состоянии закончить композицию. Смычок в руке — продолжение его руки. Он столько лет, столько сил потратил на то, чтобы сыграть для тех, кто не удосужился даже прийти. Он на автомате закончил композицию, так же поклонился без эмоций и сбежал со сцены, теряясь в темных коридорах школы. Звуки аплодирующего зала ему были безразличны, потому затихли они для него так же быстро, как пропали мысли из его головы. В чувства привела его лишь рука, что резко дернула его за локоть. Цзян Чэн поднял голову и встретился взглядом с Вэнь Чжулю в глазах которого были вопрос «что случилось, мой лотос?», но они просто смотрели друг на друга в темноте коридора и не могли произнести и слова. Единственное, на что у них хватило времени перед тем, как схлестнуться в страстном поцелуе, это вопрос альфы «ты взял ключ от кабинета?» и утвердительный кивок омеги. Цзян Чэн не заметил, даже скорее не соображал, как они добрались до кабинета, пока терзал чужие губы. Не заметил и то, как его затолкнули в помещение и прижали к близстоящей парте. Он терялся в том, как приятно двигаются чужие руки по его телу, надавливая и прикасаясь в самых нужных местах, вырывая из него стоны, что теряются в этом мокром поцелуе. Чувство языка, что играется с его — невообразимо. Цзян Чэну нравится, очень нравится. Он сжимает голову альфы сильнее, смелее отвечая на ласки. Вэнь Чжулю же рычит и, усаживая его на парту, практически вгрызается в его шею. Он водит своими руками по его телу, и Цзян Чэн вскидывает голову, теряясь в ощущениях. Омега чувствует как ловко пальцы одной руки подцепляют его соски под рубашкой, а другая… другая рука уверенно заползает в его штаны сзади и, о боже, наверняка Вэнь Чжулю чувствует, какой он мокрый. Цзян Чэн прячет покрасневшее лицо в чужой макушке, пока альфа упивается его запахом и водит кончиком пальца по дырочке, что готова раскрыться для него. И когда это происходит — он сильнее хватается за чужие плечи и громко, развязно стонет. Вэнь Чжулю тут же поднимает голову, и во взгляде его… что-то меняется. Цзян Чэн, поглощенный наслаждением и ощущением внутри себя, не обращает на это внимания и думает, что, может быть, это потому, что у самого на лице наверняка отражается такое всепоглощающее отчаяние, что ему самому от себя противно, но ему правда нужно это сейчас. Нужно, чтобы кто-то любил его. Он решается. Сейчас он собирается сказать то, что никогда в жизни никому не говорил. Горло сжимается, ведь ему так тяжело всегда давалось выражение искренних чувств словами. Каждый раз, когда он хотел бы сказать то, что чувствует — его язык оказывался приклеенным, он не был в состоянии произнести хоть что-то, но теперь… душа его расцвела, он наконец готов. Поэтому, прикрывая глаза, он поднимает до этого безвольные руки и аккуратно, словно крыльями бабочки, сильнее обнимает сильную шею и доверчиво котёнком тычется в чужую скулу. Наконец, отпустив себя, отпустив все недоговорки, он отчаянно шепчет: — Я... лю- — Стой, — словно наковальней раздаётся грубый голос Вэнь Чжулю. Альфа тут же вытаскивает пальцы и отходит на шаг. Руки, которые Цзян Чэн держал на чужих надежных плечах тут же упали, безвольно хватая воздух. — Что... Лицо альфы никогда не было особо эмоциональным. Цзян Чэн по пальцам может посчитать, сколько раз на его лице хоть что-то проскакивало. И вот, в его счётчик попадает и это выражение, но… лучше бы Цзян Чэн этого не видел, ведь на лице Вэнь Чжулю была вина и всеобъемлющая жалость. Так обычно смотрят на забитого котёнка, которому уже не помочь… почему же он на него так смотрит? Неожиданно дверь, которую должен был закрыть Вэнь Чжулю, хлопает и Цзян Чэн видит, что всё это время они были здесь не одни. Человек стоит около двери, и лица его не видно, но… зато видно, что он держит телефон, снимая на камеру происходящее. — Аха-ха, отличный спектакль, Чжулю, молодец! Как думаешь, назвать его «шлюха Цзян нуждается в члене»? Или «гордая сука, которая думала, что не получит по заслугам»? Цзян Чэн сразу же узнает этот противный голос Вэнь Чао и только через минуту до него доходят слова, что он произнёс. В тот же самый момент в его голове складывается вся картинка и он… понимает. Понимает, что только что чуть не совершил страшнейшую ошибку в своей жизни. Он чуть было не подумал, что его любят в ответ. Смешок вырвался из его рта. Ну конечно, как это так? Как такая глупость вообще могла прийти в его голову? Цзян Чэн пытался собрать себя по крупицам, но для начала хотя бы хотелось натянуть съехавшие штаны. Он встал с парты, на которую его ранее усадили, но дрожащие и слабые ноги его не удержали, и он с громким стуком упал наземь. Он всё еще в прострации пытался застегнуть штаны, и всё же на каком-то полу-вздохе полу-всхлипе у него это получилось, но он все так же смотрел в пол, не понимая, что же ему делать. И… от бессилия он разразился смехом. Смехом боли и отчаяния, что нарушил тишину классной комнаты, пока Вэнь Чжулю всё так же стоял где-то в стороне и смотрел на него, на его позор. Вэнь Чао еще что-то хохотал на фоне, но потом его и след простыл, но Цзян Чэну, честно, было уже плевать. Он в приступе очередного истерического смеха, резко схватился за голову, сворачиваясь в клубочек. Вэнь Чжулю сделал неуверенный шаг к нему, но омега тут же отреагировал, выставляя руку между ними и глядя разъярённым взглядом сквозь завесу челки: — Не подходи ко мне, — голос его был стальным, словно и не было намёка на слабость. — Я был обязан ему. Цзян Чэн поднял на него полные безвыходности и отвращения глаза. — Так почему из-за твоего долга должен был пострадать я? Вэнь Чжулю не нашел, что ответить, поэтому тихо ушел. В классе остался лишь сжавшийся в комочек человек, душа которого была на грани. __________ Возвращается домой он как в тумане. То, что происходит дальше — тоже. Родители были дома и одеты были празднично, но… они ведь не пришли? Отец что-то говорил, но из всего сказанного Цзян Чэн понял только то, что отец не смог найти его класс, но зато присутствовал на выпускном Вэй Усяня, что проходил в соседнем зале. Мама так ничего и не сказала, но Цзян Чэну было слишком плохо, чтобы обращать внимание на то, каким взглядом она смотрит на него сегодня. С Вэй Усянем они так и не встретились во время выпускного и, конечно же, это к лучшему, ведь увидь брат его таким сейчас — не избежал бы допроса, а он Цзян Чэну ни к чему. А сестра… сестра неожиданно позвонила и пригласила всю семью на ужин, отпраздновать их выпуск. Для него всё сейчас было как сквозь толщу воды, но в голове набатом билась одна определенная мысль, которую он хочет воплотить, но согласись он сейчас пойти на ужин — вряд ли потом решится. Поэтому, кинув матери что-то вроде «плохо себя чувствую, езжайте без меня», он закрылся в комнате, дожидаясь момента, когда все уедут. Он знал, что никто не будет обращать внимания на то, как он выглядит, или на то, как он себя чувствует, поэтому не прошло и получаса, как резиденция Цзян погрузилась в оглушающую тишину. Он сел за стол и, вырвав листок бумаги, принялся писать письмо, вкладывая в него всё то, что в жизни сказать не в силах. Лист был мокрым в паре мест от его слёз, отчего чернила расплывались и приходилось наводить пожирнее такие острые, но правдивые для каждого члена их семьи слова. Немного позже он кладет этот листочек на видное место. Потом идет на кухню и выпивает стакан воды. Потом он застилает постель так ровно, как никогда в жизни не застилал. Наводит на столе порядок, которого никогда там не было. Натирает до блеска ту самую первую скрипку, подаренную матушкой, и ставит её на специальную подставку. Кладет на идеально застеленную кровать тот самый мяч, который когда-то отобрал у Вэй Усяня и обещал отдать, а тот про него и забыл. Рядышком кладет шкатулку в которой лежит цепочка из белого золота с маленьким белым кулоном виде лотоса, которое он купил для А-Цзе в подарок на её день рождения. И… для отца он не знает, что оставить, поэтому просто прожигает взглядом пустое место, где хоть что-то могло быть, если бы его хоть капельку любили. Он всё решил, всё подготовил. Поэтому сейчас Цзян Чэн становится на край подоконника, обеими руками держась за оконную раму. Пальцы на ногах не слушаются от холода и от всепоглощающего страха перед тем, что сейчас должно произойти. Он правда пытался. Он пытался справляться, но что это за борьба, когда всем вокруг плевать и когда те, ради кого ты стараешься — тебя же и добивают? Он любил их всех, каждого. Искренне и верно, но… его маленького одинокого сердца не хватает на всех. Уж это можно было понять. Он просто хочет, чтобы эта боль прошла, чтобы отчаяние забылось, тревога рассеялась и… он просто хочет, чтобы всё это закончилось. Цзян Чэн делает шаг, но… Неожиданно звонит телефон. Цзян Чэн сильнее сжимает свою единственную опору руками, поднимая взгляд на ночное небо. Слёзы текут безостановочно и беззвучно по его лицу, но именно в этот момент он издаёт удушающий всхлип: — Н-нет... только... не с-сейчас... Он задыхается. От слёз, от чувств, от того ощущения безысходности, что сковало его тело. Оно ломает его, крушит изнутри, а снаружи вырывается лишь хрипом, заполняющим горло от невозможности более лить слёзы. Ему чертовски больно, невыносимо удушающе. Он хотел бы, чтобы это наконец прекратилось. Всё это. Но телефон всё еще звонит, разносясь тем противным рингтоном, который он всегда хотел поменять. Казалось бы, повернись, вот он — на столе, сбоку. Возьми и выключи, но... Я не буду поворачиваться. Билось набатом в голове. Я не буду поворачиваться. Раздавался сокрушительный вой. Я не... взгляну глазком. И все его мысли в тот же момент покидают его голову, когда он видит имя Цзян Яньли на экране. Его сестра. Его любимая сестра, она ведь... ждет. Каково же ей будет, если он ей больше никогда не ответит? Эта мимолётная мысль в один момент расслабила всё его напряженное, словно в судороге, тело. У него была секунда, чтобы резко оттолкнуться от оконной рамы... в сторону комнаты. Он буквально забросил себя назад, тем самым задевая окно рукой и выбивая стекло, больно падая с подоконника на пол, что был усеян осколками. Спина, левая рука и бедро онемели от боли, но он всё равно отчаянно пополз по разбитому стеклу, чтобы дотянутся до телефона, который остался лежать на столе, ведь… сестра ждет, что он ответит. Взяв телефон, он лег обратно на окровавленный пол, сворачиваясь клубочком и видя улыбающуюся фотографию на экране своего телефона с надписью «А-Цзе». Он не знал, сколько гипнотизировал взглядом телефон, но, приводя в порядок голос, ответил на звонок и сразу же услышал счастливую сестру: — А-Чэн! — от её голоса в его душе начало появляться тепло. — Да, А-Цзе? — он правда старался придать голосу привычной тон, но похоже, что у него вышло не очень: — А-Чэн, что с твоим голосом? Матушка сказала, что ты плохо себя чувствуешь? Ох, он снова заставил её беспокоиться... — Ничего такого, А-Цзе, просто уснул, — неожиданно его мозг оказался в состоянии звучать уверенно, несмотря на пережитый адреналин. — Ах, тогда понятно, почему ты долго не брал трубку, — улыбнулась она в трубку. Ох, если бы она только знала, что он просто выплакал все лёгкие, стоя в этот самый момент на пороге смерти. Не дав ему снова погрузиться в себя, она немного смущенно произнесла, — А-Чэн, ты не пришел на ужин, поэтому у меня есть кое-что, что я хотела бы тебе сказать... И то, что она произнесла после — заставило Цзян Чэна замереть, а безмолвным слезам покатиться по щекам, теряясь где-то в чернильных волосах. Фраза, что сказала его сестра, заставила его расколотую на части душу на секунду собраться и хоть немного погреть хозяина своим теплом, позволяя ему почувствовать настоящее, искреннее и всеобъемлемое счастье. Фраза, которая не дала ему сдаться, совершив страшнейшую ошибку в его жизни, и поселила в его сердце надежду на лучшее будущее. Фраза: «А-Чэн, ты скоро станешь дядей» — дала ему еще совсем крохотную, но весомую причину жить, что находилась сейчас в животике его старшей сестры. __________ И вот он здесь. Ему двадцать, и он сидит в остывшей ванне. Он погружается туда с головой и держится столько, сколько позволяет размер лёгких. И там, под водой, он понимает: и вправду тихо. Там нет мыслей, нет забот, нет этих воспоминаний, нет ничего. И вот, двадцатилетний Цзян Чэн думает, что неплохо было бы остаться здесь навсе… Цзян Чэн выныривает, разбрызгивая воду, и отчаянно хватает ртом воздух. В квартире темно. Темнота пожирает его, тишина долбит в уши. Он сидит в ванной и смотрит на воду, в которой хотел в детстве утопиться. И сейчас, собственно, тоже. Цзян Чэн вскакивает, чуть не поскальзываясь, и безостановочно шепчет: Нетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнет Он заворачивается в полотенце, снова чуть не упав, и выходит в спешке на кухню, чтобы выпить что-нибудь. В шкафчике, как всегда для таких случаев, стоит вино. Он мастерски открывает его и, не удосуживаясь даже налить хоть во что-то — пьёт из горла. Морщится — горло жжёт, но он, зажмурившись, продолжает хлестать до тех пор, пока не закончатся силы. И когда это всё же случилось — с громким звуком ставит полупустую бутылку на стол, пожирая её взглядом. Но как бы ни хотел — взгляд скользит в сторону открытого окна. Нетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнет У Цзян Чэна паника. Он судорожно выбегает из комнаты и начинает одеваться, чтобы сбежать. Не важно куда, не важно как, но он хочет сбежать, потому что, оставшись, он… думает, что не сможет себя остановить. Мысли пожирают его, бьют набатом в голове, но Цзян Чэн не знает и не слышит, о чем же именно идёт речь. Такое ощущение, что бьет именно то необъяснимое чувство страха, чувство тревоги приняло на себя столь противное обличье и предстало перед ним, мол, смотри на меня. Смотри на то, что ты создал. Это всё ты. Ты виноват. А Цзян Чэну хочется кричать. Он дрожащими руками закрывает пустующую тёмную квартиру и перепрыгивает через ступеньки, чтобы сбежать. Сам не зная от кого и от чего, но сбежать. Куда-то далеко и надолго, хоть куда-то, где можно будет почувствовать себя спокойно, и он готов бежать ради этой миллисекунды столько, сколько потребуется, но… От себя не убежишь. Машину он решает не брать — в таком состоянии за руль нельзя. Не тогда, когда зрачки бегают, а тело трусит как у прокаженного. Он вызывает такси и в этой панике не замечает, как пролетают минуты ожидания. В машину он запрыгивает быстро и, кутаясь в большой свитер, что наспех успел накинуть, бурчит погромче адрес. Ему нельзя ехать ни к Вэй Усяню, ни к А-Цзе. Они и так сильно страдают из-за него: тонут в вине, хотя они ни в чём не виноваты. Друзей у него совсем нет, а даже если и есть, то это друзья Вэй Усяня и… Цзян Чэну хочется всхлипнуть от этого. К кому попало ехать нельзя, поэтому единственным его спасением на данный момент был лишь один человек. И вот Цзян Чэн стоит на крыльце чужого дома. Его всё ещё трусит, а в голове мысли: не помешаю ли я? Кому вообще важны мои проблемы, сейчас только всем вечер испорчу… И только он опускает занесенную над звонком руку — как двери открываются.