Театр

Антракт закончен, за это время рабочие успели сменить декорации, служители храма искусств заняли свои места согласно задумке режиссёра. Звенит последний звонок, в зале зритель замирает, готовясь увидеть, что покажут актёры. Гаснет свет. Медленно подымается занавес. И вот перед нами молодой, человек запертый в маленькой тюремной камере. Комнатка три на четыре метра с маленьким грязным окном под потолком закрытым решёткой, стены навевают безысходность своим невзрачным цветом да облупившейся краской, на полу потёртом линолеум, маленькая, жёсткая и жутко не удобная кровать, застеленная тоненьким одеялом. Тут раздался звук открываемого замка, и сразу же за ним металлический скрежет массивной двери. В проёме показался мужчина в форме, чуть старше заключённого, с безразличным лицом. Он осмотрел миниатюрное помещение, дабы удостоверится в том, что с заключённым всё в порядке, а потом твёрдо произнёс: - Прохоров, на выход. Заключённый парень лет двадцати пяти, вышел из камеры, развернулся лицом к стене, скрестив руки за спиной, почувствовал, как на его запястьях защёлкнулись наручники. Так начался поход по унылым коридорам. К сожалению, но солнечный свет даже не проникал в эти затхлые помещения, и только лампочки высоко под потолком освещали путь. Шли не долго, проходили мимо железных дверей, за которыми сидели заключённые, мимо железных, массивных решёток, которые перегораживали путь. Выйдя наконец на улицу, появилось на мгновение чувство свободы, тёплый весенний ветерок обласкал лицо, и нежно взъерошил волосы, а солнечный свет резанул глаза, которые уже успели привыкнуть к сумраку, тут даже дышалось легче. Конвоир грубо толкнул замешкавшегося парня в спину, направляя к машине, которая в народе называлась ласково «Бобик». Не долгая поездка по улицам города заканчивается тем, что машина останавливается у отдела полиции. Под конвоем заключённого провели в кабинет следователя. Это было не большое помещение, находящееся на третьем этаже, два письменных стола, старые уже выцветшие обои, огромное окно. Усталый мужчина в возрасте, по лицу которого было видно, что жизнь его по трепала не слабо, поднял цепкий взгляд на парня, закованного в наручники, отложив в сторону бумаги, которые до этого просматривал. - Так, ты у нас кто? - спросил он, голос его звучал профессионально, и полностью безэмоционально. - Прохоров Александр Васильевич, - ответил конвоир. - Ну, что ж, проходи, садись, Прохоров, - сказал следователь, указывая рукой на стул, который стоял рядом со столом. Взяв одну из папок, он быстро пролистал документы, которые в ней находились. - Н-да... Прохоров, статья 131. Да ещё с отягчающими... Голубчик, тебе повезло, мы не успели твоё дело передать в прокуратуру, потерпевшая поменяла заявление, теперь ты у нас проходишь по статье 115. Умышленное причинение лёгкого вреда здоровью. Отделаешься скорей всего только штрафом, а сейчас мне дашь подписку о невыезде и будешь свободен. Мой тебе совет: не чуди, не стоит скрываться из города. Эта новость просто опьянила Александра, но собравшись, он слушал следователя, а когда сняли наручники уже с онемевших рук, боль, которая покалывала как сотни иголочек пальцы, говорила, что все это реальность, что те пять дней, что были проведены в камере предварительного заключения — уже можно забыть. Потом он писал под диктовку, расписывался, где говорили и вот наконец отпустили домой. * * * * * * Домой я летел как на крыльях, хотя если признаться, то встреча с родителями немного пугала, я ещё помнил растерянное лицо матери и в каком шоке был отец, когда к нам в дом заявилась полицейские. Как будто это было вчера. Мама металась между полицейскими пытаясь им доказать, что я ничего не мог совершить противозаконное, пока один из служителей закона равнодушным голосом не объяснил ей, что меня обвиняют в изнасиловании. Помню, она тогда сильно побледнела, схватилась за сердце, из глаз полились безмолвные слезы, и она сползла по стенке на пол, папа кинулся к ней, бросив на меня такой взгляд, из-за которого я почувствовал нотки совести глубоко в себе... Меня до сих пор лихорадит, когда я это вспоминаю. И там, в камере предварительного заключения, мне каждую ночь это снилось, от чего я просыпался с криком и весь в слезах, и не мог потом долго успокоиться. И вот я наконец дома, знакомый с детства подъезд, родная дверь, жму на звонок, а на губах счастливая и, наверное, не много безумная улыбка. Открыл мне хмурый отец, кажется, он сильно постарел за эти несколько дней. Тяжело вздохнув, он посторонился, пропуская меня в квартиру. - Привет, пап, - всё ещё улыбаясь, поздоровался я. - Привет, привет, слушай, Саш, пошли на кухню у меня к тебе мужской разговор есть. На кухне он молча достал из шкафа стопки, и свой неприкосновенный запас: бутылку водки, которую держали для «гостей». Разлив алкоголь, одну рюмку, он подвинул мне и не дожидаясь, выпил, и только после этого, отец заговорил. - Значит, так, Саш, с освобождением тебя, я, правда, рад, что ты наконец дома, но у меня к тебе просьба: не лезь пока к матери, дай ей время, она всё это пережила очень тяжело. Хорошо? - Конечно, я понимаю, пап, - а на душе так горько и противно, нет, не на родителей, сам же виноват в том, что случилось; других виновных нет. Еще там, в камере, лёжа на неудобной кровати, и глядя бездумно в потолок, я всё думал и думал. Сначала казалось, что всё это просто кошмарный сон, думал, что вот-вот зазвенит будильник, и я наконец проснусь, потянусь и сначала пойду в ванну, а потом на кухню, где меня уже будет ждать мама с горячим завтраком на столе. Часто всплывало лицо той девушки Нади перед глазами. Когда она испуганно на нас с Тимом смотрела, как на диких зверей. Отец снова разлил водку по рюмкам и мы в полном молчании выпили. Видно было, что отец тоже глубоко ушел в свои мысли. Да и я всё вспоминал и вспоминал. Вспомнился разговор с Тимом, в то кошмарное утро, когда мы протрезвели, и на меня навалилось осознание того, что мы натворили, грозя, раздавит как многотонная плита. Мы тогда сидели в спальне, и мне было очень хреново, и я как заведённый всё повторял: - Тим, ну как же мы так? Ну как же так? Тима тогда не выдержал и пару раз врезал мне по щёкам, после чего с нескрываемой злобой осведомился. - Слушай, Саш, хорош строить из себя королеву драмы, ей не пятнадцать лет, и ты что думаешь, она не знала чем все это может закончиться? Блин, в пустую квартиру её привили два полноценных мужика. Ну? Только не смей мне лапшу на уши вешать, говоря, что не надеялся с ней покувыркаться. Да и она не невинная овечка, думаешь, она думала, что мы её в гости привезли, чтобы чаем угостить с плюшками? Пффф... Так что давай успокаивайся, поверь моему опыту, уж девочка-то знала, на что она идет. Я, правда, плохо помню вчерашний вечер, но может она сама хотела по грубее, вот мы ей это и устроили. И, в конце концов, прекращай истерику, не баба же. Как меня поразило это его циничное отношение. Тогда я понял, что хоть мы и знакомы вот уже два года, но я его всё равно не знаю и уже не уверен: знал ли я его когда-нибудь вообще, может просто придумал человека, даже не потрудившись капнуть поглубже и понять, что он за личность. Отец снова разлил водку по рюмкам, так же в тишине мы выпили. Странно пьём, совсем без закуски, и совсем не пьянеем, ну по крайне мере мне алкоголь совсем в голову не ударял, а так хотелось забыться, чтобы эти мысли хоть на чуть-чуть дали отдохнуть. А сейчас в голове творилась такая каша, из мыслей, чувств и воспоминаний. Чувствовал ли я себя виноватым? Да, чувствовал, но самое поразительное, может из-за того, что тот кошмарный вечер был для меня, как в тумане, и я почти ничего не помнил, а момент с изнасилованием так вообще для меня как белый лист бумаги. Может потому я хоть и чувствовал себя виноватым перед Надей, но сейчас сидя за одним столом с отцом, который меня учил с уважением относиться к женщине... Я чувствовал себя просто последней мразью не достойной даже дышать с ним одним воздухом. Мы пили в полном молчании, было только слышно, как алкоголь льётся в сопки. Бутылка медленно пустела, и вот отец разлив последнее, снова заговорил, лучше бы он молчал... - Саш, ты только сейчас к матери с пониманием отнесись, она тебя любит, очень любит. И доказывая свою любовь, она пошла на такой шаг: сходила и поговорила с той девушкой-вертихвосткой, чтобы та заявление забрала. Хотя ты и сам знаешь, как ей было тяжело сделать это, ведь когда она была молоденькой на неё напали какие-то подонки, и изнасиловали, так что она точно знает, что та девушка пережила и о чем она ее просит...- отец замолчал, и я молчал, а что я мог на это сказать? - Ладно, сын, иди, отдыхай... - тяжело подымаясь из-за стола, проговорил отец и вышел из кухни. Я еще долго сидел, а в голове у меня билась только одна мысль: «Я мразь. Я подонок. Нет, я просто падаль». Потом взял пачку сигарет, вышел на балкон. Я курил и даже не чувствовал вкус табака, выкинув окурок я, как зачарованный, смотрел как он падает с десятого этажа вниз. Тут у меня что-то щёлкнуло, и, не обдумав последующие действия, взобрался на перила, не много постоял, с наслаждением вдыхая полной грудью тёплый весенний воздух. Улыбнулся. И шагнул вперёд. * * * * * * Занавес опустился. Вспыхнул яркий свет. Зрители друг на друга смотрели с непониманием, потом, чуть придя в себя и оговаривая увиденное, они молча удалились в буфет, хотя не все. Кто-то ещё сидел на своём законном месте и ждал с нетерпением желанное продолжение. Что будет дальше? Вот вопрос, который терзает многих.