dislocated

когда хосок приводит чонгука к ним, за этим следуют слова о том, что жизнь отныне изменится: ярче станет, интересней, и уже ничего в ней не сделает ему больно, если отныне он будет играть по правилам. больше не придётся ощущать себя жалким, беспомощным, бесполезным биомуссором, что коптит собой небо. теперь его жизнь приобретёт новый смысл, весомым станет всё его бренное существование. и для чонгука взаправду весь мир переворачивается, меняет свою структуру, когда он видит его — с зубочисткой меж зубами, мясисто-мускулистого всего такого — вот-вот кожанка на спине треснет, — с rolex на запястье, очищающего широкими ладонями каждую деталь разобранного beretta 92. и якорь находится сам собой. в нём. таком угрожающе надёжном, таком устрашающе большом, крепком, способном размазать чонгука под подошвой в чёртов щелчок тех самых красивых пальцев с содранной кожей на костях, что методично собирают пистолет обратно. — кто это? — говоря о нём, чонгук может только неуверенно лепетать, голос отказывается звучать твёрдо, зычно. — наш лидер, — хосок радушно хлопает его по плечу. и, да, отныне «хосоком» его называть больше нельзя, потому что здесь он «сквирэл», здесь он разбирается с теми, кем ему приказали, так легко, словно пристрелить человека — всё равно что щёлкнуть орешками. — коя. чонгук ещё не слышал, чтобы кого-нибудь так называли, но имя ведь и не настоящее — настоящее он никогда не узнает, наверное. главное, что здесь он «коя». такой сильный, такой холодный, п л е н и т е л ь н ы й. чонгук в нём исчез сразу же. а, о том, что он — чонгук, тоже можно теперь будет забыть. это было имя слабака, которого сильно обидел весь этот клятый мир, что привёл его на тропу, с какой уже не свернуть; отсюда путь у всех один и сразу на тот свет, если что. здесь его теперь величают «щенком», потому что что-то посерьёзней он ещё пока не заслужил. он ещё не был на своей инаугурации, в своём первом деле, чтобы заслужить называться кем-то поважнее шавки. здесь все пятеро других через это проходили. даже коя однажды был всего лишь «щенком». — эй, щенок, — обращаются к нему резко, со спины. и тычут в лопатки свёрнутой одеждой. тут собрался едва ли не весь зоопарк, конечно, и тот, что приносит чонгуку шмотки, чтобы наконец избавить от лохмотьев, что на нём, носит погоняло «котяра». — не разевай рот. так и сдохнешь, если будешь тормозить, — напутствующее слово заставляет вздрогнуть. чонгук знал о рисках, когда решил довериться сквирэлу. знал и всё равно пришёл. у котяры волосы что смоль, отталкивающий шрам на глазу, что не задел само яблоко. он жилистый, низкорослый, худой, почти костлявый, но взгляд серийного убийцы даёт понять сразу, что в обиду он себя не даст. настоящая дикая пума, что разорвёт тебя на куски одними лишь когтями. котяра без тепла отдаёт ему вещи и удаляется на кухню за кофе, что варит всем цыпа. сам цыпа выглядит утончённо, каким-то неправильно маленьким, аккуратным, слишком неподходящим для того дела, каким все тут занимаются. — думаешь, что цыпа слабачок, да? — сквирэл тихонько смеётся над его реакцией. — но никто из нас тут не сравнится с тем, как он метает ножи. ты ещё увидишь, как плавно и красиво его лезвия в человеческие тела входят. настоящий шедевр. цыпа готовит кофе и для чонгука, заманчиво улыбается ему — чистый смертный грех с этой ангельской завораживающей улыбкой. улыбкой, какую чонгук ошибочно принимает за тёплый знак приветствия — издержки желаний быть нужным, важным, л ю б и м ы м. оторвавшись от многочисленных экранов и явно кропотливой работы, на кухню заходит ещё один незнакомый чонгуку член банды кои — он представляется «хамстером» и вальяжно накладывает себе в кружку сахар. широкоплечий, длинноногий, с лицом, что выточено профессиональными архитекторами. таким тоже не место здесь, таких только по телевизору, красивых, и увидишь. — мне кажется, я никому здесь не нравлюсь, — чонгук позволяет себе признаться в этом лично сквирелу. о, он теперь не «чонгук», а «щенок», точно. сквирэл прыскает в кулак, воспринимает чужие переживания шутками. — тебе и не положено здесь никому нравиться, щенок. а, главное, ты сам не должен ни к кому тянуться, сечёшь? работа тут у нас такая. будешь к чему-либо испытывать жалость — тебя прижучит тот, кто её не испытывает. чонгук и не планировал воспылать дружескими чувствами, но и ненависти столько в свой адрес он тоже не хотел бы. — котяра меня уже ненавидит, хотя я всего лишь дышу. — он по факту всех ненавидит, не думай, что ты исключение из правил, малыш. но, не бойся, никто из нас тебя не тронет. котяра, может, и устрашающий, но он не всегда таким был. — что с ним случилось? — ну, до тебя, нас было шестеро. и все шестеро знали наше неизменное правило номер один. — постараться не сдохнуть? — чонгук осторожно выдвигает предположение. — это наше негласное правило, — хосок качает головой, как само собой разумеющееся. — но есть другое, что спасёт тебе жизнь, щенок. какое? — здесь запрещено влюбляться. запрещено даже говорить о любви, особенно друг к другу, ты понял? здесь запрещено привязываться. даже не думай нарушить это правило, чонгук, — хосок в последний раз называет его по имени с серьёзным тоном в голосе. — почему? — шестого из нас звали «тигрис»… он был… солнцем в том мраке, что образовался в водовороте наших жизней. он был лучшим из нас, как по мне, и ему тут было совершенно не место. ты не имеешь понятия, какую херь натворил здесь каждый из нас… что сделал коя, чтобы быть сегодня здесь и возглавлять нас. от одного упоминания их лидера у чонгука по позвоночнику бежит чёртово электричество. — но тигрис — это была самая светлая и добрая душа, какую мы все встречали. — что с ним случилось? — котяра, — односложно отвечает ему сквирэл, помрачнев в лице. — котяра с ним случился. — котяра убил тигрис? — в каком-то смысле, да. — что? как это? — тигрис нарушил наше главное правило. он влюбился. и платой за любовь стала смерть? чонгук, ничего не понимая, находит глазами кою: будоражащего кровь, с глазами цвета жидкой ртути, что плотно сжали в кольцо саму чонгукову основу. коя направляет в его сторону ствол и наигранно стреляет с холодной усмешкой. а пуля так и попадает чонгуку в подреберье. он надеялся заякориться, чтобы его не снесло, не смыло от боли. но якорь, похоже, тащит его за собой на дно. — добро пожаловать к нам, щенок, — всё, чем обменивается с ним коя, и направляется на кухню за своим кофе. чонгук понял, что уже нарушил их главное правило. он нарушил его, как только ему на глаза попался он.

***

чонгук отворачивается, не может смотреть. сквирэл обнадёживает его тем, что со временем ко всему привыкнешь: и к крикам, и слезам, и рекам крови, что ни за что уже не смоешь с рук. он не может смотреть на то, как безжалостно и агрессивно котяра всаживает обойму кому-то в лицо. он не может смотреть на то, как цыпа проворачивает в телах свои ножи или как хамстер душит кого-то гарротой. он даже сам стреляет с закрытыми глазами. однако на кою он смотрит так, что оторваться невозможно. так он прекрасен в своей жестокости. так он восхитителен в своей чёрной сущности, у которой, кажется, вовсе нет сердца. он невероятен, когда на нём чужая кровь. он так красив, когда слизывает собственную с разбитых губ. чонгуку бы хотелось так же: ощутить на языке чужой вкус, поцеловать эти страшные руки и позволить им раздавить себя в одном кулаке. — щенок, не спи, — тормошит его котяра, всегда наблюдающий за ним, всегда смотрящий так, словно давненько точит на него зуб, словно в чонгуке собран весь очаг его ненависти. чонгуку рядом с ним боязно, неспокойно, нехорошо. — полагаю, пора прекратить называть его «щенком», — заговаривает коя, небрежно стряхивая с носков ботинок остатки чьих-то мозгов. — мальчишка завершил своё первое дело, теперь он официально один из нас. ну, что, щенок? уже подобрал себя имя? чонгука ещё трясёт. мелко так. противно. но голос кои глушит в нём любое смятение, приносит штиль в самый эпицентр его бури. — я должен был выбрать себе имя? — почти неразборчиво уточняет он. — конечно. но, если ты этого не сделал, мы сами тебе его дадим. так кто он теперь? — теперь ты банни, — радостно наваливается на него сбоку цыпа. — банни?.. — банни, — повторяет цыпа, активно кивнув. — банни, — низким голосом тянет коя, смакуя новое чонгуково имя на вкус. — банни! — сквирэл и хамстер с поздравлениями голосят в одночасье. только котяра держится поодаль, с подозрением анализирует, куда это засматривается чонгук. верно. щенок уже больше не щенок. и уж тем более он больше не чонгук. теперь он «банни». но для кои он станет кем угодно.

***

они сталкиваются в клубе на танцполе, когда чонгук уже слегка подвыпивший — сквирэл тешится тем, что малой решил забыться и отпраздновать своё новое имя. празднуют они все, кроме, разве что, котяры, что неизменно пасёт чонгука с плотоядным видом. чонгук же решает накидаться затем, чтобы не думать о том, как красиво коя держит ствол, как мажет им по чужим заплаканным щекам и протискивает между дрожащих губ, в рот. они сталкиваются вот так, больно врезаясь один в другого, и коя вытягивает руки, чтобы не дать пацану рухнуть вниз. через короткие колючие волосы кои хочется пропустить пальцы, хочется коснуться его там, где он так сексуально втягивает щёки до образования впадин. чонгук едва не сбалтывает ему «красивый», пока коя тупо держит его, сморит в сами глаза и пожирает его заживо. от него пахнет вкусно. очень. каким-то блядским притяжением, наваждением, какое никак не задушить в себе. от кои его оттаскивает не менее пьяненький цыпа, что жарко шепчет о каком-то «подарке». «подарком» оказывается то, что на чонгуке восхитительно скачут и даже разрешают кончать внутрь. помутнённым взглядом он находит кою. дыхание сбивается вконец. коя смотрит на него этим тяжёлым, тягучим, топочным взглядом, пока чонгука трахают на диване, и пьёт что-то из забавного коктейльного стакана треугольной формы. банни закрывает глаза. а там он. и его окровавленные губы. и самые прекрасные руки с пушкой в кулаке. и у его ног весь мир. весь чонгуков мир там, перед ним на коленях.

***

с коей они говорят слишком редко, реже, чем чонгуку бы хотелось, но он сторонится намеренно, потому что котяра всегда начеку. потому что котяра со всей дури прижимает его к стенке и рычит в лицо о том, что всё знает. он всё в и д е л. — тебе было велено — не влюбляться! — я и не влюбился! коя просто сразу стал чем-то большим, чем любовь. — не ври, паскуда! думаешь, я не вижу, как ты смотришь на него? — у котяры в глазах вся мирская лють. — слюни, блять, волочатся за тобой всюду, где есть он! — что ты прицепился ко мне? отъебись! я сказал тебе уже! между нами ничего нет! — чонгук отчаянно отрывает от себя чужую хватку. — и не будет, ты понял? не смей смотреть на него так! коя сам вышибет тебе мозги, если узнает, что ты влюбился, придурок! ты сдохнешь, блять, понимаешь? тупица, ты умрёшь! жить надоело? — а ты, что же, переживаешь за меня? — банни доходит до того, что смех его становится истерическим. котяра мешкает и бледнеет перед ним. — да ты едва меня на дух переносишь! так что не притворяйся, словно тебе есть дело! — мне есть дело, дебил ты малолетний! — а что? убьёшь меня за чувства так же, как ты убил за них тигриса? — чонгук не понимает, куда метит, а попадает в самое больное. котяра, потеряв любую связь со здравым смыслом, приставляет к его виску пистолет и усиленно борется с желанием пристрелить банни нахер. — ты ни хуя не знаешь о тигрисе, так что завали хлебало, ты меня понял? не смей даже имя его произносить, блять. никогда. ещё раз вспомнишь о тигрисе, я убью тебя, банни. у чонгука перед глазами жизнь мелькает. мрачная, убогая, серая. а краски в ней только из-за кои. он продолжительно рыдает себе в колени, пока ночь не сменяет рассвет.

***

отношения с котярой становятся ещё более натянутыми, чем были до этого. банни кажется, что котяре сорвёт шифер в любую секунду, и он исполнит то, чем чонгуку угрожал. но чонгук иначе уже не может, без кои уже никак. в памяти всегда его прикосновение, всегда тот взгляд, всегда его особенное «банни», что выворачивает чонгука на изнанку. он встречает котяру в коридоре после душа: верхняя часть тела оголена, покрыта капельками воды. а под сердцем — тату, о котором банни раньше не знал. там имя. «тэхён». сквирэл давится сендвичем, когда чонгук просит рассказать его о том, что это за тату у котяры. ещё и под сердцем. — мы не говорим о нём. никогда. да, это чонгук уже понял, когда котяра ему едва башню не прострелил. — тигрис, — устало выдыхая, наконец сообщает ему хосок. — его звали тэхён. тэхён был нашим тигрисом. тигрисом котяры. он нарушил наше главное правило — он влюбился. влюбился в котяру. — и за это котяра его убил? и за это его убьёт и коя? — убил? — сквирэл вскидывает бровь удивлённо. — котяра любил его. он не признал это ни перед кем. ни даже перед самим тэ. они не знали, сколько им осталось этого чувства, потому что сдохнуть можно буквально завтра. никто не мог смотреть на них, потому что они мучились. тэхён мучился. он хотел любви, а юнги хотел выжить. юнги. котяра. юнги. — котяра ставит жизнь выше всяких чувств, а тэхён поставил любовь выше жизни, даже несмотря на то, что ответных чувств он так и не дождался. но мы все знали: юнги тоже его любил. он до сих пор любит. столько лет прошло, а он трепетно держит тигриса у сердца. он ненавидит тебя, потому что ты слишком напоминаешь ему тэхёна. ты добрый, мягкий, уступчивый, так же закрываешь глаза, когда спускаешь курок, но смотришь с обожанием, когда это делает другой. он по-своему опекает тебя, потому что желает уберечь так, как не смог уберечь тигриса. юнги чуть мозги ему не вышиб за чувства к кое. — что между ними произошло? — мы были на задании. самом тяжком, что у нас когда-либо были. мы не знали, все ли выберемся живыми. цыпа тогда чуть не умер… тэхён… тигрис… он… видел, как один из наших врагов целился в котяру, собираясь его застрелить. и заслонил его собой. это был первый раз, когда я видел, чтобы юнги плакал. он держал тигриса до последнего на своих коленях… он тогда сказал, что, если бы котяру убили, он прекратил бы видеть смысл в своей жизни, не смог бы жить в мире, где юнги бы не было. но их любовь была разной, и тэхёнова была сильнее. в ту ночь юнги отправился на зачистку местности один, оставив нас, израненных, с телом тигриса в укрытии. он вернулся утром, весь в крови, с тем шрамом… замкнутый, опустошенный. безжизненный. и обозлённый на весь мир. чонгук приоткрывает рот, но не может произнести ни слова. — мы не просто так слушаемся этого правила, банни. наша смерть утащит с собой не только нашу жизнь, но и ещё чью-то. что бы ты там ни испытывал к кое, какие бы ты надежды ни питал, забудь это. забудь, пока не поздно. пока ты не заслонил собой кою и не утащил на тот свет с собой его жизнь. нам не нужен ещё один котяра, что лезет на рожон, лишь бы к тигрису поскорее. нам не нужен ещё один тигрис. ты понял меня? что бы ты там ни испытывал к кое, чем бы тебя ни восхитил намджун, не смей любить его. намджун. его имя теперь навечно внутри. его коя. его намджун. коя проходит мимо, дарит им загадочный холодный взгляд, задерживаясь на чонгуке дольше обычного. и чонгука ломает буквально только от этого. потому что уже поздно. потому что он уже давно поставил кою выше самого себя.