Did she run away? Убежала ли она? Did she run away? I don't know Убежала ли? Мне не известно. If she ran away Если она все-таки сбежала, If she ran away, come back home Если же она все-таки сбежала, пусть вернется домой, Just come home Просто вернись домой… ©SYML — Where's my love
Дейдара переступил с ноги на ногу, — мальчишка был в тёплых красных носках, которые ему купила «заботливая фея крестная», уставшая беспокоиться, что он заболеет, — и прочистил горло, тем самым привлекая внимание. Хиса отвлеклась от швейной машины, позаимствованной у соседки и уже не раз успевшей зажевать ткань, и вопросительно изогнула густую темную бровь, — настолько темную, будто бы та подведена углём. — Что такое? — осторожно спросила девушка. Тсукури наклоном головы закрыл багровое лицо за челкой и весьма неуверенно показал то, что было запрятано за спиной. Макусуоки пораженно раскрыла рот. На нее смотрела она, правда, немного, — ладно, много, — кривая и пухлощекая, да и гораздо меньше в масштабе. Он слепил ее голову, державшуюся на подставке из тонкой шеи и острых ключиц. Синий подтек на правом глазу говорил о том, что он даже хотел раскрасить сие творение, но быстро передумал. — Ара-ара, какая красота, — Хиса взяла в свои руки подарок, что имел довольно ощутимый вес. Принялась вертеть и щупать старательно выведенные контуры. — Ты так продвинулся в лепке! Дейдара, казалось бы, покраснел еще на пару тонов. Он промямлил что-то нечленораздельное, вроде как «спасибо» и «ничего такого», а после встал от нее по левое плечо, чтобы уткнуться носом в ее висок. С приятной дрожью почувствовал руку, которой девушка обвила его талию. — А что ты штопаешь? — резко выкрикнул Тсукури прямо над ухом. Макусуоки охнула, едва не уронив с колен подаренное. — Ну, плащ. — Зачем тебе плащ? — Ну, — Хиса на мгновение замолчала, — от дождя.***
Хисе правда было больно осознавать, что вскоре она уйдет отсюда. Мысли то раскалывались, вызывая мучительную пустоту и заставляя теряться во времени и пространстве, то били в грудь тяжелым пинком, будто она, еще не уйдя, уже сожалела. Пара дней сборов и ключи сей квартиры будут сданы, а сама девушка поспешит скрыться за горизонтом, как за занавесом после душещипательного эпилога. Как сделать вид, — а в идеале заставить себя поверить, — что не было этого года? Этой деревни? Этого светловолосого сорванца, расположившегося на ее коленях на диване в гостиной? Тсукури жался к ней, как цыплёнок к клушке. Ластился к ее мягким ладоням, покамест она гладила его угловатые колени, впалый живот, пересчитывала рёбра. Дейдара нахмурил брови, когда она дотронулась до его щеки первый раз. Быстро пригрелся, блаженно растянул уголки губ и уткнулся носом в складку ее живота. Лицо у него чистое, светлое, по-девичьи красивое. Макусуоки млела от такого доверия. И чувствовала себя мерзко одновременно. Завертела головой, желая вытрясти противные мысли, колким шипастым ободком опоясывающие разум, и наткнулась взглядом на картину, что висела в рамке над тумбой. — Знаешь, Мелочь, — начала она, наглаживая костяшками пальцев скулу сорванца. — Смотрю я на нашу работу и думаю, что ты похож на один из этих подсолнухов. Но тут мне в голову приходит одуванчик. Подсолнухи до последнего тянутся к солнцу, — любовно и отчаянно. Одуванчики же сменяют желтые платьица на белые и распадаются на десятки танцующих семян, похожих на миниатюрных балерин в пышных пачках. Дейдара разлетится огромным, ярким, но бесполезным взрывом. Твою мать. — Одуванчик? — переспросил мальчик, оглядываясь на поле подсолнухов — одно из самых ярких пятен этой комнаты. Хиса потеряла настрой сравнивать Тсукури с этим сорняком — сердце укусило отвращение ко всей семейке Учих с ее ненавистью и высокомерием, безбожно мешая проникнуться какой-либо симпатией. — Да, жёлтый и такой же мелкий, как ты! — заплесала пальцами на ребрах, тем самым делая огромный шаг от темы. Дейдара боится щекотки. А смеется громко, похрюкивая. — Хиса? — отсмеявшись, он удобно сел на ее коленях, оказавшись лицом к лицу, и положил ладошки на плечи. — М? — серьёзность на его лице отозвалась дискомфортом. — Обещай, что не оставишь меня. Макусуоки выдохнула носом и с огромным трудом растянула улыбку на покусанных губах, отчего даже скулы свело. Но не проронила ни слова. — Обещай! — вцепился в ее рубашку. Твою. Мать. — Обещаю, — и сотни извинений в голове, кричащих, как подстреленные чайки. Уйдет завтра же.