Не жди, не жди. Приходи скорей К дубу, где мертвец Звал на бунт людей. Странный наш мир, и нам так странно здесь порой. Под дубом в полночь встретимся с тобой. ©Саша Капустина — The handing tree
Похорони надежды и мечты, отставь бессмысленную борьбу. Ты лишь зола прошлой себя. Твое время утекло, как песок по осколкам песочных часов. Единственная альтернатива твоего будущего — старый совок, что унесет прочь, а там, если захотят боги, последует новый рейс жизнь-смерть. Хиса хотела умереть. Быстро, безболезненно. Забыть всю свою жизнь, оставить позади, простив себе все грехи и свободно продохнув в знаменательный смертный час. И мысль эта ржавым гвоздём вбилась в башку где-то в районе пульсирующего виска. Ведь как иначе, когда душа выжата до прообраза сухофрукта? Кольцо на пальце будто изо льда. Им не хотелось гордиться. Оно как ошейник. — Он вас бьет? Как и рассказывают сказки, зима подкралась незаметно: снег опускался легким пухом на остекленевшую землю, ветер забивался в кровавые ноздри и холодил старые раны. Однако мороз не чувствовался от слова «совсем», а снежные хлопья чудились пеплом. Куноичи, сидевшая на крыльце в позе крючка, успела себя одернуть от разворота. Меньше всего она хотела видеть жалость в чужом внимании. Да и вообще кого-то видеть. Разве что белую тряпку на своем лице и длинный коридор. Вскоре ребёнок сам решил проблему зрительных контактов — беззастенчиво обошел по радиусу и остановился прям перед ее грязной мордой, — или тем, что от нее осталось. Замыленный синий глаз упорно смотрел в ноги, в маленькие синие ботиночки с заметными потертостями. Второй заплыл, весь бордовый, словно наливное красное яблоко. Ноздри забиты кровью. Чудом уцелевший рот испускал клубы белесого пара, что скручивался в маленькие ватрушки и рассеивался. — Иди, куда шла, — женщина совершенно бесстрастно уложила голову на дверной косяк и тяжко вздохнула. Дейдаре уже не нужно было искать причину, чтобы оторваться на ней. В его жизни что-то активно менялось, он сильно нервничал. Его тревога равнялась ее боли. И если Тсукури хотел воссоздать иллюзию нормальных отношений, то это как попытаться налить воду в разбитый стакан — безнадежно. Так чувствуют себя жены пьяниц и наркоманов? Помнила те телепередачи, в которых рассказывали о ебанутых семейках с их ебанутыми членами. Задавалась вопросом, почему женщины это терпели. Поняла. Она даже не задумывалась о побеге, будто такого варианта не существовало вовсе. Радость от смены места быстро сменилась новыми страхами, и они настолько заполнили ее разум, что даже изничтожили мечты о собственном благополучии. Девчонка, — лет шести от роду, чумазая, в рваной одежде, — будто не слыша ее голоса, присела рядом с ней. — Мой дядя тоже меня бьет, — она обхватила колени руками в попытке согреться. Макусуоки, — Тсукури? — раздраженно фыркнула. Сдался ей этот трёп. Эти жалобы. Сдались ей чужие проблемы. Сдалась эта жизнь. Когда они все уже отъебутся от нее? Иногда она действительно старалась искать… плюсы? Не голодна, одета, любима. Есть крыша над головой, небольшой огород в несколько грядок. Бывали дни, когда Дейдара вёл себя по-человечески. Может, Хиса и тряслась в ожидании боли, — полностью расшатанные нервы вот-вот оборвутся, как молочные зубки у детей, — но тонко чувствовала, когда у Тсукури не было намерения поднимать на нее руку. — Вам некуда идти, да? — карие глаза осматривали женское лицо без какого-то отвращения. С обыденностью. — Некому забрать. Перед глазами мелькнули ненавистные картины прошлого. — Но ты обещала! — Ничего я не обещала! Гнев медленно поднимался из самых недр, по желудку, глотке, держался за зубами, как за сдерживающей платиной. Терпеть не могла, когда лезут в душу. Говорят правду. Напоминают о промахах. — Знаете, брат сказал, что заберет меня. Это было год назад. Макусуоки тогда нырнула в новые экспедиции. Быстро переключилась на давешние задачи, держа в колонке «приоритеты» только собственное благополучие. Забыла, что когда-то пережила подобное, — на самом деле и близко не стоящее с тем, что сама совершила. Забыла, как больно кусает чужое хладнокровие и эгоизм. — Обещай, что не оставишь меня. — Обещаю… Если у нее будет свой личный котел, то пузыри в нем будут взрываться ее фразами. С запахом лжи и лицемерия. — Я жду, но он… — Заткнись! Ребёнок даже не пискнул, когда от сильного удара по спине проехался боком по ступенькам и оказался у сухой клумбы. Хиса в ужасе замерла. Что она сделала?***
Акасуна Сасори погиб. Акацуки редеют. Временные рамки были сдвинуты, но судьбы оставались те же. Она будто смотрела ролик с игрой в дурака, зная, у кого какие карты и кто как ими воспользуется. Дейдара по-прежнему равнодушен к Учихам. Но точно не равнодушен к бывшему напарнику. — Скажи, — Дейдара, сидевший на другой скамье, выдохнул кольцо дыма. — Ты ведь знала, что это произойдёт, да, хм? — после пояснил: — Ты же иномирянка или как там кудахтала. Женщина прикрыла тусклые глаза. Вспомнил главную часть ее анкеты. Забавно. — Знала. Акацуки чертыхнулся. Окурок пал ниц с его пальцев и был мгновенно придавлен тапком. Видно, его бесило ее равнодушие. Дохлое, проницательное, всезнающее. А еще его руки: пришитые, как будто чужие. Хиса знала, кто помог ему с этим. Попахивало кульминацией. Точнее: смердело. — Он был тебе другом, — в словах прозрачная насмешка. Но губы всё так же хладнокровны, как и глаза. Словно те слова были и не от нее. — Заткнись, не хочу от тебя ничего слышать. Тсукури встал и пнул стул. Дейдара тоже терпеть не мог правду.