Repentance

Темнота всегда во все времена была врагом живого существа. Она – черная скверна, которая затягивает в свой вакуум достаточно быстро и не отпускает, впиваясь склизкими путами в тело. Она стонет, завывая жалобно в пустоте под ребрами, скребётся в них сначала маленькими коготками, как слепой котенок, а чуть позже уже гулким ревом зверя ломает их с чавкающим сладким хрустом, от которого тело немеет до дрожи в коленях. Она затягивается петлей на шее, ломая подъязычную кость, оставляя улыбку на гортани. Стягивает его руки и ноги по узлам, сжимая с силой, прямо до выступающей крови. От нее слезятся глаза, как от крепкого сигаретного дыма. Итэр всегда был во власти этой тьмы – ее покорным рабом, который с каждым днем ломался под натиском и трещал по швам, как старая плюшевая игрушка, над которой изрядно поиздевалось время, падленько хихикая и щёлкая своими желтыми гнилыми зубками. Оно заставляло его просыпаться в ледяном поту в изнеможённой в терзаниях кровати, заставляло изорванные простыни мять в руках ещё больше, требовало взять нож в руки и изрезать их по клочкам, как мятые листы исписанной тетради, в которой таились его самые страшные кошмары и жили демоны. Итэр слаб в своей мерзкой сути. Он дрожащая тварь и обычное запуганное животное. Маленький оленёнок, которого сбила машина под управлением жизни. Его сердечко заходилось в приступе агонии каждое утро после очередного неспокойного сна. Он дрожащими руками хватает фенобарбитал и глотает порциями таблетки, которые ссыпятся сквозь пальцы, как песок, и мерно катаются по полу в своем странном круговороте, в котором он видел свою жизнь, по крайней мере ее отголоски. Ему больно до изнеможения, он стискивает себя в этих оковах и думает, что так и должно быть. Итэр всегда был человеком, который держит нож в кармане, даже если его там и нет вовсе. Он каждый день заходится в немом крике, молясь, чтобы все это прекратилось, только вот порой Богу проще притвориться глухим. Скатывается по стене, сжимаясь в маленький трепещущий комочек плоти и крови, задыхается и думает, что сегодня точно покончит с этим, но сегодня превращается в завтра, а затем в послезавтра, а после и в после-послезавтра. И так по кругу, давно обращаясь в замкнутую петлю, на которой он однажды хотел вздернуться и не открывать глаза больше. Чуть позже парень резюмирует – очередной срыв, глядя на вязкую черную тьму, скользящую по стене медленными струями, заполняя собой все пространство. В повседневной жизни он был все таким же приятным молодым человеком, милым мальчиком, сладким до блевоты, на которого толпами кидались девушки. Ведь прекрасный род так обожает таких податливых парней, романтичных и правильных, которые готовы горы свернуть ради любимой, в переносном смысле. Итэр и сам не заметил, как стал членом Управления Единых Бесхребетных Ответственных Каблуков(сокращённо УЕБОК), когда очередная пассия, вдоволь наигравшись с его ещё каким-то ебучим чудом живым эго, сделала мощный прогиб, ломая ему хребет, а вместе с ним и сердце. Предпочтения их довольно странные – вешаются на брутальных парней, которые будут пиздить их говном и палками при удобном случае, а из него сделают очередную плакательную жилетку.Итэр снова и снова, как тупая рыба, мозг которой поражен паразитом, попадался на этот крючок; отбивал себе лоб о грабли; получал ожоги четвертой степени. Сяо ненавидел это. Брюнет делает затяг, почти до самого фильтра и спокойно смотрит на бледное тело своего маленького инвалида. Под ложечкой неприятно засосало от такого вида, а в желудке перевернулся ком тошноты – не ел вторые сутки, думает Ли.Вновь зареванные медовые глаза уставлены в телефон, так кататонически ступорясь, что кулаки невольно начинают чесаться. Сяо помял костяшки пальцев, похрустел ими и усмехнулся, метнув острый взгляд в окно, за которым разлагался этот большой город. Серое небо было предвестником той мутной жизни, в которой они будут мариноваться максимум до 25 лет. А затем будут гнить, до дыр, до истомы в лёгких. – Я тебе говорил. – заявляет Ли в своей спокойной томной манере. Голос от курения осип и хрипел, легонько посвистывая, как у туберкулезника. Он мог резать воздух и оставлять новые раны на теле Итэра, но блондину нравилось. Нравилось слушать его или же вечность молчать, мешать в этом свои мысли вместе с ним. – И не пизди, что не предупреждал. Итэр знает и не будет отрицать. Он прекрасно понимал и уже предвидел это. Готовился, морально ломал себя и заранее считал, что она его бросит, как только очередной брутальный торч под руку подвернётся. Но от чего пустота внутри так тяжко и жалобно воет, как голодная тварь? Он все знал. – И не собирался. – спокойно заявляет младший, протягивает руку к пачке и требует разрешения стрельнуть одну. Сяо хватает коробочку и убирает резким движением в карман, как профессиональный шулер. Удивленный взгляд медовых глаз уставился в золотистые с немым вопросом «Ты ахуел, товарищ?» – Последнюю – это грубо, знаешь ли. Этикету давно учили? – спокойно отвечает Сяо, накренив голову в бок. По правде говоря, брюнет был единственным, кто не отвернулся от Итэра. Он был тем, кто вытаскивал его из петли, поставщиком алкоголя и денег на проживание. Их жизнь напоминала совместную. Ли мог посреди ночи,да вообще в любое удобное для себя время, завалиться в их хату в усмерть бухой после попойки со своими друзьями и видеть десятые сны на изодранном диване. Итэр варил ему крепкий кофе без ничего каждое утро, приносил стакан воды и антипохмелин. Этот мутуализм – знак равно– «рука руку моет» помогал им обоим держаться на плову какое-то время, не захлебнуться в жидкой горечи и утонуть в вязком страхе за свое жалкое существование. Им обоим это нравилось. Только Сяо и Итэр, ничего больше, ничего лишнего. Пока Сяо шлялся с друзьями по самым мрачным углам ночного города, ища сомнительные способы оторваться и расслабиться, Итэр задыхался в подушке, путаясь в простынях, строил паллиативные отношения с девушками, пытаясь найти в них отголоски разорванной на мелкие лоскуты любви и питаясь этими порциями, как объедками с барского стола. Оба сломанные и никому ненужные, они влачили существование в этой квартире «тридцать шесть квадратных метров», пытаясь вырыть нору в какое-то там мутное будущее, которого у них никогда и не было. Именно поэтому Итэр любил Сяо всем своим мертвым сердцем. Он умирал без него, как наркоман без нужной дозы, тихо дрожа в уголке, как мелкая тварь. Но блондин никогда не признается в этом Сяо, чисто сохраняя какие-то не значимые, но свои СОБСТВЕННЫЕ принципы. Своего рода эскапизм, не иначе, в своей самой ясной мазохистской сути. А Сяо и не нужно было. Сяо всегда все устраивало. Он привык так быть и учил этому Итэра. Его маленькое солнышко сломалось окончательно, бросило учебу, но продолжало выполнять какие-то социальные функции, чтобы строить из себя общественно значимого, блять, индивидуума, который всегда знает, как помочь, протягивает руку помощи, но не знает, как спасти самого себя от этой червоточины. От этого он внутри смеялся, как припадочный, но сохранял каменную маску ледяного спокойствия. Вытаскивал его из этой пучины, вытирал слезы, вытирал кровь с рук и давал силы вновь вдохнуть воздух, выходить на улицу, работать и кривить улыбку на лице в рожу хрюкающим от недовольства клиентам. Однажды Сяо вмазал такому прямо посреди смены младшего. Тогда стул был разъебан об утонувшие в жире ребра быдлана, который посмел наехать на это истерзанное солнышко с косичкой. Скандал дома – по их меркам грандиозный –в тот вечер обернулся тем, что каждый разошелся по своим углам. Сяо – к друзьям, Итэр – к своей девушке с пониженной социальной ответственностью. И вот снова они сидят друг напротив друга, вдыхая гробовое молчание и думая о своем. Брюнету это нравилось. Нравился Итэр. Нравилась квартира. А Итэр тихо утопал в своей любви, но не говорил и слова, потому что Сяо, как всегда, все знает. И понимает. Сяо никогда не ошибался в своем выборе, на самом деле. По-крайней мере, так думал он сам, а в себе парень никогда не сомневался. Когда они впервые встретились, он был третьекурсником. Итэр, полный надежд и амбиций, весь из себя такой правильный, только представьте, нетронутый мальчик, окунулся в жизнь студента с головой – дошло до того, что Сяо в усмерть пьяного блондина вытаскивал с какой-то прокуренной хаты, под завал набитой пустыми бутылками алкоголя и озверешвими до безумия от этой атмосферы гнили людей. Они порознь строили какие-то планы. Когда у Сяо были локальные, ориентированные только на сегодня, а в «завтра» он и не смотрел вовсе, у Итэра были великие и грандиозные прямо на целую жизнь, но такую серую и скучную, что рассыпались они как песочный замок с первой накатившей волной отрезвляющей, как пощёчина, реальности. Отучиться, найти работу, жениться, построить дом, воспитать сына и посадить дерево – все как у людей. Оно трещало по швам, упираясь в невидимый потолок возможного, как итог – лопнуло, словно воздушный шарик. Ломался тот постепенно. Сближались они ровно точно также. Чем плотнее их связывало странным влечением, как крепкими нитками, в которых они запутались по своей же глупости, тем больше портилась жизнь Итэра. Порой в голове Сяо вспыхивала мысль, как будто божье озарение: «Может, это я всё-таки виноват?», но он выкидывал ее прочь, отмахиваясь руками, как священник крестом от неприкаянного. У Итэра прямо на лбу, как клеймо, шрамированно высечено «наивный дурачок-простачок и инвалид с детства», прямо два в одном, о котором надо заботиться, поддерживать и любить. И Сяо, как мог, давал это все ему, по крайней мере, старался. Не привыкший к таким заботам, он ломался, но все зашло слишком далеко, Итэр теперь от него зависел. Он не смог пережить синдром отмены и требовал от парня все больше и больше, давя на жалость своим смазливым личиком, грустными глазами, что так по щенячьи блестели от накатывающих слез. В итоге, что же брюнет получил? Худое тело на пороге с одним чемоданом. Тогда он выяснил, что его – Итэра – дорогая сестра не смела больше терпеть подобного отношения к семье и себе, в частности. Блондин слишком испортился для такого образа строгой отличницы и старосты группы, чтобы вывозить и пытаться вылечить такое безобразие, прямо как саркома. Порнография – так она это назвала. «Издевательство над честью и достоинством», которые на дух не переносил Дайнслейф – вот как тот надменный парень его сестрёнки это называл. Только вот Ли знал, что ни того, ни другого семья Итэра не имела прямо с самого начала.Сяо ненавидел эту блондинку всеми фибрами души, всегда надменная, резкая и острая на язык, который он мог бы отрезать. Ключевая связка «Мог бы», если б только не медовые глаза, которые слезливо просили его этого не делать. И все, что оставалось брюнету, противясь такой неправильности и несправедливости мира – отбивать костяшки пальцев о дерево в темном парке глубокой ночью под веселые одобрительные завывания его компании. Желание напоить ее из стакана стекловатой вместо сока, заменяя розовую помаду на вязкую кровь, отбивалось пульсацией в проступившей на виске венке. Или сделать проще – подсыпать в чай слабительное, протянуть с доброй ухмылкой и молча контролировать процесс со стороны, чтобы она высрала из себя все это дерьмо до последней капли – не через рот, а через зад, как это делают все нормальные люди.Пока Итэр захлебывался в слезах, сжавшись на полу в три погибели, эта дырка смела что-то про него тараторить, отхаркивая накопившуюся желчь, как змея. А в мозгу у парня эхом, как от пустых голых стен, отражалось «Не лезь не в свое дело.» Семейные разборки Сяо не познал в своей жизни. Не довелось. Судьба милостиво избавила его от таких проблем. Каким бы трудным по устаревшим меркам общества, самой собой разумеется, подростком он не был, Чжун Ли почему-то не закрывал перед его носом дверь, таким образом говоря: «тебе здесь не рады», продолжал давать деньги, от которых он отказывался в своем большинстве. Гань Юй строила из себя любезную сестру до того отвратительно, что брюнет в ее сторону даже не смотрел. А если бы и посмотрел, то от обилия блёсток и звёздочек напыщенной любви и радости блевал бы радугой дальше, чем видели собственные глаза. А видел он многое. Например, пиздился с бомжами по их междоусобной договоренности, а ставкой была целая бутылка водки из Снежной, которую так обожали его друзья. Однажды в его дверь раздался тихий стук. Сонный и больной от опохмела он, шатаясь, открыл дверь и увидел перед собой Итэра. Но это было от чего-то неудивительно, будто он ждал его, как само собой разумеющееся явление. Сяо знал, что так и будет, а так и вышло, от чего где-то внутри что-то гадко захихикало. Он был рад, что теперь они будут генерировать чернь вместе и тонуть, задыхаясь, в этой ненависти и пакости рука об руку. Что Итэр старательно будет возводить весь свой мир только вокруг него. Это ведь называют отношениями? «Что случилось?» «Попиздился с Чайльдом. Она вышвырнула меня.» «Далеко зашла, однако, терпеть такое.» «Обидно, знаешь ли. Сяо, пожалуйста.» «Проходи.» И с тех пор они вместе влачат существование в этих серых стенах. Однажды была мысль сделать что-то на подобии ремонта, даже обои ходили смотрели, но как и другие идеи – она была откинута прочь на самую пыльную полку и больше не поднималась. Так у них все и протекало, по правде говоря. Сяо стал узнавать об Итэре больше – что тот любит кофе, добротно разбавленное молоком, три ложки сахара в чае, медовое печенье, заранее закупается энергетиками по скидке, запивает им снотворное и практически сутками не вылезает из ноутбука. Сяо с ухмылкой вспоминает, как вовремя вернулся домой и вытаскивал Итэра из петли. Резко схватил за ноги и ебнулся головой о косяк двери, чуть ли не теряя сознание, пока смазливое зареванное личико, глотая свежий воздух, мелькало перед глазами, пытаясь найти способ как-то ему помочь. А он все думал, чтобы тот сам себе для начала помог бы, чтобы завтра не наступало. Такой прекрасный момент, когда кажется, что вот-вот копыта откинешь и заснешь спокойно, но его пытается прервать солнечный мальчик, которого он хватал длинными бледными пальцами и сжимал до синяков на бледных плечах, чтобы успокоился. Лучше бы, конечно, он сдох тогда, два трупа в одной засранной квартире, где их никто искать не будет – вот она, мечта. И в тот же вечер, оклемавшись, он услышал простое: «давай умрем вместе?». Ли метнул взгляд на его шею, где уродски сверкал кровавый след, как ошейник и клеймо на всю жизнь. Сяо противоречиво врал себе и не собирался на тот свет в ближайшие несколько лет уж точно, а куда он, туда и Итэр, поэтому брюнет был спокоен за своего подопечного. Ведь солнышко не посмеет нарушить свое слово, как бы странно это ни звучало. Итэр – бесхребетный грустный тюфяк, который нуждается в безграничной любви, заботе и реабилитации. Маленький инвалид, безумный мученик, это уже устоявшаяся аксиома. Которую, к счастью или к сожалению, не поняли другие. Люди, которых блондин звал своими близкими, в одночасье решили стереть его из своей жизни, как какую-то токсичную дрянь, которая отравляла их жизнь и планы одним только своим присутствием.Вырвать с корнем, как сорняк, который портит клумбу ромашек и роз только одним своим существованием. Но Сяо и против не был. Ведь любил он его собственнически и жадно, до порезов на теле, которые алыми опухолями струились узорами по его рукам. Он много врал ему. Бухой в хлам что-то вбивал его бывшим и требовал оставить в покое, творил всякую возможную и невозможную черную хрень, которую прикрывал лишней порцией алкоголя, ударившей в мозг, но если бы Итэр затащил его на полиграф, то тот на вопрос «нравится ли Вам Итэр?» визжал бы, как умирающая свинья, от односложного ответа «Нет». Своеобразная забота об этом бедном худом и великом мученике приносило какое-то больное и ненормальное спокойствие в его хмурую, как эти тучи душу, немного покачивала на волнах любви и усыпляла. Был момент, когда Итэр, набухавшись, выскреб на руке тупым ножом на плече крест и кичился откинувшимся с зоны, который уверовал и проповедует веру в Бога. Друзья Сяо любили Итэра – за его противоречивость в аспектах возможной биполярки. Вот он творит чудную несусветную хрень, а вот заботливо наливает всем чай и предлагает до смеха милые вещи; кидается из крайности в крайность и хватается за мнение его друзей, равно как за мнение общественности, ища отголоски одобрения и поддержку в своих действиях. Но к мозгоправу Ли его вести ни в жизни не станет, это было бы слишком для его безумного самолюбия и синдрома спасателя. Итэр напоминал им такую себе домохозяйку с абстинентным синдромом, у которого вечно какая-то ломоть, боль и уныние в душе и теле. Но он заботился о них, предлагал вкусности, беспокоился о порядке в квартире перед их приходом, как мамашка какая-то, ей богу. Сяо это бесило до дрожи в руках и укусах на пальцах, ведь делить такое внимание он не хотел с кем бы то ни было. Ни с теми жирными ублюдками из кафе, ни с его сестрой, ни с его бывшими, ни с собственными друзьями. Улыбка лёгкая, добрая, но такая фальшивая украшала его лицо большую часть времени, когда он выходил наружу. Но возвращался он в их собственный мир «тридцать шесть квадратных метров» изнеможенным, усталым и выжатым, кислым, как лимон. Их маленький мир, обнесенный густыми зарослями из тернистых кустов, наполнялся подобием домашнего уюта, когда Сяо предлагал добро разбавленный молоком кофе с медовым печеньем и совместный просмотр каких-то дешёвых сериалов на Нетфликс. Тогда они сидели, подбоченившись друг к другу, укутанные пледом, ржали над абсурдными мелодрамами и обсуждали это дерьмо во всех красках и деепричастных оборотах, какие только известны человечеству. Его любимые моменты, которыми он жил, заменяли пропитанный сигаретным дымом воздух в лёгких. Он выжигал их паяльником в мозгу, держась за стальной нагреватель голыми руками. У Итэра что не жизнь, то пиздострадания и загоны по всякой хуйне. У Сяо, что не жизнь, то поиск возможности кому-нибудь поднасрать. Он ненавидел этих людей, что его окружали, буквально до ломоты в костях. Последний раз его слова отразились следом от кулаков на смазливом личике того мудака – Тартальи, который как раз решил отмудохать Итэра по известным только этим двоим причинам. Сколько бы Сяо не проживал вместе с блондином, то тот все опускал эту тему и утыкался в ноутбук отсутствующим тяжёлым взглядом медовых глаз. Чжун Ли с каким-то сдержанным предыханием покрывал все эти расходы, но брюнет много от своего дяди и не требовал. Он лишь брал то, что нужно и в нужном количестве, а затем весело улепетывал в закат до следующего месяца. Пытался учиться, но как всегда все возвращалось к тому, что срывался на простом сообщении «во сколько сегодня собираемся?». Сяо собирался, но не налаживать свою жизнь, закатав рукава по плечи, а как следует уйти от себя и бегать дальше, как полудохлый подбитый заяц от очередной порции свинца жадного до мяса человека. В период, когда он шлялся по вокзалам, ночевал в подворотне с бомжами под тухлой фуфайкой, Сяо думал, что так и встретит свой конец прямо среди этого сомнительного сброда таких же отчаявшихся людей и потерянных личностей. Он не хотел, но знал, что станет таким же, пока не встретил Итэра, который добровольно согласился быть его отдушиной во всех смыслах – прямых и переносных. Был его опорой, куклой для оров и криков, для объятий и усталых переглядываний в 3 часа ночи. Сяо смотрел в его глаза – зрачки, почти закрывавшие медовую радужку глаз, беспокойно вгрызались в изгибы его лица. О чем-то долго думал и размышлял, анализировал, пока мозг работал. Пока не забил на все происходящее. Итэр в отличии от Сяо всегда находил поводы для загонов. Будь то скандалы с сестрой, расставания с девушками, учеба или простые терзания жалкой душонки. Итэр со вздохом опускает взгляд и тыкается ложкой в остывшую еду, будто ища в ней ответ на все интересующие его вопросы о бытие человеческом. Итэр всегда терпел до эпилептического припадка своего века. Новые чудеса Нео технологии – не иначе, хоть вечный двигатель создавай. Сяо что-то хмыкает и тупит взгляд на засветившийся экран телефона, где привычно загорается «во сколько сегодня собираемся?». Что-то печатает в ответ на автомате, на отъебись, в привычной себе манере, тушит прокуренную почти до фильтра сигарету о грязную пепельницу и поднимается, стряхивая с себя невидимую пыль. – Во сколько? – привычно спрашивает Итэр о времени возвращения домой, устало опустив щеку на руку и пусто смотря куда-то сквозь тарелку, сквозь стол, сквозь пол в саму Преисподнюю, где его черти пляшут. Бог знает, что блондин вытворит, пока его нет на месте, но Сяо от чего-то спокоен. – В 3 утра. – бросает брюнет и направляется к двери, которая с щелчком закрывается. Итэр поднимет голову, смотря в окно, так опустошенно и тоскливо, что где-то в лесу волки завыли. Очередной вечер очередного припадка. Но с возвращением Сяо он станет делить этот припадок, как сладкую конфету, чтобы вязнуть вместе, задыхаясь, но всё-таки по-своему болезненно любя. Ведь это уже аксиома.