Стена чудес

Пятый выбрался из машины не прощаясь. Хлопнул дверью, взбежал по ступенькам и свернул к дверям гостиницы. Нажал на кнопку вызова лифта, и когда он не открылся с первого раза, суетливо ударил по ней ещё пару раз. Протиснулся внутрь ещё до того, как двери разъехались до конца и нетерпеливо ткнул на нужный этаж. Только в номере он смог вздохнуть спокойно. Попытался стянуть куртку, но из-за злости справился не сразу. Разозлился ещё сильнее, швырнул одежду на пол и метнулся в угол, прижав ладонь к культе. Зажмурился, дыша сквозь зубы. Мелодия, которую он набросал в блокноте Куратора, никак не шла из головы. Из перешёптываний и переливов смеха она превращалась в мелодию фортепиано, и ему хотелось играть, наигрывать её, пока она не сложится в сонату, в вальс, в менуэт. Пока голоса не найдут свою форму в музыке. Но он не мог. Как бы сильно ни хотел, не мог. Пятый прижал ладонь к глазам, делая судорожный вдох, и беззвучно закричал. Ему понадобился добрый час, чтобы прийти в себя. Чтобы темнота в комнате успокоила его, скрыв ручки и крепления, и оставив только очертания пустого шкафа и кровати. Только тогда Пятый встал и пошёл в ванную. Включил свет и с ненавистью посмотрел на своё отражение, сделал глубокий вдох и потянулся к собранной заранее сумке с таблетками, дезинфицирующими салфетками и бинтами. Культя быстро заживала, и он только обрабатывал почти зажившие швы. Вечерний ритуал, который только сильнее раздраконивал его чувство потери, но который неизменно заставлял его мириться с новыми условиями жизни. И пока он, стянув футболку, рассматривал швы в зеркало, его телефон издавал звон — один за другим, с каждым разом продвигаясь всё ближе к краю. Пятый поджал губы, намотал на культю несколько дезинфицирующих салфеток, и, вытянув шею, посмотрел на дисплей. «Долорес (4): Голосовое сообщение». Пятый раздражённо поморщился — больше всего в современных способах общения он презирал голосовые сообщения, и первым делом ему захотелось их все удалить. И сразу следом он почувствовал укол совести: конечно же Долорес отправляет голосовые сообщения. Было бы странно, если бы она ловко настукивала абзацы текста своими бионическими пальцами. Но слушать их Пятый всё равно не стал. Переложил телефон на стопку полотенец, выбросил салфетки и прижал к культе сухое полотенце. Достал из сумки зубную щётку и пасту, и пока чистил зубы, ему пришло ещё два голосовых сообщения от Долорес. Пятый зажал щётку в зубах, разблокировал телефон и занёс палец над первым сообщением, но так и не запустил. Бросил телефон обратно и продолжил натирать зубы пастой. Что она могла ему сказать? «Это для твоего блага»? «Извини»? Ничего из этого его не интересовало, и бесконечные разговоры о том, как он ошибается начали порядком надоедать. Закончив с зубами и переодевшись в пижамные штаны и домашнюю футболку, Пятый подхватил телефон и вернулся в комнату. Улёгся на кровать, устроив руку с телефоном на животе, и пятнадцать минут просто смотрел в потолок. А потом всё же поднял руку и разблокировал экран. Яркий свет залил лицо, и Пятый сощурился и поморгал, пока глаза к нему не привыкли. Он проиграл первое сообщение: — Приветики, это я! — сказала Долорес. — Куратор меня подбросила до корейского магазина недалеко от моего дома, и я накупила вкусных чаёв. Намешала себе один и подумала, что тебе бы тоже не помешало выпить горячего чаю. Можно просто чёрного, но лучше такого, как у меня. На этом сообщение обрывалось. Пятый нахмурился, всматриваясь в экран, а потом, уже менее уверенно, запустил второе сообщение. — А ты знал, что кошки потеют через подушечки лап? Я никогда не замечала. Придётся летом трогать лапки своей кошки щеками. — Что за… — Пятый сжал телефон в руке и потёр глаза запястьем. — Что она несёт? И тут же проиграл третье. — Тут пишут, что в Италии крёстная Золушки была кошкой. Вот бы моя кошка тоже была феей-крёстной и могла наколдовать мне новые руки. Я бы нарисовала твой портрет. Пятый убрал телефон обратно на живот. Долорес будто никакого внимания не обратила ни на его срыв, ни на их беседу. Просто говорила первое, что приходило в голову. Слушать это он больше не собирался. Хватило Пятого на две минуты. — Но вообще-то, — говорила Долорес в четвёртом сообщении. — Я и так могу нарисовать твой портрет. Обещаю, что не буду делать это задницей. Пятый тихо вздохнул. Потом набил большим пальцем сообщение: «Шутка про задницу немного затянулась», а потом включил пятое сообщение от Долорес. — Не подумай, что я навязываюсь. Ты очень фактурный. Эта печать тоски на лице, еврейский нос и брови… Я бы тебя рисовала и рисовала, знаешь. Пятый облизнул губы. Заметил, что Долорес прочитала его сообщение и уже что-то надиктовывает, и включил последнее из старых. На нём Долорес, очень нестройно и мимо нот, пела песню Creep группы Radiohead. И как только она допела, пришло новое голосовое. — Ты не спишь! — смеялась в нём Долорес. — Да, я знаю, что затянулась. Больше её не повторю, обещаю. Левая рука на Библии, правая вверх. Пятый с трудом сдержал смешок. «Эта шутка ещё хуже. Я уже ложусь спать, » — написал он. Долорес ответила быстро: — Ладно, ладно! Спокойной ночи. Завтра долгий день. Пятый откинул руку с телефоном в сторону и снова уставился в потолок. Какая же она была невероятно странная. И немного жуткая. Но очень, очень милая. Пятый пробыл в Детройте пять дней. Как только культеприёмная гильза была готова, Пятому помогли надеть протез и закрепить с помощью специального крепления. Рука была нетяжёлой, но пока слушалась плохо. Помощники доктора Биггза продолжали её настраивать и налаживать, и в конце концов Пятый более-менее приловчился сгибать и разгибать локоть и бионические пальцы. Много часов он провёл, просто решая детские головоломки: собирая цифры в ячейки и просовывая кубики и конусы в специальные отверстия в коробке. Листал журналы, поднимал со стола мелочи. Рука реагировала медленнее, чем ему бы хотелось, и сейчас воспринималась неуклюжей. Но что сводило Пятого с ума на самом деле — в отрыве от неспособности новой руки ловко и быстро перебирать пальцами — это невозможность почувствовать что-то кончиками пальцев. Он не знал, какой на ощупь предмет, который он держит в руках. Тёплый он, или горячий. Мягкий или твёрдый. Шершавый или гладкий. Это было то, о чём говорила Долорес. Нельзя не только размазать краску пальцами, но и даже узнать, какая у бумаги структура. К этому можно было привыкнуть. Он был в этом уверен. Как привыкла Долорес, как привыкли сотни других ампутантов. Привыкнет и он. Легче дышать от этого не становилось. А через пять дней, когда он научился надевать руку сам и прослушал три десятка сообщений от Долорес, когда он впервые смог почистить зубы с помощью протеза, Куратор отвезла его в аэропорт и поцеловала в лоб напоследок. Пока Пятый шёл на посадку, она махала ему платочком из-за заградительной ленты. Он поднял правую руку и, с тихим механическим скрипом, помахал ей раскрытой ладонью. В Сент-Поле его встретил Клаус. Рыжая краска вымылась, и он перекрасился в розовый, что в сочетании с леопардовым пальто создавало эффект смеси кабаре и Бродвея. — Привет, — Клаус держал руки в карманах. Коротко посмотрел на Пятого и тут же перевёл взгляд на протез: — Круто выглядит. — Это до первого раза, когда его заклинит, когда я буду пожимать тебе руку. — Тогда не пожимай мне руку, — Клаус хмыкнул. — Как всё прошло? Ты ни строчки никому из нас не написал. — А что писать? — Пятый пожал плечами. — Дорогой Клаус, я встретил девочку? — Ого, а ты встретил девочку? — Клаус толкнул его локтем. — Расскажешь? — Заткнись, я для примера, — Пятый закатил глаза. — Вижу же, что кого-то встретил. Но не хочешь, не говори, мне совсем не обидно. Они вышли, и Пятый запахнул куртку посильнее. Согнул правую руку, прижимая полы к себе, и так её и оставил. По крайней мере эта рука не замёрзнет и не устанет. — Отвезти тебя к тебе? Выдержишь? — Ты сделал, что я просил? — Пятый первым подошёл к машине, и как только Клаус разблокировал двери, влез внутрь. Снял сумку и бросил её на заднее сиденье. — Сделал, — Клаус сел за руль. — Теперь у тебя как-то пусто. — Пустоту я выдержу. Клаус не затыкался ни на минуту всю дорогу до квартиры Пятого. Рассказывал про найденные им комиссионки, секонд-хенды и магазины крафтовых свечей. Пересказывал последние новости их коллег из «Зонтиков», и что у Пятого на антресолях нашлись альбомы с фотографиями ещё тех времён, когда сам Пятый играл в ансамбле у маэстро Харгривса. Пятый — как часто бывало — молчал. Но в этот раз болтовня друга тяготила его чуть меньше обычного, а пару раз он и вовсе сунул в ухо наушник, чтобы послушать очередное сообщение Долорес, больше похожее на поток сознания. — Ты что там слушаешь? — наконец спросил у него Клаус. Пятый осёкся, спрятал наушник в карман и качнул головой: — Не важно. — Ты что-то там вместо меня слушаешь. Это важно. Совсем меня не ценишь. Пятый раздражённо вздохнул. — В Меритехе я познакомился с художницей, и она постоянно шлёт мне голосовые сообщения. Обо всём на свете. Она как ты, только менее… — Менее что? — Жеманная. — Эй, тебе нравилась эта жеманность. — Не обманывай себя, Клаус, — Пятый хмыкнул. — Я как будто какой-то подкаст слушаю с фактами о всякой фигне. Беспорядочный и беспощадный. — Но слушаешь же, — Клаус скосил на него взгляд. — Что рисует? Пятый осёкся. За всё это время он так и не сделал шаг навстречу. Долорес, кажется, знала о нём всё, что хранил интернет, а он о ней не знал ничего. Не было времени и возможности. По крайней мере, он себя в этом убеждал. Но что мешало ему на самом деле? — Понятия не имею, — наконец ответил он. — Я знаю только, что её зовут Долорес, у неё есть кошка и нет рук, и вот это, — он включил последнее голосовое от Долорес. — Ты слышишь? — сказала Долорес шёпотом. — Прислушайся, — и затихла. Вместо её голоса теперь из телефона доносилось тихое урчание. — Она шлёт тебе, как её кошка мурлыкает. Пятый, ты ей нравишься. — Или ей просто одиноко. — Или ты ей нравишься, — Клаус припарковался под домом Пятого. — И она решила сыграть на все деньги и взять тебя нахрапом. — Это звучит ужасно. — Не хочу рассказывать тебе сногсшибательные новости, Пятый, но ты очень тупой, и у вас только с Ваней всё получилось как-то само собой, но в других твоих отношениях… — Клаус скривился. — Ты совершенно не осознаёшь, что кому-то нравишься, и тебя надо брать за руку и ставить перед фактом. Мне буквально пришлось тебя тогда в углу зажать. И вот она, — он кивнул на телефон у Пятого в руке, — это сразу выкупила. Пятый поморщился. Он почему-то продолжал слушать её сообщения, одно за другим. Даже ждал их, наверное. — Мне не нужны отношения. Не нужны были раньше и сейчас тоже. — Справедливо. Скажи ей об этом, — Клаус отстегнулся первым. — Давай выметайся из машины, мне ещё от тебя такси вызывать. Пятый, всё ещё смущённый и обескураженный услышанным, быстро убрал телефон в карман, ухватился пальцами протеза за ручку и потянул её на себя. Дверь открылась, но рычаг остался у Пятого в руках. Клаус присвистнул: — Классно, что это не моя машина, а твоя. — Знаешь, что ещё эта рука отлично делает? — Пятый разжал пальцы, вылез и закрыл дверь. — Что? — Клаус напоследок залез на заднее сиденье и забрал оттуда сумки. — Складывается в кулак. — Как грубо, — пропел Клаус и первым побежал наверх. Клаус не только забрал пианино, синтезатор и оборудование, но и, как и просил Пятый, собрал все его записи, сложил в коробки и затолкал в кладовку. Квартира, в которой прошлый Пятый всегда находил утешение, теперь казалась непривычно пустой. Больше не было никаких мелодий, приколотых к пробковой доске, никаких старых расписаний туров и копий подписанных контрактов. Планов на будущие композиции. И вместо инструмента была зияющая пустота. Прореха в пространстве, которая никогда не будет заполнена, и которая лишь мельком отражает чёрную дыру у него внутри. Он стоял под стеной, прикрыв глаза и будто бы касаясь невидимого фортепиано кончиками пальцев левой руки. Перебирая клавиши и наигрывая ту самую мелодию, которую услышал в разговоре пять дней назад. В ту минуту ему казалось, что ничего не случилось. И на самом деле обе его руки целы, и он по-прежнему может играть. Клаус коснулся его плеча, и Пятый распахнул глаза, снова наступая обеими ногами на осколки своей мечты. Пятый с Клаусом выпили по чашке кофе, сидя на полу напротив стены. Клаус снова трещал, но в этот раз скорее просто чтобы разбавить тяжёлую тишину. Потом Пятый улыбнулся, встал и повесил на доску первый флаер с изображением четырнадцати типов захвата, возможных с его протезом. Клаус долго не решался уйти и начал собираться, только когда Пятый сам об этом попросил. Несколько раз переспросил, уверен ли он, но потом всё же ушёл. Дверь за ним закрылась, и Пятый вернулся на своё место на полу. Скрестил ноги по-турецки, подтянул к себе ноутбук, но не открыл. Посмотрел на телефон рядом, на непрослушанные сообщения от Долорес, и сделал глубокий вдох. — Эй, — засмеялась она. — Просто хочу спросить, как там Сент-Пол? Снег не идёт? У нас сегодня сильный дождь, так что я решила никуда не ходить. Пятый поджал губы. На пару мгновений, пока звучал её голос, он забыл и про пустую квартиру, и про отданное пианино. Он покусал щёку, а потом решительно поднял крышку ноутбука и как только прошла загрузка, вбил имя Долорес в гугл, но так и не нажал кнопку ввода. Замер, покусывая щёку. Просто имя и просто слово «художница» выдало бы ему слишком много результатов и, скорее всего, ни один из них не был бы ей. Пятый написал «ампутация рук», и тут же стёр. Взял телефон, коротко взглянул на дисплей и положил его обратно. Снова уставился на стену. А потом открыл свою почту и, пролистав сотни сообщений от бывших коллег и нанимателей, нашёл несколько писем от Куратора. Тех самых, где был контракт, описание программы и памфлет с историями успеха. Долорес была там. Пятый не стал читать интервью и просто скопировал имя и фамилию, а сразу следом открыл поиск по изображениям. Её новый стиль — до старого Пятый пока не добрался — был рваным и странным. Брызги краски, резкие линии и острые углы. Но в нём было что-то цепляющее, будто Пятый смотрел картины Отто Дикса, перерисованные супрематистами. Кроме портретов и натюрмортов, были и картины, нарисованные два года назад, до начала программы. Пятого сразу зацепило изображение глубокого космоса с двумя розовыми солнцами в брызгах краски, и он открыл его в другой вкладке. «Первая посттравматическая картина эксцентричной Долорес Питерсон была продана на выставке за полторы тысячи долларов, » — гласил заголовок. Пятый нахмурился. Поднял взгляд на пустую пробковую доску, а потом снова опустил на картину. — Жопная картина, значит, — кивнул он. — Так вот как она выглядела. Он облизнул губы и захлопнул крышку ноутбука. Набрал на телефоне сообщение: «Снега нет. Я тебя погуглил. Иду спать». И поднялся. Ему предстояла первая ночь в этой квартире с тех пор, как он лишился руки. Первая ночь в звенящей пустоте, которая теперь была его домом.