Стена чудес

На следующее утро он проснулся от звонка. Телефон заливался трелью, и когда Пятый смог проморгаться и сосредоточиться на экране, он обнаружил, что по видеосвязи звонит Ваня. Над её снимком из Снэпчата (со щенячьими ушками и носом, конечно же) высветилось время: шесть утра. Пятый поднялся, потёр культю, поморщился, а потом ответил на звонок. На ночь он плотно задёрнул шторы, и пока камера настраивалась, отодвинул одну из них, впуская дневной свет. — Я снял трубку в шесть утра только потому, что это ты звонишь, — сказал Пятый. — Чем обязан? — Прости, у нас здесь типа… полдень, — Ваня не смогла сдержать улыбку. — Я обещала тебе звонить, вот, звоню. — Клаус рассказал про руку, да? — И это тоже. И я обещала звонить, — повторила Ваня. — Прости, что разбудила. — Ничего страшного, не то чтобы я не мог потом спать весь день, — Пятый фыркнул. Не без приключений поставил телефон на книжную полку, чтобы Ваня видела его комнату, и отошёл к розетке. Рука нуждалась в подзарядке, да и спать с протезом было крайне тупой идеей. Пятый подобрал руку и рукав, и посмотрел на экран телефона. — Я ещё к нему не привык, и надеть его непросто. Так что можешь рассказать мне, как твои первые концерты прошли, а я пока… — он сел на кровать, сделал глубокий вдох. Снял футболку, натянул на протез мягкое крепление с липучками, и сунул культю в культеприёмник. Самым сложным, на самом деле, было застегнуть ремни. Одной руки не хватало, а протез явно не был предназначен для вытягивания тонких полос ткани из-за спины. Так что пока Ваня не очень уверенно рассказывала ему про концерт в Берлине, Пятый чертыхался, пытаясь умудриться сделать всё левой рукой. — Выглядит мучительно, — заметила Ваня, прервав свой рассказ. — Вся моя жизнь сейчас мучительная, так что, — фыркнул Пятый. Ему удалось поймать липучку, подцепить ей петлю и крепко затянуть. — Одним мучением больше, одним меньше. Он принялся подтягивать электроды дальше, к груди, и на мгновение осёкся. У него хотя бы была левая рука. А как проходят утра Долорес? — Очень депрессивно звучит. Ты нашёл кого-нибудь, кстати? Психолога. — Нашёл. Специализируется на переживании потери, — Пятый вздохнул и поднял с пола футболку. Надел на протез до локтя, а потом влез в неё левой рукой и головой. — Ловко вышло. — Спасибо, я тренировался, — Пятый выгнул брови, согнул бионическую руку в локте и показал Ване большой палец. — А вот это круто, — Ваня подвинулась к экрану. — А что ещё ты умеешь? — Зубы чистить и складывать пластиковую пирамидку, — отозвался Пятый ухмыльнувшись. Ничего из того, что говорила сейчас Ваня, его не успокаивало, скорее наоборот. Но требовать от неё чего-то другого было бы очень эгоистично. Как бы обидно Пятому ни было, что, будучи обязанной ему жизнью, она выдаёт только дежурную похвалу, он не мог отрицать, что это происходит только от волнения. Ваня чувствовала себя виноватой. И звонила, наверное, ещё и поэтому. — Ты пришлёшь мне открытку, Ванечка? — Пятый подхватил телефон и вышел в гостиную. Сердце снова сжалось от ощущения пустоты, и Пятый, резко моргнув, сосредоточил всё своё внимание на Ване. — По открытке из каждого города, где будешь. У меня здесь целая голая стена для твоих открыток, — он развернул телефон, чтобы показать её пустую пробковую поверхность. — Ты всё… выбросил? — Клаус всё убрал. Понятия не имею зачем, правда. Можно было бы и выбросить. Не то, чтобы я смогу когда-то всё это записать, — он обогнул кухонную стойку, поставил телефон у раковины и начал собирать гейзерную кофеварку, сушившуюся всю ночь. — Это сложно, кстати. — Что? Собирать кофеварку? — Нет, — Пятый прикусил губу изнутри, прежде чем нашёл в себе силы обронить: — Не писать музыку. — Ох, — Ваня замолкла. Пятый тоже затих, только рука издавала механическое шипение, меняя типы захватов, пока он заливал воду, засыпал кофе и включал плиту. — Ваня, — вдруг спросил он. Опёрся о стойку руками. — Как думаешь, чем мне стоит заняться? Кроме музыки. Ваня склонила голову набок и сдвинула брови к переносице. Потом тихо, но уверенно сказала: — Я не думаю, что тебе стоит бросать музыку, Пятый. — Чтобы не бросать музыку, мне нужно чем-то её играть, — Пятый закатил глаза. Не этого ответа он от неё ждал… А какого именно ждал? — В Меритехе я познакомился с художницей. У неё нет обеих рук, вместо них протезы, — он поджал губы и опустил взгляд. Помолчал немного. — Она продолжает рисовать. И продолжала, даже когда ей ещё не сделали протезы. — Так, — Ваня повела ладонью в сторону, подавая ему знак, что ему стоило бы взять с художницы пример. — И какие ты сделал из этого выводы? Пятый дёрнул левым плечом и покачал головой: — Никакие. Какие мелодии я могу написать, не используя правую руку? — Ты можешь использовать нас. Куратора, — Ваня пожала плечами. — Бетховен в твоём возрасте уже был частично глухой, но остановило ли его это? — Ты меня сравниваешь с Бетховеном, а я дай боже на французских импрессионистов тяну. — Ты бы стал звездой во времена импрессионистов, да, — Ваня рассмеялась. — Слушай. Я знаю, что это непросто. Смириться, поверить. И вернуться к тому, чем ты раньше занимался в таком состоянии. Наверное, сейчас слишком рано, — добавила она. — Уверена, ей тоже было непросто. Спроси её. — С чего ты взяла, что у меня есть её номер. Ваня вскинула брови. Пятый тяжело вздохнул: — Клаус. Ваня кивнула. — Я так много думала о тебе эти несколько недель, Пятый. О твоей музыке, о случившимся, и… — она запнулась, но не остановилась. — Ты спрашивал меня, что тебе делать. Пятый опустил взгляд. — Я думаю, что ты должен продолжить писать музыку, — договорила Ваня. — Но решать, конечно, тебе. Пятый не ответил. Услышал, как закипает кофе, и отвлёкся, чтобы снять кофеварку с огня. А когда повернулся обратно, Ваня уже повесила трубку. Ближе к полудню ему пришло сообщение от Долорес. — Надеюсь, ты уже встал, — сказала она. Голос звучал приглушённо, будто она говорила из-под одеяла. Пятого это удивило. — И как тебе то, что ты нагуглил? Пятый выгнул бровь и начал набирать ответ, но пока подбирал слова, Долорес надиктовала ещё что-то. — Я спрашиваю, потому что переживаю, что ты прочитаешь обо мне что-то, чего мне бы не хотелось… чтобы ты знал, — она шумно вздохнула. — Хотя я сама предложила тебе меня погуглить. Я не очень последовательная, — тихо хохотнула. — В общем. Как-то так. Пятый тяжело опустился в кресло, поставил на старую пианинную треногу рядом чашку с кофе, и, досчитав до трёх и затаив дыхание, нажал на кнопку видеовызова. Долорес ответила не сразу. А когда ответила, камера первым делом показала потолок, потом кусок протеза, одеяло и светлую макушку. — Ты мне позвонил, — Долорес сдвинула брови к переносице. — Ты не из тех, кто звонит. — Не из тех, — Пятый кивнул, держа телефон в бионических пальцах. — Мне не понравилось, как твой голос звучит. Долорес охнула и втянула шею в плечи. — Блин, — выдохнула она. — Я тебя что, напугала? — Нет, но это странно. Я всего-то твои картины погуглил. Это, кстати, было непросто, потому что я не знал твою фамилию, — Пятый сделал глоток кофе, ухмыльнулся и вскинул брови: — Мне понравилось. Долорес округлила глаза и склонила голову набок. Моргнула и уточнила: — Только картины? — Да. — А… почему? — В отличие от некоторых, я предпочитаю давать людям возможность самим рассказать мне о себе, — протянул Пятый. — Уловила мой намёк? — Эй. Ты не можешь меня осуждать. Ты очень скрытный. Даже Инстаграм удалил. — Как и все остальные свои социальные сети, так что ты никогда, никогда не прочитаешь переписку бывших участников ансамбля «Зонтики», в которой мы строчка за строчкой капсом «поём» песню Мама группы My Chemical Romance. Долорес моргнула ещё раз. — Уверена, что где-то должны быть скриншоты сделанные каким-то особенно старательным фанатом кого-то из вас. — Ты нас переоцениваешь, — Пятый качнул головой. Закинул лодыжку на колено, устраиваясь поудобнее, и перевёл тему: — В любом случае, Долорес, я предпочту, чтобы ты сама мне всё рассказала. Тогда, когда захочешь. — Это официальное признание, что я тебя не достала? — Ты меня… не достала, — Пятый качнул головой. Он говорил с ней, а не просто слушал её голос и отвечал безликими буквами впервые с вечера в ресторане. И ощущения были… странные. Будто они знакомы всю жизнь, хотя он о ней почти ничего не знал. — Я немного обескуражен твоей напористостью, но я и с более доставучими людьми дело имел. — Вау. Не знаю, мне нужно радоваться или обижаться? — Сама решай, — Пятый хмыкнул. — Но мне… интересно. — Что интересно? — Зачем ты это делаешь? Все эти мелочи, урчание кошки, какие-то малоизвестные факты с Баззфида. Рассказы про погоду, про меня… — Потому что тебе одиноко, — Долорес ответила не задумываясь. — Потому что близкие или ходят вокруг тебя на цыпочках, или компостируют тебе мозги, что ты слишком драматизируешь, что ты должен, а что не должен… — Ты сама такая же. — То, что было в ресторане было о другом, Пятый. Это было не о том, что ты должен продолжать заниматься музыкой или должен ковырять свежие раны. — О чём тогда? — Пятый сощурился. Голос не дрогнул, и дыхание не сбилось, хотя мысль о той мелодии по ночам сводила его с ума. — О том, что тебе всё ещё нужно как-то выражать свои чувства, — Долорес облизнула губы. — И ты умеешь это делать только так. Пятый запнулся и не сразу нашёлся что ответить. Долорес понимала его. Знала, что его мучает. Так, как никто другой не знал. — Когда я… лишилась рук, я будто всех друзей лишилась. Они все были рядом и старались поддерживать, но никто… не понимал. И никто не мог помочь, — Долорес пожала плечами. — И когда я увидела тебя там, в Меритехе… Я поняла, что с тобой происходит то же самое. И не могла бросить тебя в беде. — Как романтично. — Думаешь? — Нет, — Пятый качнул головой. — Это странно. Но… мне нравится, когда странно. — О, — Долорес сощурилась. — Это что… — Нет, — Пятый ещё раз качнул головой. — Но… спасибо. — Пожалуйста, — она расплылась в улыбке и на щеках появились обаятельные ямочки, и Пятый едва сдержал уголки своих губ от расползания в разные стороны. — Мне продолжать? — О да, — Пятый поджал губы. — Пожалуйста. — Тогда, — Долорес сунула руку под одеяло. — Я покажу тебе свою киску. Пятый выгнул бровь. Он упустил момент, когда настроение Долорес сменилось с серьёзного на игривое, и тем более не ожидал таких слов. С другой стороны, от Долорес он мог ждать только такого. Неуместных шуток, балансирующих между пошлостью и искусством: — Я бы сейчас оскорбился, но за неделю, что я тебя знаю, я уже догадался, что тебе просто нравятся дурацкие приколы. — Они не дурацкие, — Долорес вытащила из-под одеяла маленькую серую кошку с зелёными глазами. — Мортиция, это Пятый. Пятый, это Мортиция. Она ткнула кошку мордой в камеру, и кошка недовольно мяукнула. Но не стала выбираться из бионической хватки хозяйки, покорно продолжая глядеть на Пятого на экране. Если, конечно, она могла его там рассмотреть. Пятый плохо разбирался в животных. Он неуверенно помахал в камеру рукой. — При… вет? — сказал он. Долорес на фоне засмеялась и усадила кошку рядом с собой: — Я рада, что ты позвонил. Пятый неожиданно для себя понял, что стоило ей это сказать, как с его плеч и спины сошло непонятное напряжение. Словно подсознательно он боялся, что она не хотела его слышать. — Я… наверное, тоже. — Наверное? Эй, — Долорес тряхнула головой. — Ты не уверен? — Уверен, — Пятый зажмурился и качнул головой. — Обязательно повторим. — Клятва на мизинчиках? Пятый насупился: — По телефону? — Мне достаточно на словах, — Долорес ему подмигнула. — Так что? Клятва на мизинчиках? Пятый обречённо вздохнул: — Клятва на мизинчиках. — Вот и славно! — она радостно покачалась из стороны в сторону и выключила видеосвязь. — Вот и славно, — повторил за ней Пятый. — Вот и славно. Так и повелось. Разговоры с Долорес Пятого успокаивали. На короткие минуты в его квартире становилось не так пусто и темно, как ему казалось раньше. Она по-настоящему понимала его. Не стараясь, будто играючи, хотя эта мудрость была выстраданной. И она приносила в его жизнь больше внешнего мира, чем сам внешний мир. Была рядом, не будучи рядом. И знала его боль как свою. Эта боль не уходила. Даже не притуплялась, но он к ней привык. Привык, что каждый раз, когда слышит фортепиано, что-то внутри затягивается в тугой узел. Что иногда он не может справиться с собой, и звуки мира вокруг превращаются в мелодию, которая будет крутиться в голове, пока он её не запишет. Потом мелодия затихала. Как затихает дыхание умирающего во сне, обрывая чью-то историю на полуслове. Пятый мог сочинять, но не мог играть, и вырисовывая четверти и целые, он был не в силах отделаться от чувства горечи. Блокнот и ручка в кармане были как камни, тянущие его на дно, и которые он не мог не собирать. Этих камней было всё больше, и со временем стало казаться, что они набиваются в лёгкие и мешают дышать. Он не говорил об этом Долорес, а Долорес никогда об этом не спрашивала. Ей не нужны были слова, чтобы знать. Она проходила через это сама.