Стена чудес

Они пробыли на выставке до самого конца — пока не ушёл последний гость. Помогли волонтёрам убрать бокалы и убраться в зале, и уехали на Убере. Оба слишком устали, чтобы разъезжаться по домам, и Пятый остался у Долорес. Они решили, что он успеет забежать домой утром, а принять душ и переночевать он мог и здесь. Пятый уснул, как только голова коснулась подушки, и спал крепко и без снов, а проснулся, обнимая Долорес. Солнце едва-едва пробивалось через проблеск в шторах, и Морти лежала на полу, вытянувшись вдоль луча света. Он осторожно перевернулся, погладил Долорес по плечу и попытался сесть. — Ты опять шевелишься, когда я сплю, — сонно протянула Долорес и ударила его по плечу культёй. — Почему ты не можешь просто весь день лежать лежнем и не шевелиться, пока не приспичит пойти пописать? — Может, мне уже приспичило, — Пятый поцеловал её в макушку. Долорес откатилась от него, сильнее заворачиваясь в одеяло подальше от света. — Тебе не приспичило, ты просто не умеешь расслабляться. У тебя законный выходной, мне в галерею только к вечеру. Самое время просто валяться. И, может быть, обложиться ещё большим количеством подушек и посмотреть тот новый сериал Нетфликс, где семья ментально нездоровых супергероев. — Я, вообще-то, не собирался тебе мешать. Ты можешь спать дальше, мы с Морти можем и помолчать друг с другом. Долорес перевернулась набок, подпёрла голову культёй и сощурилась: — Я, может, хочу поваляться у тебя в объятиях, раз уж ты здесь. — Вот с этого и надо было начинать, — Пятый закатил глаза, лёг и отвёл руку в сторону. Долорес смерила его недовольным взглядом, потом подобралась поближе, и он снова её обнял. Она свернулась калачиком, сложив культи по голову, и действительно снова заснула. Их отношения строились на откровенности и осторожности, на взаимопонимании и прикосновениях. Коротких и отрывистых или долгих и нежных. Они могли говорить часами, но сейчас навёрстывали упущенное. Пятому хотелось касаться её всё время: мимолётно, будто случайно, или крепко обнимать — как сейчас. Он ткнулся носом ей в макушку, закрыл глаза и тоже задремал. В следующий раз он проснулся, потому что Морти укусила его за пятку, запрыгнула на колени и прошла вперёд. Устроилась между ними с Долорес и уставилась на Пятого не моргая. Долорес недовольно замычала, шевельнулась и приоткрыла глаза: — Так и знала, что она не даст нам просто валяться, — перевернулась на спину и зевнула. Потёрла глаза культёй и перевела взгляд на Пятого. — Ты выспался? — Удивительным образом да. — Видишь. А хотел в молчанку с кошкой играть, — Долорес села, вскинула руки и потянулась, захрустев косточками. — Предлагаю позавтракать круассанами и кофе. — У тебя есть круассаны? — У меня есть духовка и пакет замороженных круассанов в морозилке. — У тебя в доме французская булочная, — Пятый поднялся следом, поцеловал Долорес в плечо и развернулся, спуская ноги с кровати. — Я схожу, возьму круассаны для тебя и pain du chocolat для себя. — О, Тиш! Французский! — Долорес вскинула руки и запрокинула голову. Потом села и тоже перебралась к краю кровати, встала, тут же сунула одну культю в протез и сняла его с подзарядки. Повторила это второй рукой и поправила съезжающую с плеча футболку. Пятый не первый раз видел, как ловко она это проворачивает, но всё ещё не мог перестать удивляться тому, как грациозно у неё получается. Долорес ещё раз потянулась, зевнула и толкнула его бионической рукой в плечо: — Я только сейчас додумалась, что ты же наверняка по-французски говоришь, раз у тебя родственники там. — Немного, — Пятый поднялся не сразу, сначала посмотрел на свой протез и подумал, насколько сильно ему хочется сейчас с ним возиться и сразу же после этого одеваться. — Могу объясниться с родственниками и в магазине, но газеты читать нет, — он поморщился, всё же встал и сразу же полез в сумку за кошельком. — Точно круассаны? — Да, пожалуйста, — Долорес поджала губы и покивала. — Умираю, как хочу простой круассан с маслом и джемом, — она прикрыла глаза и мечтательно замычала. Пятый хмыкнул, натянул джинсы и футболку, сунул ноги в кеды и, как был — взъерошенный и однорукий, быстро спустился. Суббота выдалась ленивой и хотя Пятый с Долорес проснулись после полудня, в булочной было пусто. Тихо звякнул колокольчик, сообщая владелице, что пришёл посетитель. Пятый прошёл к стойке, наклонился к витрине с десертами и даже не вздрогнул, когда дверь из кухни несколько раз скрипнула. — Чем могу помочь? — грузная рыжая женщина приветливо посмотрела на него через стекло. Пятый выпрямился. — Три масляных круассана и три булочки с шоколадом. В двойной пакет, пожалуйста. Бесконтактная оплата, — кивнул он, сам не замечая, что уголки губ нет-нет, да расползаются в полуулыбке. — Момент, — прощебетала женщина и схватилась за щипцы. Пока она паковала выпечку, Пятый обратил внимание на стойку со свежей прессой: газетами и таблоидами. — Я отойду газеты посмотреть, — сказал он и шагнул в сторону. Достал сегодняшний выпуск Хералд-Таймс и не смог не ухмыльнуться: среди заголовков мелькнуло и название выставки Долорес. Он сунул газету подмышку, чтобы заплатить у кассы, но осёкся, зацепившись взглядом за обложку Сан. В нижнем правом углу, прямо под сине-чёрной надписью «ЛЮБОВЬ ЛЕЧИТ! Что связывает неуловимого красавчика и выжившую художницу? См.стр.5» была их с Долорес фотография. Не та, которую сделала Куратор для своего инстаграма: ракурс был другой, но тот же момент, и точно не на телефон. Пятый обречённо вздохнул. Он знал, что так будет, но в глубине души надеялся, что им удастся миновать передовицы. Ещё и в таких формулировках. С таблоидом и газетой в руках он вернулся на кассу. — Можете это тоже в пакет положить? Спасибо. Женщина кивнула, свернула газеты в рулоны, и тут же осеклась. Всмотрелась в лицо на фотографии, потом в лицо Пятого. — Это же вы? — она постучала по передовице пальцем. — Грешен, — Пятый поджал губы и кивнул. Женщина ещё раз посмотрела на него, потом на газету и снова свернула её в рулон. — Я никому не скажу, что вы двое здесь живёте, — сказала она. — Тринадцать двадцать три. Пятый коснулся кошельком терминала и убрал его в пакет сразу же после писка. — Спасибо, — он улыбнулся уже шире. — Ценю ваше желание сохранить нашу тайну. — Только папарацци под квартирой вам не хватало, — отозвалась женщина и помахала ему рукой. — Приходите ещё. Пятый кивнул, подхватил единственной рукой пакет с выпечкой и газетами и поспешил домой. Страшно было даже представить, что сейчас творилось в социальных сетях. Поднялся к Долорес он быстрее, чем спускался. Перепрыгивая через ступеньки и не сбавляя шаг. Толкнул дверь плечом открывая и так же её закрыл. Крикнул. — Мы на обложке Сан, — и стал разуваться. — И в трендах Твиттера, — отозвалась Долорес с кухни. — А на твоём сабреддите не только появилась ветка, посвящённая мне, но ещё и обсуждают твой новый Инстаграм. Пятый замер в дверях, всё ещё обнимая пакет с выпечкой, и поморщился. На кухне пахло свежим кофе — Долорес только что сняла турку с плиты, но даже любимый запах сейчас вызывал у него лёгкое недовольство. — Как они узнали? — Помнишь, я говорила, что у меня есть собственная ветка? — Долорес разлила кофе по чашкам, развернулась и забрала у Пятого пакет. — Она появилась после того, как та милая волонтёрка написала несколько славных твитов, что видела тебя, видела со мной, и какие мы ужасно милые. — Стоило попросить её этого не делать, — Пятый потёр переносицу, прошёл дальше на кухню и сел за стол. Долорес поставила перед ним чашку кофе и пожала плечами: — Часом раньше, часом позже? — она снова дёрнула плечами. — В общем, они нашли мои картины, статьи и, конечно же… все мои социальные сети. Включая Инстаграм. — Так, — Пятый сделал глоток. Его телефон остался рядом с протезом, и бежать проверять оповещения он сейчас не горел. — У меня на аккаунте твой фан-клуб нашёл фотографию с новоселья. — Ту с ногами? Долорес прикусила губу и кивнула. — Они узнали твои носки с утками. Ещё и Клаус на фотографии, так что… — она развела руками. — У аккаунта мистера Пенникрамба в друзьях, кроме меня, только бывший ансамбль «Зонтики» и Куратор. Здесь Шерлоком Холмсом быть не нужно, — Долорес вытащила из пакета газеты, отложила их в сторону и начала распаковывать круассаны с булочками. Пятый не сводил с неё взгляда: что-то было не так. Он знал её достаточно хорошо, чтобы улавливать изменения настроения. Не осталось ни намёка на игривость. Долорес только казалась спокойной. Её выдавали поджатые губы и залёгшая между бровей складка. Голос был тише. Сложив круассаны и булочки на тарелку, она села, обняла себя руками, неловко сжав бионические пальцы на локтях, и застыла. — Так, — Пятый нахмурился и протянул к ней руку. — Что там пишут? — Ничего нового, просто снова вытащили всю ту историю. И… — она запнулась, болезненно поморщилась и затихла. Потом рвано вздохнула, села и подняла взгляд на Пятого. — Что бы я ни делала, что бы ни рисовала… Для людей я навсегда останусь художницей, которой отрубил руки ебанутый мужик. Будто это навсегда меня определяет. Как человека и как художницу. Даже как твою девушку, — она сморгнула слёзы. — И я думала, что я готова, что… — Долорес. Остановись, — Пятый встал, обошёл стол и сел рядом. Обнял Долорес за плечи, и она прижалась лбом к его щеке. Сгорбилась. — Наверное, ему всё же удалось уничтожить меня. Навсегда связать меня с собой. И я… — Тихо, тихо, — Пятый качнулся из стороны в сторону. — Ты знаешь, что это неправда. — И что? — она зажмурилась и закусила губы. — Послушай меня, — Пятый отпрянул. Погладил Долорес по влажной щеке. — С нами произошёл полный пиздец, и нам пришлось всю свою жизнь перекраивать. Конечно, это повлияло и на нас, и на наше творчество. И левым людям наши трагедии отпустить иногда намного сложнее. Но в конце концов… только наше созидание по-настоящему ценно. — Если ты пытаешься меня утешить, получается не очень, — Долорес распахнула глаза и уставилась на него. Слёзы так и катились по щекам, и Пятый потянулся за бумажными полотенцами. — Ты не перестанешь быть сильной, талантливой и моей девушкой от того, что таблоиды и придурки в интернете помнят только твоего бывшего, — он промокнул ей глаза, выдавив полуулыбку. — Мы оба взяли наши переживания, то что копилось глубоко внутри, пока мы пытались смириться с потерями, и превратили их во что-то прекрасное. И даже придурки в интернете не могут этого не замечать. — Это так не работает, Пятая Симфония, — Долорес перехватила его руку с салфеткой и так и замерла, глядя ему в глаза. — Никому не интересно, что я хотела сказать, всем важно, что я безрукая художница. — Которая не сдалась. Не забросила кисти и краски, а продолжила рисовать. Сублимировать на холсте, — Пятый двинул бровями. — Которая стало лицом Меритеха и их программы для представителей творческих профессий. Которая продаёт картины коллекционерам и блистает на выставках. — Не для простых людей. — Долорес, — Пятый высвободил руку и взял её за локоть. — Они всегда будут вешать ярлыки и помнить только что-то по-настоящему шокирующее. Ты же читала сабреддит, посвящённый «Зонтикам». Половина из фанатов про каждую грустную композицию — неважно чью: мою, Клауса, Вани — спрашивают, не посвящена ли она Бену. — Это правда. — Но Бен умер много лет назад, — Пятый приблизился и коснулся её лба губами. — Ты выжила — это самое важное. — Опять так себе звучит, — Долорес ухмыльнулась. Она больше не плакала. Вытерла глаза рукавом. И хотя они всё ещё блестели, в них не было ни намёка на тоску. Но и ни намёка на лёгкость тоже не было. — Ты видела некоторое дерьмо, но ты со всем справилась. Ты стала сильнее. Искреннее. Милосерднее и живее. И если бы не ты и не твой внутренний стержень, меня бы здесь не было. — Потому что меня бы здесь тоже не было, — она улыбнулась уже шире. — Я знаю, как обидно, когда на твоё творчество не обращают внимания, а только перемывают кости и травмы… Поэтому я и удалил социальные сети после аварии, — Пятый подмигнул. — Но рано или поздно даже до тупиц в интернете дойдёт, что ты одна из лучших художниц современности. — Вдохновляющая речь у тебя вышла не очень, — Долорес подалась вперёд и обняла его. — Но ты прав. Пятый крепко прижал её к себе и не выпускал, пока Долорес сама этого не захотела. Она так редко позволяла себе слабости, что сейчас казалась особенно хрупкой. Идеальной и неидеальной одновременно. Чувственной и невыразимо сильной. Живой. Настоящей. — Что бы про тебя ни написали, Долорес, ты никогда не будешь просто «художницей с отрубленными руками». Ты сложнее. И люди, у которых кругозор больше булавочной головки, это знают, — он боднул её нос своим и улыбнулся. — Может… перетащим завтрак в кровать и весь день будем смотреть сериалы? — Ты разве не собирался домой, чтобы что-то там… — Долорес отпрянула и сощурилась. — Я могу сбегать домой, захватить пижаму и ноутбук, и посмотрим на запуск сбора на Кикстартере вместе. — Под тот сериал с супергероями? — Под тот, что ты выберешь, — Пятый поджал губы, вскинул брови и потянулся к своей чашке кофе. Долорес прикусила губу: теперь не сдерживая слёзы, а задумчиво и игриво, и сощурилась. — Ладно. Думаю, мы вполне уложимся до вечера. Тогда допивай свой кофе и беги за пижамой. У нас будет пижамная вечеринка на двоих, и я планирую постить с неё провокационные фотографии с твоими босыми ногами. — Нет, ну, это порнография, — Пятый качнул головой и сделал глоток. Долорес выдержала короткую паузу, потом ударила его кулаком в плечо и рассмеялась. И он рассмеялся в ответ. Он сбегал домой, принял душ, взял с собой пару домашних штанов и футболку, засунул в рюкзак ноутбук с зарядкой. Немного подумав, захватил с собой пустой блокнот, разлинованный под нотный стан, и упаковку апельсиновых бисквитов в шоколаде. Пока он спешил по улице, телефон взорвался трелью. Пятый, даже не глядя на экран, догадался, что это Куратор. Зажал мобильник между плечом и ухом, перехватил лямку рюкзака протезом и не сбавил шага. — Да, Миранда. — Если бы ты знал, сколько коллекционеров современного искусства позвонило мне сегодня, чтобы удостовериться, что Долорес оформляет твою пластинку, ты бы заплакал. — Много? — Она очень популярная среди ценителей, если ты не знал. — Конечно, знал. Не думал, что их заинтересует моё творчество. — В первую очередь они хотят получить физическую копию этого альбома из-за неё, — повторила Куратор. — Но я утром заглядывала в Крафт и Арт, и одна птичка мне напела, что билеты на выставку тоже покупают с удвоенной силой. — Как здорово, — хмыкнул Пятый. — Всего-то стоило позволить таблоидам начать перемывать нам косточки. — Это бы всё равно случилось, — протянула в ответ Куратор. — Вы бы скрываться не смогли. Особенно сейчас. Она только приехала, вы там, наверное, друг от друга отклеиться не можете. — Есть такое, — он сделал паузу. Толкнул плечом дверь в подъезд Долорес и стал медленно подниматься. — Кстати. Мы точно запускаем кампанию сегодня? — Да. Как только ты будешь готов, мы начинаем. Я уже договорилась со всеми, кто мне должен, так что новость разлетится сразу. Ну, если не учитывать, что она уже разлетелась. И кстати, я жду, что ты анонсируешь кампанию и в своём Инстаграме тоже. — Не думаю, что у меня есть выбор, — Пятый достал из кармана ключи. — Хорошо, Миранда. Дай нам полчаса, и можно запускать. — Замётано, — отчеканила по слогам Куратор и тут же повесила трубку. А Пятый вернулся к Долорес. Полчаса, которые Пятый попросил у Куратора, они потратили с умом: Долорес покормила кошку и включила Нетфликс, а Пятый переоделся в домашнее, сварил ещё кофе и достал ноутбук. Завернувшись каждый в свой плед и обложившись подушками, со зрелищными убийствами на голубом экране, они вызвали Куратора по видеосвязи и втроём запустили кампанию. Долорес сфотографировала Пятого, пока он отвечал на первые комментарии, и надиктовала пост со ссылками. Пятый сделал так же — сделал снимок Морти, сидящей среди банок с краской. В отличие от Долорес и Куратора, он был лаконичен. Простыми предложениями, без единой заглавной буквы он написал, что возвращается в музыку, что это его последний фортепианный альбом, и что он создан в сотрудничестве с Долорес и Куратором. Кампания взлетела в первые же часы. Они собрали полную сумму через двадцать пять часов. Долорес с Пятым отметили это итальянской кухней, сидя на полу у него дома. Коллекционеры, сходившие с ума по картинам Долорес, и любители классической музыки, не чаявшие души в Пятом, были готовы платить — и платили много, лишь бы получить все возможные бонусы. Покупали альбомы и постоянные посетители сабреддита ансамбля «Зонтиков». Неделю на третью Пятому позвонила Ваня. Пятый, потерявшийся во времени, уже несколько дней откладывал момент примирения. Ему не хватало слов, да и виноватым он себя не чувствовал. Знал, что обидел её, но и мысли не допускал, что был неправ. На звонок Пятый ответил с трепетом. Сощурился и поджал губы, как только Ваня показалась на экране. — Эй, — Ваня смущённо улыбнулась. — Я не была уверена, что ты ответишь. — Я бы тебе ответил, даже если бы не мог, — Пятый качнул головой. — Тем более что я сам собирался позвонить и извиниться, просто… забегался. — Я догадываюсь, — Ваня подпёрла щёку кулаком. — Кампания неплохо движется, а? — Вроде того, — Пятый поджал губы и покивал. На пару мгновений воцарилось молчание, но в этот раз оно не было гнетущим. Отличалось от молчания, ставшего им привычным за последние месяцы. Того, которое он так ненавидел. Он шумно втянул воздух и сказал: — Ваня, я… — Не считаешь себя виноватым, — перебила его Ваня. — Я знаю. — Не понял… — Ты имел в виду всё, что тогда сказал, хотя и, наверное, мог бы сформулировать это помягче, — она закатила глаза. — Мы это много раз проходили, Пятый. — Допустим, — Пятый сощурился. — И что, мне теперь не извиняться? Ваня говорила удивительно спокойно. Будто все эти месяцы они не сохраняли радиомолчание, и она не была обижена. — Не надо, — она качнула головой. — Неприятно это признавать, но ты был прав. Тебе было плохо, и я постоянно думала, что это моя вина… — Сколько можно, — Пятый запрокинул голову и закатил глаза. — Мы легко отделались тогда и… — Да, да, — Ваня кивнула. — Чувство вины не так работает. Да и в принципе все заморочки… — она помолчала, глядя куда-то в сторону, и продолжила: — Ты же тоже не сразу поддался идее, что ты можешь вернуться к музыке, верно? — Виновен, — Пятый прикусил щёку и кивнул. — Я постоянно думала, что тебе плохо из-за меня, а потом стала думать об этом всё реже и реже, и… Каждый раз, когда мы созванивались, я вспоминала, что ты страдаешь, вспоминала, что из-за меня, и чувство вины усиливалось, ведь я не чувствовала себя виноватой постоянно и… — Ага. Я понял, — Пятый поджал губы. — В общем, когда ты психанул и бросил трубку, у меня в голове что-то перещёлкнуло. — Клаус меня отчитал за это, кстати. — Правда? — Ваня вскинула брови. — Ничего себе. Не знала, что ему так сильно захотелось за меня вступиться. — О, ты даже не представляешь, — Пятый хмыкнул. — А что, ты думала просто пожалуешься ему, и он ничего не сделает? — Немного. У него свои заморочки сейчас, знаешь ли. Не думала, что он решит тебя жизни поучить. Пятый рассмеялся и качнул головой. — В общем, я написала своему психологу, мы созвонились и проработали проблему. Несколько месяцев на это ушло, конечно, но… — она дёрнула плечом. — Я поняла, почему ты был обижен. И смогла отпустить чувство вины. Пятый улыбнулся. Широкой, обаятельной улыбкой с ямочками. Он скучал по Ване — ему её не хватало. Не хватало бесед с ней. И сейчас он был рад не только видеть любимое лицо и слышать её голос, но и знать, что ей самой стало легче. И что они наконец-то смогут поговорить о чём-то ещё, кроме того, как ему плохо, и с каким трудом он справляется с болью. — Я скучал, Ваня, — Пятый вздохнул. — Очень сильно. — Знаю. Я про тебя вообще всё знаю, — ухмыльнулась в ответ Ваня. — Мы же всё-таки всё детство вместе провели, первая любовь, всё такое… — Кстати, — Пятый вскинул руку. Ваня замолкла. — Ты наверняка уже много всего знаешь про Долорес, но знаешь ли ты… — он замолчал, выдерживая драматическую паузу. — Вы жениться уже собрались? Пятый фыркнул: — Что? Нет. Не так уж и хорошо ты меня знаешь, похоже. — Тогда к чему всё это нагнетание атмосферы? — Мама Долорес ещё и пиббломама. — Стой, — Ваня вскинулась и замахала руками. Даже через экран было видно, как заблестели у неё глаза. — Ты хочешь сказать, что ты встречаешься с дочкой Сюзанны Питерсон. Книжками которой у меня все полки в домике на дереве были заставлены. Так? — Именно так, — Пятый не смог сдержать самодовольства, хотя Долорес его не знакомила с родителями, и уж тем более он никак не мог приложить руку к созданию сказок про пибблов. Но детская радость Вани грела ему душу. Последний раз он видел её такой взбудораженной лет пятнадцать назад. — Не говоря уже о том, что у Долорес на каждый вечер есть эксклюзивная сказка на ночь. Уверен, она с радостью ими поделится, когда ты вернёшься из тура. — Я ещё не познакомилась с Долорес, но уже люблю её так же сильно, как пибблов. И сильнее, чем тебя, — Ваня пару раз качнула головой. — И к другим новостям… У меня послезавтра концерт в Москве, и… — она встала, развернула камеру и показала Пятому тесную комнату с кружевной скатертью и ковром с оленями на стене. — Я у бабушки в Воскресенске. — Ого, — Пятый сощурился. — Ты её всё-таки нашла? — Было непросто, — Ваня снова повернула камеру к себе. — Я тебя сейчас с ней познакомлю, подожди. Бабушку Вани звали Зоя Попова, и она готовила что-то на кухне. Когда Ваня принесла телефон и заговорила с ней на русском, старушка вытерла руки о передник и потянулась к экрану. Улыбка у неё была уставшей, но доброй, и совсем непохожей на улыбку бабушки Пятого. С Ваней они болтали ещё где-то час. В основном говорила Ваня, рассказывая ему про Россию, про контрасты, про свадебные фотографии родителей, про еду и про бабушку Зою. Пару раз — Пятый не мог этого не заметить — она смахивала с глаз слёзы. Они договорились созвониться снова через неделю и, конечно же, созвонились. Выставка Долорес стремительно набирала популярность. Она по-прежнему посещала её каждый день, говорила с заинтересованными в покупке коллекционерами, критиками и другими художниками. Альбом был записан, и теперь Пятый с Куратором ждали только окончания кампании на Кикстартере, чтобы передать записи команде Куратора для обработки и сведения звука. Сама кампания была сногсшибательно успешной, и у Пятого на пробковой стене достаточно быстро появились несколько писем из крупных музыкальных журналов, которые были готовы стать площадкой для большого и откровенного интервью. Жизнь, казалось, налаживалась. И даже когда Пятого мучил страх перед будущим, когда ныла культя, когда он с тоской вспоминал своё прошлое, он легко выбирался из вязкой печали. Иногда ему хватало одного взгляда на спящую рядом Долорес, иногда он дожидался утра, погружаясь в фантазии о жизни, в которой не было аварии. Иногда он рассказывал Долорес, как ему больно, а иногда своей болью делилась она. В такие дни они обменивались правильными словами и успокаивались снова. Их равновесие было хрупких. Несмотря на популярность и творческие успехи, иногда им обоим было ужасно страшно. Но они всегда находили путь к свету.