Стена чудес

С наступлением зимы учёба пошла на лад. Пятый и сам теперь замечал успехи. В редкие дни, когда что-то было не так и он злился, они с Долорес кричали в подушку до тех пор, пока его не отпускало. Он продолжал заниматься каждый день: дома или у Долорес, его устраивал любой вариант. Долорес привыкла к его размахиваниям и даже нашла в этом пользу. Перед каждой репетицией она привязывала к дирижёрской палочке длинную розовую ленту с фантиком от конфеты на конце, чтобы Пятый занимал игрой Морти. Сама она, конечно же, садилась рисовать. Альбом был сведён и оформлен и теперь ждал только переноса на носители. Открытки уже покинули типографию, и коробки с ними занимали место у Пятого в квартире. Всё ближе была годовщина аварии. Пятый хотел бы об этом не думать, но к памятной дате он должен был дать интервью Роллинг Стоун. Несколько недель ушло на согласование вопросов, которые прозвучат, на подготовку примерных ответов, на обсуждение с Долорес и Куратором, о чём стоит умолчать. Интервью должно было выйти откровенным и длинным. Таким, какого Пятый раньше никогда не давал. Но даже спустя недели, даже за несколько дней до самого интервью, оставался вопрос, который Пятый ещё не одобрил — потому что он касался не его одного. Клаус не выходил с ним на связь. Перестал вести Инстаграм, ничего не писал в Твиттер и заморозил свой Патреон. Долорес поливала цветы в его квартире, протирала пыль и иногда рассказывала Пятому какие-то мелочи. От неё он узнал, что Клаус поехал к Ване и теперь сопровождал её в туре. Не писал музыку и песни, но начал терапию. Он присылал Долорес фотографии: на них он улыбался, но в улыбке не было ни капли искренности. Сейчас он не хотел иметь с Пятым ничего общего, и Пятый это понимал. Так было лучше. Клаус смог бы разорвать этот бесконечный круг страданий. Но несогласованный вопрос Роллинг Стоун касался Клауса и слухов, которые ходили среди фанатов долгие десять лет. Пятый долго собирался с силами, чтобы ему написать. На это нужна была определённая решимость, и черновик сообщения у него в телефоне ждал своего часа несколько дней. Но откладывать больше было нельзя, и он, не заглядывая в заметки и не задумываясь, написал Клаусу сообщение: «Знаю, что ты не хочешь со мной говорить, но я хочу упомянуть наши отношения в интервью. Я постараюсь смягчить эффект, но не хочу это больше замалчивать. Но я не стану, если ты скажешь о них не говорить». Он отправил сообщение и отложил телефон. Растянулся у Долорес на кровати, откинув единственную руку в сторону. Морти тут же запрыгнула ему на живот и улеглась, нежно выпуская когти и едва слышно мурлыкая. Пятый повернул головы в сторону телефона и тут же отвернулся. Зажмурился и вместо того, чтобы ждать, пока телефон завибрирует, сосредоточился на шуме воды, доносившимся из ванной комнаты. Повернул голову снова, в этот раз в сторону двери, а рукой потянулся к кошке. Провёл кончиками пальцев по залысинам над глазами, по шёрстке на макушке и, наконец, принялся чесать за ушами. Долорес вышла из ванной через пять минут. За это время телефон не издал ни звука, и Пятый успел пройти все пять стадий принятия потери… Чтобы упереться в мысль, что Клаус мог просто не увидеть его сообщение. Он мог быть занят, мог плавать с дельфинами где-нибудь во Франции. И ему было совсем не до человека, дважды разбившего ему сердце. Долорес уже натянула оба протеза, надела халат и теперь вытирала волосы полотенцем. Всё время, что Пятый её знал, она носила короткую стрижку, но, переехав в Сент-Пол, стала просто ровнять кончики. По утрам Пятый помогал ей собрать волосы в хвост или небрежный пучок, и тем самым, кажется, исполнял её заветное желание. — Как вы здесь уютно лежите, — она опустилась на кровать рядом с Пятым. Устроила голову у него на плече, немедленно намочив и его домашнюю футболку, и одеяло, но ни капли не смутившись. — Буду лежать здесь с вами. — Вот это я понимаю, «семья, на которую стоит равняться», — тихо фыркнул Пятый и осёкся. Телефон завибрировал. Он повернул голову, глядя на вспыхнувший экран и рассмотрел имя отправителя. «Клаус». Снова откинулся назад и уставился в потолок. Ответ был, но правда ли он хотел его знать? Вдруг Клаус отказался? Вдруг не так его понял? Вдруг поставил Пятому условие, которое он не сможет выполнить? Слишком много вдруг. — Что там за сообщение такое, что у тебя лицо самого несчастного человека в мире? — снова прервала молчание Долорес. Она привстала на локте, перегнулась через Пятого и взяла его телефон. — Я спросил у Клауса, можно ли упомянуть в интервью, что мы встречались, — он тоже приподнялся. — И я… Оказывается, есть ещё вещи, которые меня пугают. — Хочешь, я прочитаю? — Долорес поправил халат и села поудобнее. Пятый прикусил губу. Несколько мгновений он колебался, но потом кивнул. Долорес набрала на телефоне пароль и открыла сообщение. Выдерживать драматическую паузу она не стала: — Он написал «Хорошо». — И всё? — И всё. А что ты думал он напишет? «О, Пятый, уже слишком поздно, и ты и так десять лет топтался на моём сердце, но да, ты можешь рассказать, что мы встречались одному из крупнейших музыкальных журналов»? Пятый сел, прижал к себе кошку и подался вперёд: — Вообще-то, я понятия не имел, что, решив расстаться, чтобы не мучить его, я буду его мучить. — Я знаю, — Долорес хмыкнула и бросила телефон обратно на кровать. — И я тебя не осуждаю. Херня случается, — она округлила глаза. — Так что попустись. Идём лучше кофе попьём и сходим куда-нибудь. Пятый кивнул. Встал, всё так же прижимая Морти к себе, и ушёл с ней на кухню.