Быть медиком – тоже диагноз

— Как же я заебался… — с этими словами Паша заходит в ординаторскую и с размаху плюхается на старенький диван-книжку. — Паш, там Екатерина Семёновна просила тебя еще раз к ней заглянуть, как будет время, — Анечка говорит это, не поднимая глаз от телефона. Она сидит, скинув балетки, в которых обычно порхает от палаты к палате, и пристроив ступни в капронках на соседнем стуле. Она так быстро скролит ленту, что уставший Пашин мозг залипает на мелькающем ногте с нежно-розовым лаком. — Она не говорила, зачем?.. — Личадеев собирает последние силы, чтобы только озвучить вопрос. — Она говорила, что у нее изжога, вроде бы… — всё также сосредоточенно глядя в экран, отвечает Смирнова. — А она случайно не говорила, что ей дочка из дома опять соленых грибов к ужину принесла? Блядь, я ей уже раз десять говорил, что с ее рефлюксом диета нужна, а дочка ей все равно втихаря тащит всё подряд! — Паша возмущается вполне искренне, но получается не слишком убедительно. Всё дело в тяжелой смене, да и ночью ему почти не удалось поспать — впервые самостоятельно готовил карты к выписке, весь перепсиховался и измучился, триста раз формулировки и эти ебучие бланки переделывал. И вообще с тех пор, как он устроился в больницу, ему посчастливилось по-настоящему выспаться примерно никогда. А прошло уже одиннадцать дней! Столько же дней назад у него был секс. Не то, чтобы Паша считал. Просто как-то запомнилось. — Ладно, зайду перед уходом… — Личадеев сдается почти сразу. — Омепразол, может, ей назначить, — продолжает бормотать себе под нос. — Или лучше еще раз на ФГДС отправить?.. У нее последняя — месяца четыре назад была, вроде… Бля, на хеликобактер тогда тоже нужно… Чтобы перестраховаться… Когда Паша поднимает глаза от пола, он видит, что Анечка ему улыбается. Ее улыбка — усталая, но настоящая. Не издевательская, наоборот, очень добрая и теплая. Именно поэтому Анечка Паше сразу понравилась. Они с первого же дня нашли общий язык. Тем более что знакомство между новым терапевтом и старшей медсестрой началось таким экстремальным образом. — Чего? — Личадеев смущается и тоже улыбается. — Да нет, ничего, — ее губы разъезжаются ещё шире. — Молодец ты, Павел Игоревич, — это звучит немного покровительственно, но Паша не обижается. Он знает, что это искренне. В первую неделю Аня ему здорово помогла. В новой должности он чувствовал себя пиздец как неуверенно. Вчерашний ординатор, а уже куча пациентов! Всем что-то нужно, все что-то спрашивают, чего-то от него ждут, некоторые даже поругаться норовят. Анечка со всем готова была помочь. Даже на первую Пашину ночную смену с другой медсестрой поменялась, чтобы его одного не оставлять. И он ей реально благодарен, хоть она ничего и не ждёт взамен. — Салют всем труженикам терапевтического труда! — Пашины мысли обрываются широко распахнутой дверью и бодрым приветствием знакомого голоса. — Привет, Юр! — Анечка машет рукой и возвращается к телефону, а Паша ощущает какой-то внезапный приступ паники. — Привет! — единственное, что он способен из себя выдавить. — ЗдорОво! — Музыченко протягивает ему руку и улыбается во все тридцать два. Личадееву ничего не остается, как протянуть ладонь в ответ. — Кто-то из ваших просил пациентку из двести одиннадцатой посмотреть? — Юра не сводит глаз, и Паша чувствует, как спина начинает потеть. — Да, я просил консультации хирурга, — Личадеев откашливается, пытаясь взять себя в руки. — Я карту глянул — в анамнезе обмороки, одышка… — Юра чуть отворачивается, припоминая, и Паша встает, стряхивая с себя остатки оцепенения. — Да, Митрофанова, она еще жаловалась на то, что у нее очень часто ноги мерзнут, — Личадеев добавляет, стараясь говорить максимально уверенно. — Ок, а консультации хирурга ты почему хотел? — Юра сначала кивает, а потом снова поднимает глаза. Паша не придумывает ничего лучше, чем просто сбежать из замкнутого вместе с Юрой пространства в коридор. Здесь как будто даже легче дышится. Да и Юрина туалетная вода не ощущает так остро и не отдается волнами в солнечное сплетение. — Я вообще хотел консультации кардиохирурга, — в коридоре Паша сам себе кажется смелее и не может удержаться от язвы, — но тут, как ты знаешь, даже простого кардиолога сейчас нет, а я у нее аортальный стеноз подозреваю, вот и хотел, чтобы из ваших кто-нибудь посмотрел… — он отпускает фразу гулять по коридору, вдруг сообразив, что почти повысил голос на заведующего хирургии. Прямо сейчас Личадееву срочно хочется съежиться до размера спичечного коробка, а не стоять, возвышаясь над Музыченко. Пускай у них и был секс одиннадцать дней назад, Юра старше его по возрасту, по должности, по опыту. Он достаточно долго работает в этой больнице, чтобы банально нахуй испортить Паше жизнь. — Правильная мысль, — спокойно отвечает Юра спустя долгие несколько секунд, в течение которых он скользит по слегка оборзевшему недоделанному терапевту-новичку каким-то нечитаемым взглядом. — Пойдем посмотрим! — Музыченко делает шаг по коридору и даже как будто машет рукой, заставляя двигаться вместе с ним. — Напомни имя пациентки, — говорит, остановившись у самых дверей в палату. — Алевтина Викторовна, — шепчет Паша. — Добрый вечер, дамы! — Личадеев тоже заходит в палату и в деталях видит, как присутствующих постепенно накрывает волной Юриного обаяния. — Меня зовут Юрий Юрьевич, я — заведующий хирургическим отделением этой больницы. Пришёл проверить, хорошо ли заботятся тут о вас мои коллеги терапевты. Может, стоит самых симпатичных леди забрать в наше отделение — у нас там как раз полно свободных, почти уже совсем здоровых джентльменов! — Юра говорит это с улыбкой в голосе, и все шестеро женщин улыбаются ему в ответ. Кто-то смущается, кто-то смотрит с явным интересом, кто-то просто искренне смеется шутке. Паша тем временем подходит к нужной кровати, ориентируя Юру. — Алевтина Викторовна, вы как, не хотите к нам в отделение? Не надоел вам Павел Игоревич? — Юра подмигивает, от чего у Паши как будто даже вспыхивают щеки. — Да нет, спасибо! Павел Игоревич мне как врач очень нравится, — с теплым смешком отвечает шестидесятидвухлетняя пациентка. — Спасибо, Алевтина Викторовна! — Паша улыбается ей в ответ. Ему по-человечески нравится эта женщина, она напоминает его школьную учительницу по биологии: добрые глаза с собравшимися вокруг морщинками, приветливое лицо, мягкий голос. — Я пригласил Юрия Юрьевича на консультацию… — А мне что, нужна операция?.. — выражение лица в одно мгновение меняется с благодушного на тревожное. — Алевтина Викторовна, не волнуйтесь, я вас резать не планирую, у меня для этого целое отделение, — Юра снова смеется, стараясь разрядить повисшее в палате напряжение. — Мы с вами просто побеседуем, я вас поспрашиваю, — он берет стул и садится рядом с кроватью. — Возможно, порекомендую дополнительное обследование, договорились? — скользит ладонью по руке в успокаивающем жесте, от чего женщина робко улыбается. Видно, что она всё еще взволнована, но магия Музыченко явно дает свои плоды.

***

Паша сидит на ступеньках пожарной лестницы и курит подряд уже четвертую или пятую сигарету — он не считает. Да и спускаться еще два этажа в «официальную» курилку тоже не видит смысла. Внутри и так, будто ему всю пепельницу в грудак перетушили, а потом еще и накрыли сверху той ржавой банкой, в которую все топчут хабарики. Кажется, что он сам сейчас тлеет и разлагается. Изнутри. Четыре-пять сигарет назад Паша узнал, что Алевтина Викторовна, там самая пациентка, которая напоминала его учительницу — умерла. Паша своими глазами видел замершее, синеющее тело на койке в интенсивной терапии. Ильич сказал, что они несколько раз пробовали ее «завести», но всё без толку. Как сквозь толщу воды Личадеев слышит приближающиеся шаги. Звук замирает за его спиной, оставляя эхо гулять между бетонных пролетов. — Ты никак не мог ей помочь, — Юрин тон не оставляет места возражениям. Паша должен радоваться этим ободряющим словам, тем более от завотделением, но проблема в том, что прямо сейчас он кроме боли может чувствовать чуть меньше, чем ничего… — Ильич напишет свою часть отчета, потом тебе бумаги передаст, — озвучивает Музыченко в пустоту. — У тебя ещё смена? — спрашивает вдруг, так и продолжая стоять за спиной. — Нет, только с суток… — Личадеев проговаривает бесцветно спустя долгие полсигареты, осознав, что Музыченко просто так не уйдет, хотя вот прямо сейчас Паша был бы не против побыть один, чтобы вдоволь нахлебаться собственным бессилием. — Пошли… — гулкие звуки снова приходят в движение. — Вставай, — Юра протискивается мимо Паши по ступенькам, обтирая выкрашенную салатовой краской стену. — Живешь далеко? — спрашивает, дойдя до площадки, но так и не повернувшись. — Чего?.. — Паша переспрашивает, неуверенный, что правильно расслышал вопрос, но все равно отвечает. — На автобусе четыре остановки и потом там еще, по дворам… — машет рукой в сторону, от чего пепел с сигареты падает ему на рукав халата. — Ясно, — Музыченко наконец-то поворачивается и говорит задумчиво, наблюдая за тем, как Паша отряхивает ткань. — Ко мне ближе. И у меня есть коньяк. Пойдем.

***

Целоваться они начинают, когда Личадеев ощущает себя уже сильно пьяным. Выпили они на самом деле немного, но его реально кроет. Стресс, усталость, недосып, практически пустой желудок — все наслаивается, перекрывая серую бессмысленную реальность обжигающим привкусом коньячных паров. Паша все делает сам. Юра больше молчит, не пытаясь успокаивать навязчивыми «не переживай», «все когда-нибудь умрем» или еще какими-нибудь подобными банальностями. Разве что периодически двигает в Пашину сторону тарелку с хлебом и криво нарезанной сырокопченой колбасой. Когда он встает и выходит отлить, Паша тушит только что прикуренную сигарету, встает, чуть качнувшись в сторону кухонных шкафчиков и идет в коридор на звук бачка и воды из-под крана. Музыченко ничего не спрашивает, а лишь кладет холодную ладонь на горячую Пашину шею и прижимается лбом в лоб. Целуя, Паша толкает Юру к стене, наверняка нехило прикладывая лопатками, но Юра снова молчит. Молчит, даже когда Личадеев практически грызет его губы и когда растягивает ворот футболки, накручивая тонкую ткань на правый кулак. Очень быстро Паше и этого становится мало, ему хочется больше, сильнее, острее, горячее, больнее, еще больнее, чем сейчас. — Юр, трахни меня, — шепчет лихорадочно, спускаясь губами по шее. Ладонью ведет на живот и опять комкает футболку, скребет короткими ногтями через ткань, забирает воздух, жмется ближе, теснее, пока Юра не обхватит его за поясницу и не придавит рукой к себе. — Блядь, — Паша выдыхает, непослушными ногами переступая к входу в единственную комнату. Темнота как вата. Обволакивает. Прорезаются только шорох одежды и тяжелое дыхание. Рваное, глухое, по поверхности кожи, по кончикам нервов. — Хочу, чтобы ты трахнул меня, — Паша почти давится словами, перехватывая сухими губами раскаленный воздух. Юра всё также молчит, мягко подталкивая к неубранному дивану. Стоя стягивает штаны сначала с Личадеева, потом с себя, футболки тоже бросает на пол. Носков на них обоих уже нет — прежде чем сесть пить оба заходили в душ, потому что никто не любит тащить боль и усталость в нормальную жизнь. Насколько это возможно — «нормальную». — Юр, — без одежды и без Юриного тепла Пашу мгновенно пожирает какой-то лютый холод. Нестерпимый, аж зубы начинают стучать. Кажется, он пробирается снаружи прямо под кожу, а потом куда-то совсем внутрь. — Юр, — Паша слышит собственный пьяный и жалобный голос, и это почти роняет вниз… — Я здесь, — Музыченко шепчет в приоткрытые губы и сразу кусает, вдавливает в постель, не давая разогнаться никому не нужной истерике. Заводит Пашины руки над головой, прикусывая в подбородок, а потом в кадык. Ладонью ныряет под белье, заставляя Личадеева дышать чаще, горячей. Силой вытаскивает из дурацких мыслей, спускаясь губами от сосков к паху. — Сука, — Паша кусает себя за запястье, чтобы не стонать. Юрин горячий рот становится центром его вселенной. Просто центром приближающегося ебучего атомного взрыва. Еще немного и его сердце нахуй остановится. Темнота вокруг Паши сжимается, он не уверен, что долго продержится. Он хочет притянуть Юру к себе, но Музыченко не отступает, а только усерднее помогает себе рукой. Жар внизу нарастает, вырываясь волной, и яркие вспышки в Пашиной голове сливаются в один протяжный стон…

***

Паша просыпается от громкой ритмичной мелодии откуда-то из-за спины. Голова отзывается неприятной давящей болью, тело отказывается подчиняться, веки упорно жмутся друг к другу… Музыка обрывается также внезапно, как и началась. Шорох одеяла, громкий выдох, чужой хриплый шёпот. — Тебе сегодня с утра? Личадеев силой выталкивает себя из сна, разгоняя в пустой черепушке мысли как бильярдные шарики. — Не, у меня отсыпной… — мычит, переворачиваясь на другой бок. — Тогда спи… — шепчет Юра. — Дверь потом захлопнешь. Личадеев чувствует, как рядом прогибается диван. Пружины едва слышно поскрипывают — Юра встает. Когда Паша открывает глаза, голая задница Музыченко уже выходит из комнаты. Глаза мечтают закрыться обратно, но любопытство побеждает. Вчера они так и не включали в комнате свет, поэтому по-настоящему увидеть холостяцкое пристанище завхирургией Личадеев может только сейчас. Почему холостяцкое становится понятно сразу: в комнате практически нет личных вещей, только стопки бумаг, книги, медицинские журналы, которые пачками и поштучно валяются то тут, то там. Из мебели в комнате только диван, кресло, шкаф-купе, старый компьютерный стол, рассчитанный на системник, но полностью заваленный документами, на полу в углу — неподключенный плоский телевизор. Паша скользит взглядом от стены к стене, жадно разглядывая каждую деталь, но, когда в комнату возвращается Юра, он, сам не зная почему, вдруг закрывает глаза. — Чего не спишь? — усмехается Музыченко, дефилируя к шкафу по-прежнему обнаженным. — Я бы с удовольствием ещё задрых, но мне сегодня нельзя опаздывать. — Ты до восьми? — Личадеев опять открывает глаза и наблюдает за тем, как Юра, матерясь сквозь зубы, на влажные после душа ноги натягивает сначала белье, а потом и штаны. — Угу, — отвечает, не отвлекаясь. — Может, вечером сходим в кино или в бильярд? Или в баре каком-нибудь можно посидеть, — предлагает Личадеев, приподнимаясь на подушке и раздумывая о том, что не был на свиданиях примерно дохуя месяцев. Музыченко отвечает не сразу, а когда наконец говорит, на Пашу не смотрит. — Не, извини, у меня другие планы… — почти сразу выходит из комнаты и уже через пару минут кричит из коридора. — Я ушёл. Личадеев дожидается, когда хлопнет входная дверь, а потом откидывается на подушку. Мысли роятся неприятным горьковатым комком. Разочарование от отказа — не конец света, тем более что у Юры действительно могут быть дела, но подсознание услужливо подкидывает идею о возможном расставлении границ. Да и ему никто не обещал ничего большего, чем простой трах. Собственно говоря именно поэтому он вчера, вероятно, здесь и оказался… Несколько секунд на краю подобных мыслей и весь кромешный пиздец вчерашнего дня грозится догнать Пашу снова. Поэтому он с силой жмурит глаза, а потом откидывает одеяло и идет под душ. Он не даст себе загнаться. Ему на это не хватит ни времени, ни сил. Ему всей жизни на это не хватит.