Пять раз, когда Кроули не мог попрощаться, и один, когда все же сумел

«Ложусь на дно и погибаю Ты плывешь в чужой воде Твой курс - норд ост Тебя ведёт к другой звезде... Как пусто здесь...» Д. Арбенина, Помолчим «Не довспомнивши, не допонявши, Точно с праздника уведены… — Наша улица! — Уже не наша… — — Сколько раз по ней… — Уже не мы… — — Завтра с западу встанет солнце! — С Иего́вой порвёт Давид! — Что мы делаем? — Расстаёмся. — Ничего мне не говорит Сверхбессмысленнейшее слово: Рас — стаёмся. — Одна из ста? Просто слово в четыре слога, За которыми пустота.» Марина Цветаева, Поэма конца

— Объясни мне, как архангел тебя дери, это снова вышло? — спрашивает Вельзевул угрожающе, нарочито низким голосом. Кроули пожимает плечами, протягивая ей отчет. — Там все есть, — замечает он. — Я хочу послушать тебя. Лично. Отчет я могла получить у князя Хастура. Третье тело за год! Считаешь, мы их просто так раздаем? За красивые глаза? — Вельзевул отшвыривает его отчет на стол, подходит почти вплотную. Над ее головой кружат мухи, угрожающе сворачиваются в темный шар с низким утробным жужжанием. — Эти люди сомневались в Боге, — Кроули снова пожимает плечами, — справедливо было бы определить их в ад, верно? Но, как нам известно, Святой Петр позволяет им раскаяться прямо на пороге и пускает за райские ворота всякое отребье. А вот в убийстве раскаяться невозможно. Таким образом я сделал единственно правильный вывод, спровоцировал их и пожертвовал своим телом. — У тебя было другое задание, — шипит Вельзевул, — и ты его не закончил. — Разве может демон упустить души, которые идут к нему в руки? — спрашивает Кроули, зная, что ответить ей будет нечего. — У тебя! Было! Задание! — Получу новое тело и закончу, — отвечает Кроули невозмутимо. — Какого дьявола ты творишь? Ты никогда не разменивался на отдельных людей. Постоянно спорил, что важен масштаб. И что теперь? Совсем с катушек съехал? — А вас это постоянно не устраивало, — замечает Кроули, — вот я и решил работать лучше. Никого не упускать. — Ты нарушил мой приказ! Считаешь, что просто так получишь новое тело? — Пункт сто три, подпункт пять. Получение тела вне очереди. Допускается, если при потере тела демоном, в ад было отправлено более десяти душ. Я отправил двенадцать. Вельзевул молчит какое-то время и даже ее мухи замирают в воздухе. А затем говорит ласково и практически мило: — Скажи-ка мне вот что, Кроули: эти твои смертные усомнились в Боге или в Плотнике из Назарета? Кроули кажется, что время замирает вокруг. Он ощущает себя мухой, увязшей во временном киселе, не способной даже лапкой шевельнуть. Он словно бы тонет, задыхаясь. Что странно, так как сейчас он и лишен тела и связанных с ним ощущений. — А есть разница? — спрашивает он, стараясь не демонстрировать, как сильно напуган. — Считаешь себя самым умным, не так ли? — Вельзевул не отвечает на вопрос, в её голосе звучит сталь, — думаешь, можешь делать что угодно и все сойдет тебе с рук? — Я вовсе не… — Молчи! Молчи и слушай меня очень внимательно. Так ты значит настолько хорошо выполняешь свои обязанности, что умудряешься сделать что-то помимо прямого приказа, я верно поняла? — она начинает говорить очень тихо, с явной угрозой, — помнится на земле тебе должен был противостоять ангел? Верно? Создавать баланссс сил? Очевидно, что этот ангел ооочень плохо выполняет свою работу. Я бы сказала, просто отвратительно выполняет, да, Кроули? Сдается мне, когда ты снова лишишься тела, обеспечив путевку в ад тем, кто плохо отзывался о твоем земном любовничке, ангельскому руководству будет интересно узнать о наших успехах, верно? Пожалуй, стоит с ними поделиться, сразу же как только ты тут снова появишься? Если конечно ты появишься тут еще раз. — она угрожающе обходит вокруг него. Кроули молчит, — можешь говорить, — разрешает она. — Да, все верно, — отвечает Кроули, помолчав, — если я опять… сумею перевыполнить свои обязанности, думаю, стоит сообщить Гавриилу. Если я… сумею, конечно же. — Рада, что мы поняли друг друга, — произносит Вельзевул, практически нараспев, странно смотря на него. — Я могу идти? — Погоди, — ее голос неожиданно смягчается, — я понимаю, почему ты это делаешь. Я могу понять. Думаешь до тебя ни один демон никого не терял? — Я не знаю, — говорит Кроули, вспоминая Помпеи, привкус пепла в воздухе на многие мили вокруг, пылающую лаву, и задыхающихся людей. Он, возможно, и захотел бы с ней поговорить. Раньше. Давно. Но сейчас Кроули не хочет говорить ни с кем. Кроме того, она угрожала Азирафаэлю. Да и не нужны ему никакие друзья. Даже среди демонов. Особенно среди них. — Ты должен кое-что понять. Такие, как Он, никогда не снизойдут до таких как мы. Никогда. Мы здесь прокляты. Мы не ровня. Вы с Ним на разной стороне, с этим можно только смириться. Он никогда не спустится к тебе, и тебе туда путь закрыт. Ты можешь сколько угодно себя убивать. Он не придет, чтобы тебя спасти. Никогда. Ангелы вечно поют свои песни о милосердии, но их милосердие никогда не касается таких, как мы. — Понятия не имею, о чем ты, — Кроули улыбается очень хищной улыбкой, демонстрируя свежевыращенные клыки. Парадоксально он ощущает холод внутри, что вообще-то невозможно для нематериальных созданий. — Не играй со мной, Кроули, — она снова звучит угрожающе, — ты понимаешь о ком я… — Думаешь Он не явится сюда, если я Его позову? — Кроули говорит крайне холодно, — считаешь Он до меня не снизойдет? Хочешь проверим? Давай, попробуй. Оставь меня здесь, лиши тела и надейся на то, что, если я позову, Он не ответит мне. — Ты что же угрожжжаешь мне? Мне?! — Нет. Я предупреждаю. Я знаю, что Он сделал, когда был здесь в прошлый раз. Знаю, что именно предложил Люциферу. Знаю, что вы до сих пор в ужасе. Кроме меня. Я единственный, кто Его не боится. — Откуда ты… — Догадайся, — бросает ей Кроули и выходит, не оглядываясь. Его немного потряхивает от злости. Как она посмела угрожать Азирафаэлю? Помимо злости, ему тошно, гадко и хочется вымыться. Смыть с себя ее слова, черные и липкие. Не думать о них больше. Забыть. Он может врать им сколько угодно, себе врать не выйдет. Конечно же, она права. Плотник никогда не вернется на землю. Никогда не вернется к нему. Никогда не снизойдет. **** Но Плотник возвращается и зовет его поговорить. Они встречаются на пустынном побережье Испании, на закате. Солнце окрашивает воду в цвет крови. Они встречаются спустя столько лет после Его вознесения, что Кроули давно перестал считать (конечно же не перестал: прошло сто семь лет и два месяца). Он снова выглядит божественно прекрасным, сияющим так, что больно смотреть. Кроули все равно смотрит и не собирается отводить глаза. — Пришел попросить отчет? — спрашивает он ехидно. — Отчет? — Плотник выглядит растерянным, удивленным. — Ты меня попросил кое-что сделать. Нести благую весть, забыл уже? Пришел, чтобы я отчитался? Три года, семь царств земных, примерно две тысячи людей и… — Зачем ты так? — спрашивает Плотник печально, — разве я чем-то обидел тебя? — Ты меня бросил, — напоминает Ему Кроули, понимая, что звучит несколько мстительно, — оставил меня. — Я не… у меня не было выбора, ты же знаешь. — Выбор есть всегда, — назидательно отвечает Кроули, продолжая спорить исключительно из любви к искусству споров в целом и споров с Ним в частности. Ему так этого не хватало. Столько одиноких лет, — отличное тело, кстати. На заказ изготовили? Плотник неожиданно вдруг смущается и даже отводит глаза: — Это все Гавриил и Михаил, — говорит Он, — я просил, чтобы было похоже на то, старое. Но нет, это оказывается не подобает для ангела такого высокого ранга. Я им говорю: да какой из меня ангел? Я же человек и всегда останусь человеком, а они будто не слышат… — Ты что, спустился ко мне… пожаловаться на архангелов? — Кроули усмехается, поднимает бровь. Но снова смутить Его не выходит. — Я пришел сказать: ты был прав, — отвечают ему спокойно. — Отрадно слышать. И в чем же именно я был прав? Не стоило так поспешно бросать свою земную жизнь? — Небеса, — говорит ему Плотник печально и замолкает. — Небеса? — Они не такие. Совсем не такие, как я себе представлял, и не такие, какими были при тебе. Там больше нет ничего из того, о чем ты рассказывал. Нет больше музыки небесных сфер и не вращаются новорожденные галактики в звездном зале. Нигде не рассыпана звездная пыль, ни зернышка, ни песчинки. Ничего. — Я так и думал, — говорит Кроули, сглатывая горький комок. Одно дело предполагать и совсем другое лично убедиться, что твоего старого дома больше не существует. Нигде. Все уничтожено, выхолощено, выжжено. Ничего не осталось. — Там слишком пусто, — продолжает Плотник печально, — пусто, светло и чисто. Практически стерильно. Хоть какая-то жизнь есть лишь в личном раю, у людей. Но мне там нет места. И еще… не уверен, что на небесах все еще есть Бог. Кроули вздыхает, ловит себя на желании погладить Его плечо, успокаивая. Но не касается и не потому, что не смеет. Плотник уйдет, а он останется здесь, на земле, и его руки будет помнить, как Его плечо ощущалось при касании. Потом можно будет хоть кожу спалить, но память не выжечь, она останется с ним и будет мучать его. — Помнишь наш дом? — неожиданно спрашивает Плотник, — там росла приземистая старая олива, и по ночам оливки падали на крышу, как градины. И постоянно остро пахло морем, хотя до берега был не один день пути. И три тощие кошки вечно крутились рядом с тобой… — Он сгорел, — неловко отвечает Кроули, — через пять лет после твоей смерти. — Сгорел? Но как… — Местные говорят — молния попала в дерево. Горело так сильно, что ничего не вышло потушить. Даже колышка не осталось. Даже щепки. Плотник внимательно смотрит в его лицо и кажется понимает. — Но зачем? — спрашивает Он. Все-таки не понимает. — Традиции? — Кроули пожимает плечами, — люблю уничтожать то, что меня расстраивает. Нас, демонов хлебом не корми, дай что-нибудь сжечь. Слышал про Рим? Это князь Хастур постарался, в шестидесятом году нашей… о, прости, через шестьдесят четыре года после твоего рождения. Ты слышал, что в честь тебя завели новое летоисчисление? Я считаю — это потрясающе. Никто из живущих еще не удостаивался такой чести, так что не зря ты… — Тебе стало легче? — перебивает Плотник его быструю, практически бессвязную речь. — Легче? — Кроули смотрит на него удивленно, — я просто… я сделал то, что хотел сделать и все. Тебя это никак не касается. К тебе это вообще не относится. — Я думал: ты хотел бы его сохранить. Как память. — Всё кончается, — пожимает плечами Кроули, — предпочитаю, чтобы это было на моих условиях — Я слышал про тот пожар, в Риме, — вдруг говорит Плотник, будто невпопад, — я спускался на землю тогда. Ангелы… ангелы не посчитали нужным вмешиваться. Больше смертей — больше мучеников. — О да, Хастуру тогда здорово влетело, — замечает Кроули, — надо же было так глупо отдать вам столько душ. — Ты тоже там был, — продолжает Плотник, — ты пытался спасти людей. — Ну конечно пытался. Не позволил им попасть к вам, я же не такой идиот, как Хастур, и умею делать свою работу. — Я тебя искал там. Хотел поговорить. Но ты будто специально избегал меня. Кроули привычно пожимает плечами. — Может быть и избегал. Мы же попрощались, забыл? Когда люди прощаются — обычно это навсегда. — Мы с тобой не люди, — замечает Плотник. — Неужели? А вот ангел рассказывал: ты упорно продолжаешь причислять себя к людям. Да еще и не желаешь слушать приказы, в Рим спускался, не получив разрешения. Довольно избирательно, не находишь? — Мариам, — просит Плотник о чем-то давно утерянном для них. — Мариам умерла, — отвечает ему Кроули, — очень давно. — Мне жаль. — А мне нет. Давно пора было обновить тело. С тем вечно происходило что-то неправильное. Да еще эти руки проклятые, руки, которые помнили ощущение Его кожи под пальцами, помнили, как ощущались Его волосы. — Оно было прекрасным, — мягко говорит Плотник. — Но его больше нет, — отвечает Кроули, как можно более твердо, — и я не планирую в ближайшее время изображать из себя прекрасную даму. — Меня на самом деле мало волнует, как именно ты выглядишь, — говорит Плотник и тянется было к его лицу, но Кроули делает шаг назад, не отводя глаз. — Может быть ты не понял, я повторю, — говорит он холодно, — Мариам, твоей жены, уже нет. Она умерла больше века назад. Да ты и сам умер. Так что никакие клятвы больше не действуют, хотя бы потому, что те, кто их когда-то давал — давно мертвы. Их нет. — Есть мы, — также твердо говорит ему Плотник, но коснуться больше не пытается. — Нет, — говорит Ему Кроули холодно, глядя прямо в прекрасные, сияющие светом глаза, — нас — тоже нет. И никогда не было. — Не говори так, — просит его Плотник, — я все равно тебе не верю. — Демоны — не лгут, — замечает Кроули, — это — неспортивно. И неправильно. — То, что ты не лжешь, вовсе не означает, что ты говоришь мне правду. — А ты поумнел. — У меня был хороший учитель, — замечает Плотник, — можно сказать, что меня учил тот, кто создал ложь и само понятие греха. Так что я знаю все, что он знал о лжи. — Твой учитель мог узнать что-то еще за годы жизни на земле, — замечает Кроули вкрадчиво, — что если ты больше не дотягиваешь до его уровня? — Мариам… — Какого черта тебе надо от меня? — наконец взрывается Кроули. — ты теперь принадлежишь небу! Чего ты хочешь? Навещать меня на земле? Думаешь легко было тебя забыть? Ты хоть представляешь, чего мне это стоило? И вот ты стоишь здесь, но это ничего не значит, потому что ты все равно не можешь остаться. А я не смогу подняться к тебе. Так чего тебе нужно? — Я не знаю, — честно говорит Плотник. В этом воплощении у него серые глаза, отливающие зеленым на свету, — я просто хотел увидеться еще раз. Поговорить. — Мы поговорили, — замечает Кроули, — ты доволен? — Вообще-то нет. — Ну а чего ты ждал? Что я увижу тебя, брошусь в твои объятья, расплачусь, мы проведем вместе ночь, предадимся воспоминаниям, а потом ты снова оставишь меня на столетье, а сам отправишься петь в вашем небесном хоре? — Мы не поем в хоре. И я вовсе не… — Знаешь, что… — Кроули начинает и вдруг осознает, что и кому он говорит. О чем он практически попросил, — я, наверное… еще не смирился, — он быстро меняет тему, — пожалуй, лучше нам просто не видеться какое-то время. Может быть еще лет двести-триста и сможем стать друзьями. Как-нибудь спустишься на землю, угощу тебя финиковой настойкой… — Хорошо. Ладно, я… отправлюсь наверх, узнаю насчет хора. Постараюсь не беспокоить тебя ближайшие лет двести. — Да, — говорит Кроули, — отлично. Он еще не знает, что первым позовет Его, когда ангелу понадобиться помощь. Он еще не знает, что с радостью ухватится за одну лишь возможность Его увидеть. **** Встречаться на морском берегу становится практически традицией. В этот раз Он является, как человек, полностью приглушив свое сияние. Сегодня тут ветрено, волны с шумом бьются о берег, над водой кричат чайки, подхваченные ветром. Волны оставляют на берегу бурые водоросли, неприятно пахнущие железом. — Я вернулся, Мариам, — говорит ему его Человек (так легко забыть, что он больше не человек. Так легко в это верить). — Я вернулся навсегда. К тебе. — Не называй меня так, — снова просит Кроули, и это почти также больно, как падать. — Но я всегда звал тебя так, почему… — Больше это не мое имя. И уже никогда им не будет. — Ты говоришь так, будто что-то изменилось. — Изменилось, — соглашается Кроули мягко, — теперь ты ангел. Для тебя сейчас другие правила. — Ты же не имеешь в виду… — Ты и сам знаешь, — продолжает Кроули, — ты должен знать. Ангелам непозволительно якшаться с темным отребьем, типа меня. — Не говори так, — просят его, — пожалуйста. Кроули пожимает плечами. — Как не назови — суть одна. То, что позволено людям, не позволено ангелам. — Если тебя так беспокоит телесная сторона, то я готов отказаться от нее. Навсегда. Кроули смеется, глухо, безнадежно. Ему больно так, что хочется кричать, будто каждая клеточка его тела горит огнем. — Всем плевать, если мы переспим, — отвечает он, — всем будет плевать, если мы будем общаться. Я думаю, что мы можем укатить в кругосветное путешествие и никто не посчитает это чем-то важным. Но… Человек молча ждет, Его глаза темные и больные. — Никакой любви, — заканчивает Кроули, глядя в сторону, не в силах глядеть в его глаза, — ни единой мысли о любви. Ни слова. Ни намека. Никто не должен даже предположить такое. — И это говорит мне тот, кто утверждает, что любить не способен, — отвечают ему тихо. — Именно. Я кое-что понимаю в этом. — Ты же общаешься с Азирафаэлем, — вдруг замечает его Человек, — вы постоянно проводите вместе время. С ним правила другие? — Он обычный ангел, — отвечает ему Кроули устало, — не Мессия. Бог не говорил через него с людьми. Не давал ему власти над небесами. Он не… — Не так заметен? — Не так велик, — говорит Кроули, ощущая, как сдавливает грудь. — Я никогда не жалел о том, что именно я был избран, — горько отвечает ему Плотник (не его Человек. Больше нет), — но сейчас… — Нет, — просит Кроули, — замолчи. Не говори так. Не смей так говорить. — Боишься, что Она услышит? — Боюсь, — отвечает Ему Кроули честно. — Она ни с кем не говорит. Уже очень давно. — Даже с тобой? — удивляется Кроули. Чайка вскрикивает совсем рядом. — Со мной однажды говорила. В самом начале. Но я был глуп и не спросил Ее ни о чем хоть сколько-то важным. — И хорошо, что не спросил, — ворчливо замечает Кроули, — мигом бы отправился в ад, если бы вопрос Ей не понравился. — Я так не думаю. — Поверь моему опыту. Они молчат. Волны бьются о берег, с шумом разбиваясь о камни. Чайки зависают в воздухе, не в силах лететь против ветра. Кроули щелкает пальцами и одна из них камнем падает в воду. — Ну зачем? — спрашивает его Плотник. — Ты забываешь, что я — зло. — Ты был ангелом когда-то. — Это было слишком давно. Они снова замолкают. Кроули отправляет в воду еще двух птиц. Волны выбрасывают на берег дырявую раковину. Откуда-то слева доносится человеческий смех и запах дыма. — Я думал, что ты все исправишь, — признается Кроули неожиданно для самого себя, — я думал… демоны так тебя боятся. Я думал: ты сможешь что-то сделать. Починить этот мир. — Я вообще-то собирался, — замечает Плотник. — Это был дурацкий план. Штурмовать ад? Серьезно? Думаешь можно просто явиться в ад и попросить демонов покаяться? А если бы кто-то согласился? Остальные бы такого не допустили. Война бы началась раньше времени, землю бы просто уничтожили. — Я верю, что многие бы согласились пойти за мной. — Но не все, — спорит Кроули, — а это значит — война. — Я мог бы простить тебя, — говорит Плотник, — ты же знаешь. Я могу это сделать. Кроули молчит, наблюдая, как по небу не спеша движутся тяжелые серые облака, готовые пролиться дождем. Если взлететь и нырнуть в такое облако, перья мгновенно промокнуть, отяжелеют. Кроули терпеть не может мокрые крылья, яблоки, смерть людей и разговоры о прощении. — Ты не хочешь, чтобы я тебя прощал от Её имени, верно? Ты хочешь, чтобы это сделала Она, — неожиданно проницательно замечает Плотник. — Я хочу кое-что спросить у Нее, — ощетинивается Кроули, — меня скинули в бездну с небес, не дав и слова сказать. Полагаю, что имею право задать кое-какой вопрос. — Я попробую Ее уговорить, если встречу… — Не смей! Отправишься вниз быстрее, чем слово скажешь! — Ты преувеличиваешь. — Обещай, что не будешь Ее просить, — говорит Кроули твердо, — обещай. — Обещаю. Хватит уже топить птиц. — Хорошо. — Это значит, что мы снова прощаемся? — говорит Плотник тихо, — отправимся каждый по своим сторонам? Кроули поднимает плоский камень и с силой бросает его по воде. Камень подпрыгивает на волнах двенадцать раз, прежде чем утонуть. — Это невозможно, — замечает Плотник, — ты же не использовал магию. — Это — физика, — отвечает Кроули, — и много веков практики. Однажды люди и это исследуют и опишут, и никто не посчитает это магией. Люди всегда все описывают… Мы не прощаемся. Мы просто какое-то время не будем видеться. Несколько веков. Или лет. Я не знаю. — Что ж, звучит не так плохо, — отвечает Плотник, — тогда до встречи? Кроули касается Его руки, и не находит в себе силы уйти сразу.