море иссякших слёз

только сейчас, сидя напротив гейджа за завтраком, ноен замечает, что его голос слишком сладок, льется из груди, а к концу фразы начинает хрипеть, да так, что слова связываются в одну вязкую кашу, отчего разобрать сказанное становится труднее. но вчера он даже не обратил на это внимание, скорее всего из-за того, что его прошлое шептало ему таким же тембром, низким, что если бы дали задание его изобразить на холсте, нарисовал бы тянущуюся смоль, тёмную, поглащающую весь свет. хотя с чем бы голос только не ассоциировался, отрицать того, что буреку он неимоверно шёл и звучал как-то приторно и сахарно не мог. пусть теперь ноен и боится, что гейдж повысит на него тон и первому снова придется искать свои изъяны, и нет, не успокоится ведь, хоть шкуру спусти, пока не найдёт. в своих прошлых отношениях юбэнкс таял от ванили и даже, когда она сменилась тиранством, продолжал играть на публику и лепетать о прекрасной семейной жизни, коря себя за несуществующие проблемы, которые он якобы ежедневно, как колючки какого-то бурьяна на подоле брюк, тащил в дом. тошнота к горлу подступает, заставляя и без того молочные щёки, без какого-либо намека на природный румянец, побелеть сильнее, выкраситься чуть ли не в запятнанный зелёный. осознание, что, как и в любой другой день, ноен так и не сможет заставить себя позавтракать, настигает только после горечи и жгучей боли в горле, поэтому он для вида отпивает пару глотков мятного чая и на мягкую спинку дивана откидывается. такое надоедливое постоянное головокружение, сейчас, как не кстати, мешало сосредоточиться на разговоре с гейджем, так что суть он едва ли улавливал, вливаясь только благодаря последним кускам фразы, то и дело путая мысли и на деле выдавая совсем другое, не то о чём думал. всё, что понял юбэнкс — как бурек со своим лёгким испанским акцентом, ведь почти всю жизнь прожил в колумбии, рассказывал, что сегодня должна состояться последняя вечеринка перед началом учебного года и то, что ноен просто обязан посетить её, оторваться от всего и только потом снова погружаться в свои переживания. да тоже самое происходило, когда гейдж с улыбкой до ушей его за руку тащил по тёмному коридору, ноен в том же состоянии был, всё время засматриваясь на прыгающие в воздухе кудряшки-пружинки бурековых волос, совсем не вслушиваясь в его трепетание и только принимая решение далеко от него не отходить, дабы какой-нибудь приспешник юбэнксового бывшего, не утащил на кожаные диваны. чтобы смочь вовремя убежать от глупых ошибок. тогда он раз за разом зализывал каждый новый глоток текилы ноеновской шеей, которая была липкой от лимонного сока, но божественно сладкой по своей натуре, а затем клал ещё одну таблетку малинового амфетамина в рот. тогда за белесые пряди тащил по ступенькам на второй этаж, до рвотного рефлекса, пропитанный сигаретным дымом, брыкающегося юбэнкса, пока последний царапал его руки, только бы он одумался. ярко-синий свет слепит глаза, когда гейдж затаскивает ноена в одну из комнат кампуса, игнорируя соседние, в которых уж точно не мирно спали студенты, но всё упускалось из внимания, вахтёрша ведь ничего не говорит, значит ничего страшного. там вкусно пахло и вправду не как на обычной вечеринке: потными телами, алкоголем и наркотиками — только мужским одеколоном, какими-то леденцами и лёгкими сигаретами, которые никак не портили приятное впечатление, лишь навивая не до конца расслабляющую атмосферу. конечно, неприметный угол любой комнаты абсолютно всегда будет любимым местом ноена, потому что когда-то, вдвоём сбегая от высоких коммунальных счётов на одной из местных вечеринок, они листали книгу, чаще даже не вдумываясь в её суть, только рассматривая чётко пропечатанные буквы, лёжа на плече друг друга и наслаждаясь касаниями своих пальцев один к другому, то и дело успевая лишь смочить шершавые фаланги губами, дабы страничка проще сцепилась с кожей. сейчас ноен прятался за спиной гейджа, так, по старой привычке, потому что обычно в таких местах, его самого прижимали к спине, за которой, казалось, ничего не страшно,  только бы никто другой долго не стал пялиться на острые скулы или чистые глаза, которые не видели насилия, чтобы никто не трогал его белых рук, дабы те царапинами не покрылись. всё было приемлемо, до поры до времени, пока его по-собственнически не сцапали во влодение, под предлогом любви, пока юбэнкс лелеял черничные корни волос, добавляя к словам и пальцы. — ты где витаешь весь день? — слышит ноен, когда врезается в кого-то, почти ударяясь лбом о лоб с вопрошающим. — ной, я понимаю, что, наверное, ты не тот человек, которому легко завести знакомства, но... — у него просто синдром папочки, не обращай внимания, — подмечает проходящая мимо юбэнкса темноволосая девушка и похлопывает того по плечу, становясь за буреком и пропускает руки под руками гейджа, делая вид, что обнимает, — когда ты перестанешь опекать всех, это иногда пугает, — шумно вздыхает сплетая пальцы в замок где-то на груди кудрявого. — зу, я могу как-то сам разобраться, — стаскивает с себя руки, симулируя подходящую к горлу рвоту, чем заставляет ноена на секунду улыбнуться, а потом тащит юбэнкса вновь за руку, усаживая его на мягком ковре и вручая стеклянную бутылку колы. — что за чертовщина, где хотя бы пиво? — выделяется из толпы галдящих, что заставляет ноена ссутулиться ещё сильнее и позвонки ещё чётче проступить сквозь ткань широкой белой футболки, — я договорюсь с ректоратом, обещаю по окончанию учебного года устроить вечеринку с огромным количеством алкоголя, оторвётесь, детки. ноен проклинает всё сейчас на этом свете, даже того же гейджа, что силой затащил его сюда, но больше всего — себя, видимо он плохо заметает следы, раз даже отсутствие мобильного телефона и банковской карты, по которым, вероятнее всего, возможно было отследить его местоположение, юбэнкса вновь догнали и снова затащат в бездну моральных страданий, без рук на горле, как когда-то, без грязных слов, только своим присутствием через несколько стен. говорит буреку, что ему нужно отойти и под звонкий смех дружной компании выходит на балкон, где свежий ветер заставляет мокрые глаза пустить слёзы, а после хлопка пластиковой двери, что от сквозняка чуть с петель не слетела, садится на прохладный бетон и пропускает ноги между железных прутьев. смотрит вниз, а под свисающими ступнями пропасть из острых стволов деревьев и шумящих листьев, что почти дотягивались до окон пятого этажа. понимание, что в случае если за ним придут сюда ноен будет готов спрыгнуть вниз, без раздумий и кружащейся головы от страха высоты, ведь он никому не нужен с тех пор, использованная игрушка, что даже родной отец ограничивается парой конвертов с деньгами в месяц. только мама поняла бы его, если бы три года назад рак не убил её, сказала бы, что «нет» и бесконечная мольба была правильной, а не грязные деньги, что таи́ли за собой «тебе понравится, сладкий, пойдём же, ноен». он напуган до чертей, руки трясутся, будто вот-вот и умрёт, вокруг воздух холодеет, а губы инеем покрываются, пока в висках пульсирует, как после пятикилометровой пробежки. лучше бы ему волосы с корнями выдрали, пока сюда тащили, да даже сердце, которое билось сейчас неизмеримо быстро, только бы они не добрались до чёртовой комнаты. хотел ноги о ступеньки стереть, руками за них хватался, кричал, дабы он образумился, но что уж там «чейзи, мне так больно, знаешь, остановись, прошу» никогда ещё не помогало ему, так что в полумраке пальцами цеплялся за прямого кроя чужие джинсы. люди часто сбегают «подышать» и неважно было ли это душное помещение, или открытая терраса, этим предложением они показывают, как задыхаются рядом с человеком, как комфорт переростает в ненависть на подсознательном уровне. сейчас ноену наступили на горло, перекрыли все пути к кислороду, поэтому облокотившись на холодное железо, так хотелось захлебнуться своими же слезами, но тот, кто прямо сейчас стоит над ним, чёрной фигурой мерцая в кромешной тьме, достанет его даже из цепких лап-оков смерти. — почему тебя так трясёт? — присаживаясь на корточки рядом с юбэнксом, вопрошает, зажимая меж зубов сигарету, а затем шумно затягиваясь, отворачивается в противоположную сторону, чтобы выдохнуть дым. — как? — единственное, на что сейчас хватает сил – вот-вот и от изнеможения сознание потеряет, совершенно не замечая, как сам уже продрог, поэтому-то и трясёт, да зубы стучат — осталось смириться на страх времени нет. когда-то, совсем немного раньше, пропахшие едким дымом, рубашки с футболками были любимым атрибутом ноена в их общем гардеробе, а сам пряный запах, который так и терзал нюховые рецепторы, во время объятий приятно голову вскруживал. до тех пор, пока его шлейф, не стал заставлять по углам прятаться. сейчас же уже было некуда прятаться, наконец хадсону удалось выловить мальчишку в открытом поле боя, где младшему оставалось только в землю вжиматься, снова и снова терпеть, как его за шкирку волочат по, его же кровью политой, тропе назад, к самому началу. — я же люблю тебя, бэнкси, поэтому тебе не скрыться даже в самой тёмной ночи. ты пропах мною, а я просто иду по твоему следу, — встаёт, спутывая фиолетового цвета волосы и опираясь на ограду балкона, отряхивает пепел с сигареты — да ты чёртов псих, — подрывается с места, царапая совсем бледную кожу ног о всё те же прутья, — ты лжец, — цедит сквозь зубы, — ты лгал мне два года, два года о красивой любви. хвалю твою выдержку, — изо всех сил пытается сдержать накатившие слёзы, — так подло, как ты в глаза мне мог смотреть, ты принимал, когда сам клялся, что никогда не видел того же героина, — уже вытирает по-аристократически красивыми пальцами мокрые щёки, — я нашёл пятнадцать пакетиков экстази в матраце, а ты всё продолжал строить невинную мордашку, пока я спал с тобой на этой грязи. — закидывает голову назад, захлебываясь, а потом, истерически кашляя, скатывается по стеклу. — ноен! — сейчас слышать гейджа так приятно, пусть он так схож тембрами с хадсоном, но обращаясь к нему — бурек мягок и сейчас с трепетом помогает тому подвести, а затем за руку уводит дальше, по коридорам, опять таким темным, с ним не так страшно, как было тогда с чейзом, ведь почувствуй он сейчас подрагивающие пальцы, в тишину, для ушей райскую, не отвёл бы, пледом не укрыл, но сейчас именно бурек его фаланги сжимает. иногда и тишина слишком шумной бывает. когда ты не спокоен, а прячешься в шкафу, сам себе рот закрывая, дабы не взреветь, вот тогда та тишина превращается в адский звон в ушах и как же отвратительно быть одним из тех, кто знает каково это. на улице около двух, очередной студенческий год начинается через каких-то пять часов, но сейчас с чувством мимолётного счастья, юбэнкс пытается угнаться за гейджем, что спускается по ночной алее, пока их макушки от лунного света скрывают ели, к блестящему озеру, откуда бил ветер с нежной свежестью и запахом чего-то сладкого. ноену почему-то кажется, что он наконец заслужил покой, что ясных деньков станет больше, а солнцем в них будет бурек, но это ему только кажется. наверное.