Лила лоа

      — Как ты могла оставить её именно сегодня? — ещё немного, и глаза разгневанной женщины начнут метать молнии.       И не важно, сейчас совершенно неважно, что это может прогневить хозяина перекрестков.       Шкуру черной пантеры бьют тугие струи тропического дождя. Да, даже не нарушая правила Лакоу может устроить множество проблем не только для смертных, но и для божественных существ. Но сейчас Всеблагая мать поглощена гневом, который она обрушивает на младшую лоа. Ей придется объясняться с Бетекк, но это потом - сейчас следует разбираться в том, что произошло.       — Я все равно не могла остановить Владыку мертвых, Лакоу, — спокойно отвечает Рани, чуть прогибаясь от напора воды. — Никто не мог его остановить.       — Ты могла не дать этому ребенку танцевать с духами, — в отчаянии восклицает Лакоу.       Брат бы счёл её поведение недопустимым, но сейчас она не может иначе. Как некстати случилась вся эта заварушка с алтарем...       — Ты прекрасно знаешь, что это невозможно, - кошка терпеливо выносит яростный "душ". — Это работа Судьбоносных близнецов, и ты, зная это, все ещё сердишься на меня.       Лакоу закрыла глаза и вздохнула.       Да, Карающая ночь как всегда холодно и расчетливо права. Ни грамма заискивания или попыток выгородить себя - только голая правда, которая известна всем и которую отказывалась принимать её собеседница. Сейчас она слишком напоминает Лакоу лоа могил, и это заставляет Всеблагую досадливо морщиться.       — Чтоб вы все подавились, — Лоа исцеления даёт волю ругани, отводя гнев так.       Ледяной дождь прекратился, перестав хлестать кошку по спине. Через несколько недель Рани оправится от этого - пока же могущества в ней осталось не больше, чем в обычной пантере Тернистой долины.       — Ты же примерно знаешь, чем это все закончится, — тихо говорит Рани. — Но все равно расстраиваешься, когда все происходит не так, как ты хотела.       — Жертвенный огонь, горящий чтобы отнимать жизни — это неправильно, — вздыхает Лакоу. — Все это знают, понимаешь, и не вмешиваются.       — Приди в себя! — даже обессиленная противостоянием с изначальной, Рани находит в себе силы на гнев. — Все ограничения на невмешательство - всё это Легбе пришлось создать из-за тебя!       Лакоу молчит. Это правда, но никто не винит её в этом. Все скорее смирились с необходимостью создания правил, которые нельзя нарушать. К счастью, никто не осмеливался нарушить заветы Легбы, потому что кара Повелителя перекрестков может быть страшна даже для лоа.       — Прости, — вздыхает она.       Бушующая стихия сменяется мягким моросящим дождем, который понемногу восполняет внутренние повреждения пантеры.       — Я понимаю тебя, — сочувственно склоняет голову младшая лоа. — Но я совру, сказав, что мне жаль.       Лакоу с удивлением смотрит на начавшую вылизываться кошку. Её всегда удивлял этот контраст: животное и разумное, смертное и божественное. Иногда она и сама забывала об этом - непростительная оплошность для Изначальной. Они были чистой энергией, силой и яростью нового незаселенного мира. Первенцы всегда получают многое, но для них была неведома мягкость материнского внимания и прелести детства, полное своих радостей и горестей. Вместо этого, изучая все закоулки молодого, девственного мира, энергия постепенно проявлялась, совершая многие чудеса, которые не помнит никто из ныне живущих смертных.       Кто-то из первых духов, кому было предначертано стать лоа для странных трехпалых созданий, неожиданно обнаружил необычную связь между собой и новой молодой расой. Их стали почитать, и это дало энергии шанс предстать перед ними во плоти, что стало для духов природы неожиданным сюрпризом. Полуразумные создания, давшие им имена, слишком понравились первым, которые обрели плоть. Им показалось на свой манер забавным принять облик поклоняющихся им существ.       Множество обличий, доступных для духов природы, внушало благоговение и уважение, и хоть это была идея и мысль Лакоу, почти все ещё не совсем лоа подарили частицу себя, вложили ценную силу в руки самой искусной целительницы, чтобы та сделала достойный дар для расы, давшей им физическое рождение. Кто-то дал больше, кто-то дал меньше, но были и те, кто предпочел эфимерное существование в мире духов обретению могущественной, но смертной плоти.       Как славно, что само время вложило в новообретенный разум это знание, позволяя каждому принять сложное решение. Кое-кто из духов отказался и от этого самого принятия, посчитав это насильственным и неприятным - прежде, чем "родиться" они добровольно умирали в своей чистоте и бескорыстному служению миру. Однако распылив себя, явив миру жертву, которую он не мог оценить, какая-то часть их силы все ещё присутствовала в них - ведь умереть полностью, до конца, могло только смертное тело, которого у них не было!       Как забавны переплетения дорог смертных, но ещё забавнее тропы бессмертных, для которых тысячелетия пролетают, словно неуловимый призрачный сон. А как же хотели заполучить такие силы к себе те, кто неволей стал частью колеса жизни и смерти...       Вечная негласная борьба противоположностей, которая в сути своей давно предрешена, искала искры спящих, все ещё нерешивших свою судьбу духов, чтобы стараться в тщетности своей перетянуть удачу на свою сторону. Сколько прошло времени, прежде чем неразумным по меркам вселенной божествам явилась суть равновесия, скрытого и невидимого, которое до́лжно было соблюдать?       Не всем это знание пришлось по вкусу, и Лакоу знает это, как если бы часть тела поразила неизлечимая хворь. Но теперь, даже если оно посмеет пошатнуться, из-за событий давних времён, никто из изначальных не посмеет вмешаться. Досадно...Это становится игрой младших лоа - невесомой, яркой и несравненно жестокой, как не может быть сила плохой или хорошей, что зависит от того, кто её применит, так и невесомые события наполняются жестокостью и болью, радостью и наслаждением.       Лакоу погрузилась в глубокие размышления, словно забыв о присутствии младшей. В такие моменты эфимерная часть торжествовала: необъятная сила, на время преодолев скрепы физического тела, достояние, приумноженное тысячелетиями поклонения, с облегчением высвобождалась наружу, как если бы смертный выпустил питомца ступить за порог родного загона. Сейчас лучше не беспокоить, а медленно уйти - такое состояние может потребовать непомерную цену с любого, кто вмешается.       Рани тихо отползает от бьющей ключом энергии, которая свивается тугими яркими кольцами вокруг невидящей Лакоу.       Близость "непокрытой" мощи причиняет боль в сто крат большую, чем несколько минут назад от физического проявления гнева богини. Теперь же она в глубоких думах обнажает свою суть, которая вовсе не так милосердна и добра, как её мягкий сочувствующий разум.       Карающая ночь ничто по сравнению с карающей жизнью, и первой ничего не остаётся, как покинуть болезненный круг.

***

      Следующий день принес рыбакам, проверяющих краболовки у дальнего конца песчаной косы, боль и поражение от стычки с мурлоками. В число карающего отряда с энтузиазмом набилась Джинзали, где блестяще показала всем желающим свои навыки: теперь основной костяк племени, состоящий из мужчин-добывателей, относился к ней с уважением, а не с лёгким пренебрежением, как было до этого. Для суровых мужчин женщина прежде всего была слабой, годная лишь для домашних дел и материнства - чтобы доказать им обратное, нужно было сильно постараться. Женщин-воительниц было не так много и стать одной из них было очень почетным делом.       Тут и закончился бы спор Хваджин и Равази о том, чей воспитанник справлялся лучше - но не больше, чем через две луны Литуго сделал первую малую глефу для молодого темного охотника, которой тот остался чрезвычайно доволен. Помимо прочего, постоянно совершенствуясь в кузнечном деле, парень с усердием и упрямством, достойным своей сестры, делал успехи, так что теперь он полноправно участвовал в обеспечении племени стрелами и починке оружия. Ресурсов было всего ничего, и вместе с Равази они создали идеальный баланс всех составляющих, чтобы снаряд летел точно в цель, при этом сведя потери к минимуму.       Равази шутил, что ему хоть сейчас можно отправляться к праотцам, потому что его дело нашло отличного последователя, а жену и будущего ребенка будут хранить цепкие руки остальных жриц. Получив пару раз запалённым веником по спине от Бхагры ("Думай, что говоришь, а то Владыка перекрестков живо отдаст тебя ему!").       Мвена, разбудив младшую дочь днём после Беа'ли, пока та сонно моргала, ловко вдела в левое ухо небольшое костяное колечко. Свежая ранка, чуть покровив, быстро схватилась, заставляя девушку невольно поморщиться. Возня разбудила Бхагру, отчего все присутствующие имели удовольствие послушать её ворчание.       Хазра получила множество мягких и настойчивых напоминаний от наставницы на счёт общения с водными и воздушными духами, а запрет на любые виды танцев расстраивал девушку, но обещание пока держала. Несколько раз зависая на грани и неизбежно отхаркивая пару пригоршней крови (за что её также мягко упрекала Хазра), Бхагра выяснила, что её че'де приглянулась молодым апсарам, которые, словно малые дети, чуяли гнев старшей жрицы и искусно прятались от неё. Духи вод и дождевых облаков, они были чистой и непредсказуемой энергией, которая в какой-то мере была частью Лакоу.       В итоге получив нагоняй от наставницы своей любимицы, те виновато вились у ног, привычно разметывая песок, шелуху и материалы для оберегов, которые Хазра старательно делала и шила для разведчиков племени, впрочем никак не изъявляя голодного желания потанцевать. В остальном общество духов все также было приятным, ощущалось как лёгкая щекотка и всячески добавляло мелких хлопот вроде уборки.       Выяснилось, что враждебная и незнакомая магия нагов легко обнаруживала всякого, кто подходил близко к их аванпостам. Обычное нехитрое вуду помогало с переменным успехом, поэтому жрицы теперь целыми днями вязали, шили и сплетали небольшие, но действенные амулеты, которые могли отвести глаза грозным амфибиям достаточно для того, чтобы темный охотник успел широким шагом уйти в тень на безопасное расстояние.       Бхагра поддалась на уговоры младших жриц и они с Хазрой теперь жили вместе с ними, лишь изредка по делу и необходимости наведываясь в их уединенный домик на отшибе. Рани нашла преданного поклонника в лице неизбежно круглеющей Арджани, которой Бхагра запретила участвовать в изготовлении амулетов ("Ты ещё успеешь потратить всё, что у тебя есть, в родах!"), и та теперь в обществе трудящихся женщин тискала и гладила черную кошку, которая покорно подставляла под ласки свои бока. Лишь когда падкое на ласку животное с поражением ретировалось в джунгли, Арджани отвлекалась и хоть немного погружалась в домашние дела.       Хазра практически не видела брата, который постоянно что-то мастерил у себя в пещере, и так же не видела сестру, которую теперь охотно брали в дозор. Счастливая уверенность, которая расцвела на лице старшей сестры после Беа'ли, радовала Хазру издалека, сияя подобно утреннему лучу на горизонте, - кажется, сестра решила все свои проблемы и теперь наконец-то вступила во взрослую жизнь, подобно брату.       Залазан, как и предсказывала проницательная Бхагра, больше не делал никаких непристойных намеков. Он все также замирал, исподтишка глядя на тёмно-серые кончики ушей, но лишнего себе не позволял. Удивительно, но после "размолвки" он все с таким же любопытством спрашивал о травах и зельях, сам делился опытом и всячески держал невиданную для тролля дистанцию. Лишь наедине с собой он позволял ногтям впиваться в ладони, оставляя с завидной регулярностью шрамы в виде полумесяцев, которые едва успевали затянуться, прежде чем он добавлял к ним новые.       Вол'джин никак не комментировал их явный "разлад" с Джинзали, лишь отшучиваясь, мол, чему бы там разлаживаться, если они толком и не сходились. Тихий и до ужаса короткий разговор между ними внёс предельную ясность в характер их прошлых и возможных будущих отношений, расставив все точки над и. Парень был удивлен и по-своему понимал доводы дикой девушки, уважая её как умелого воина.       Днём за днём текла жизнь в поселении троллей, в упорных попытках отбросить амфибий назад, но их неистовое сопротивление, словно подхлестываемое извне, никак не поддавалось. Племя теряло одиноких охотников и рыбаков слишком часто, но больше всех доставалось разведчикам. Один за другим, они исчезали в надежде узнать, почему их относительно мирные соседи ранее, теперь с дикой ожесточенностью нападало на них. Если остальным удавалось найти их тела, даже искушённых в пытках и ритуальном каннибализме троллей порой выворачивало наизнанку.       Так бесславно погиб, наполовину искалеченный при жизни, наполовину пожраный (истерзанное тело сохранило следы многочисленной прижизненной регенерации) брат Равази и муж Хваджин, Тавани. Безудержная ярость вдовы едва не прикончила принесших весть дозорных, лишь чудом избежавших вихря тонких и смертоносных лезвий, отбитых вовремя подошедшим деверем. Боясь ещё большей ярости и необузданного гнева воительницы, тролль, нашедший тело, шепотом сообщил бледному Равази, что змеи, слывущие своими садистскими наклонностями, явно надругались над умирающим Тавани, и делали это не один раз.       Равази лишь коротко кивнул, молча сжав ладони, натянув кожу на костяшках пальцев до предела.       Рассказанная ещё раз на вечернем собрании информация вызвала звонкую тишину, которая мгновение спустя обрушилась под гневными возгласами мужчин и всхлипываниями нескольких женщин.       Змеиные нападки становились всё агрессивнее, чуть ли не каждый день обрушиваясь на охотничьи отряды. Ситуация почти становилась критической, хотя тролли с трудом, но все же сдерживали натиск врага.       Одним утром бледный Сен'джин зашёл на территорию жриц, жестом подозвав Бхагру на разговор. Впалые тени, легшие на усталые веки знахаря, придавали его лицу вид погребальной маски.       Оставив ритуальное шитье, Бхагра молча последовала за спешащим вождём, что вызвало очень много вопросов. Наконец остановившись в отдалении от поселения (но не слишком недалеко, потому что угроза нападения была слишком высока даже здесь), он остановился, чтобы сказать одну фразу.       — Сегодня ночью духи даровали мне видение.       Лицо Бхагры исказилось, выдавая всю гамму чувств. Недоверие и радость приносили жрице облегчение в свете последних событий. Однако в проницательных глазах таился страх, почти животный, потому что видения будущего всегда веяли опасностью. Нужно было сильно отчаяться, чтобы прибегнуть к многочасовому сложному обряду в одиночку, преодолеть все неудобства, разглядеть и главное - запомнить, что благосклонно решил показать хозяин перекрестков. Но главная опасность заключалась в том, что помимо Легбы на зов мог прийти его темный близнец - хаотическая энергия была сильна настолько, что в силах Калфу было перемешать кости судьбы и благоприятный исход обратить в бедствие.       Однако он мог создать и более благоприятные условия - сила близнецов не была полярна, а всего лишь была частью одного целого, о чем многие забывали. Поэтому было слишком рискованно пытаться узнать будущее, и этим занимались либо глубоко отчаявшиеся, либо безумцы. Бхагра хорошо знала Сен'джина, и он не подходил ни под одну категорию.       — Что заставило тебя смотреть в огонь?       — Тебе ли не знать, — едва шевеля губами ответил усталый тролль. — Мы медленно гибнем, и нам необходимо знать, что делать.       Решимость застыла на лице, припыленная усталостью последней ночи, и теперь вождь медленно осел на песок, приглашая жрицу присоединиться. Покрутив в руке трубку, и решив, что это будет лишним, он убрал её в поясную сумку.       — Содержание моего видения я разделю только с тобой, — наконец начал Сен'джин. — И я делаю это, потому что помню - даже знание неизбежного не позволят тебе поступать иначе.       — Если ты хочешь сказать, что мои обеты свяжут мне руки независимо от того, что я услышу и увижу - да, так и есть. — Ни один мускул не дрогнул на лице почтенной жрицы.       Ей пришлось надеть погребальные маски на мужа и детей, когда отец Сен'джина, так же как и его сын сейчас, пришел и рассказал свое видение ей. Боль от неизбежности конца близких могла свести жрицу с ума - но на тот момент, оставшись единственной жрицей племени Черного копья, она не могла позволить себе такой роскоши. Выдав себе девять полных ударов волосом Риши и пролежав несколько дней в беспамятстве, после Бхагра стойко выдержала то, что принесли ей свои собственные обеты.       Призванные хранить и приумножать благодать, дарить уверенность, в этот раз они заставили жрицу на многие годы держать на себе печать неутолимой боли. Вождь намекает, что и в этот раз жрице придется захлебнуться в горе от предначертанного. Что ж, она готова вынести всё, что ей уготовят лоа.       Сен'джин чувствует вину за то, что тенью отцовских поступков, он внесёт в жизнь старейшей еще больше страданий. Вождь всё ещё честно пытается передумать, и тень внутренней борьбы рябью бежит по лицу.       Бхагра коротко вздыхает. Они оба знают, что другого решения нет. На случай, если с видившим будущее что-то случится, нужен другой, страховка, что если одна жизнь прервется, многие жизни племени будут жить, направляемые тем, кто также познал мудрость лоа дорог.       — Если ты сейчас же не покажешь мне, я сама влезу а тебе голову, — шипит жрица, и знахарь прикрывает веки, выходя из главной битвы своей жизни побежденным.       Игла зажатая в потной ладони, сверкнула остриём на ярком свету. Вождь цедит с распоротой ладони в приготовленную деревянную чарку кровь, густую от аскезы. Бхагра смотрит за приготовлениями знахаря. Она чует металлические нотки иронии вместе с запахом болезненно густой крови. Делает всё в той же последовательности, что и его отец...       Доставая один порошок за другим, Сен'джин добавляет их в одному ему ведомых пропорциях. Темно-красный порошок внезапно ссыпается лёгким облачком с маленького ножика.       — Достаточно, — негромко говорит Бхагра. — Я ходила этим путем, не нужно.       Отказываясь от смолотых семян каллы, которые притупляют восприятие и заволакивают разум дымкой, Бхагра молча обещает смотреть так, как смотрел он, вкушая дар и проклятие лоа дорог.       Когда тролль протягивает жрице напёрсток с зельем, Бхагра видит его сомнения.       "Хорош парень, все ещё сомневается" — мелькает в голове мысль. — "Его отец не сомневался..."       Жрица, словно теряя терпение, выхватывает чарку из рук Сен'джина, залпом осушая горькую жидкость.       Глаза слипаются, и град видений внезапно обрушивается на жрицу.       Вот Хазра о чем-то ожесточенно спорит с ней, несвойственно для себя сжимая кулаки; мгновение спустя Сен'джин что-то говорит отряду Сиаме'куаши в боевом раскрасе. Тут Бхагра видит бесконечные зелья и травы, которые с отточенными движениями знахарей и жриц постоянным потоком втираются в раненых, воскуряются для привлечение хороших и отпугивания злых духов. Чуть поотдаль глаз цепляется за белую ткань. За импровизированным лазаретом лежали трупы. Ряд за рядом, друг за другом - свежие покрыты цветной тканью, но это не воспринимается как оскорбление.       Белой, неокрашенной ткани просто не осталось: все ушло на первых жертв и на бинты для выживших. Бхагра замечает стонущих и заламывающих руки женщин с детьми. Беспокойный взгляд ищет среди усталых выживших Арджани, Мвену, сестру и брата че'де, Вол'джина, Сен'джина...И не находит. Разум под воздействием трав бьётся как птица. Их нет потому что они мертвы или потому что они в другом месте? Лоа, как распознать значение этого видения?..       Картина меняется и теперь Бхагра видит в своих руках волос Риши. Мысли взрываются новым потоком вопросов, но Бхагра не видит, куда направлено смертоносное мистическое оружие.       Что могло заставить её по доброй воле воспользоваться этим страшным оружием?       Отчаянная решимость на лице Бхагры в видении была знакома Бхагре в настоящем. Это была самая страшная маска из всех, каких ей довелось носить за свою долгую жизнь.       Видения меняются, плавно перетекая одно из другого. Тут показана осеротевшая стайка детей, молчаливо всхлипывающая у коротких штанин двух жриц. Бхагра узнает этот запа́х: для удобства передвижения в военное время использовали ткань, менее широкую, чем в мирное; это облегчало передвижение в условиях вечных нападений. Там Бхагра видит похудевшего и словно постаревшего на десяток лет Гадрина.       "Ну хоть этот живой", — невесело думается Бхагре настоящей, когда Бхагра в видении невесело протягивает знахарю здоровую связку больших костей, похожих на рыбьи.       Всё, что не видела Бхагра, - все разило разрухой, смертью и жертвами.       После Яростной, сухой бури, после которой случился самый сильный шторм на памяти Бхагры (Шанго славно повеселился, едва не смыв жалкие постройки в море) к обессиленному от затянутой и неизбежной бойни племени вышел странный народ, приплывший на людских кораблях. Жрица не видела ничего подобного раньше: мускулистые и крепкие, с кожей цвета всех оттенков зелёного, могучие и сильные воины, также измотанные долгой дорогой и бурей. Последние, догоняющие отрывки видения показывают, как большая часть троллей смешивается с зеленокожими и отплывает с острова.       Открыв глаза, жрица растерянно моргает: солнце успело высоко подняться.       Теперь судьба нескольких ночей для Бхагры и Сен'джина были предрешены. Сейчас они увидели только общие черты недалёкого будущего, и с каждой последующей ночью они будут расцветать болезненными подробностями.       С другого конца поселения доносятся громкая ругань и испуганные вскрики, сходящие на нет.       — Смотри, из-за твоих мистических штучек мы пропустили все самое интересное, — пытается пошутить жрица.       — Прости, — извиняется тролль. Ему правда жаль, бесконечно жаль за всё.

***

      Игральные кости призывно стучат на гладких плитах. Ожидание на грани терпения подкидывает их вверх снова и снова, постоянно выбрасывая числа до двадцать шестой клетки.