give me fever

Кей касается пальцами чужого изгиба шеи. — Тебе нужно быть осторожнее. Голос бархатом разливается по комнате, заставляя Ханбина немного успокоиться и рвано выдохнуть. Он не может сказать, что схватка была слишком ожесточённой, чтобы пострадать, но тело всё равно странно ноет. Кей знает, почему, но ничего не объясняет — в месте прикосновения тут же перестаёт ныть и Ханбин расслабленно откидывается на спинку громадного для него кресла. — Я подвёл, хён, — младший грустно смотрит снизу вверх и поджимает губы. Он действительно хочет оправдаться и получить снисхождение в ответ, но Кей его толком не слушает — один взмах ладони заставляет замолчать, нервно прикусив нижнюю губу. — Чем попусту топтаться на ошибках, лучше учесть их и больше не совершать, — покровительственно говорит он; Ханбину от чужого спокойного тона легче не становится. Кей мягко целует младшего в макушку, заставляя вздёрнуть плечами от внезапности. Чужая тактильность придаёт сил в самом прямом смысле, но взрыв энергии нужно удержать в себе, а потом молниеносно направить на врага — того самого, на которого изначально и нужно было. Ханбин клянётся сам себе, что в следующий раз не сбежит, а бросится в погоню, даже если это будет стоить ему собственного существования — Кей одобрительно кивает на услышанные мысли и оставляет своего подопечного одного отдыхать. У самого ещё куча дел и незавершённая миссия, которую Ханбин с треском провалил — теперь Кею нужно не только продумывать план встречи, но и снова выслеживать; всё просчитывать. Тактика — важнейшая часть любого плана, от которой нельзя отказаться, списав всё на удачу. А Кей слишком долго идёт к своей цели, чтобы бездумно всё оставить на волю случая. Он закрывается в своей комнате своего огромного дома — сюда запрещён вход любому, кроме него самого. В углу большая пробковая доска из тех самых детективных фильмов — Кей их пересмотрел великое множество в ожидании появления своего главного врага на горизонте. Но вместо фотографий подозреваемых — сплошные бумаги с подписями, рисунки, пометки; в самом нижнем углу — красная нить, намотанная на булавку. Другой конец бесхозно валяется на лаковой поверхности стола. Кей тяжело вздыхает, касаясь пальцами доски. Зачем я всё это делаю? Для того, чтобы справедливости в каждом уголке мира было поровну. Собственные мысли в какой-то момент заставляют сомневаться — целеустремлённость, безусловно, хороша в любом из случаев, но когда случаются мелкие ошибки — именно они заставляют думать и решать. А оно вообще того стоит? Кей признаётся сам себе, но вовсе нехотя — стоит. Ничто не сравнится с болью от предательства; когда ты открываешь своё жалкое подобие души другому, надеясь получить весомую отдачу, а получаешь плевок и растоптанные чувства. Даже если они были и дружескими. Кей перенёс множество потерь на своём веку — с какими-то ему пришлось разобраться лично и принести жертву, но получать подобное против собственной воли от близкого по духу всегда больно. Кей всегда верит в тех, кто с ним рядом, даже если они того совсем не стоят. — Как же мне ухватить тебя за хвост, — задумчиво тянет он себе под нос, надеясь припрятать собственную неуверенность, произнося слова вслух, а не оставляя в мыслях. Разумеется, никто из его ныне приближенных не станет рыться в чужой голове без разрешения, но предыдущий опыт показал, что в этом прогнившем мире можно положиться только на себя самого. Рики с рисунка, прикрепленного рядом с ниткой, дружелюбно улыбается. Кей помнит чужую улыбку, словно видел её только вчера — такого добродушного и улыбчивого ребёнка хотелось только обнимать и всячески радовать, лишь бы его лицо никогда не исказила гримаса страха или боли. Но однажды всё-таки пришлось столкнуться с неизбежным — в момент, когда Рики был буквально на волоске от смерти, Кей был вынужден дважды продать свою душу дьяволу, чтобы спасти его. И дать выпить собственной крови взамен на ту же цветущую улыбку на холодных губах. Воспоминания ярким алым вспыхивают в голове; словно кинолента, размеренно проматываемая внутри диапроектора, мелькают кадры из жизни. Жизни, которая была до; которая была ради своего маленького клана и Рики в частности. Кей тогда совершенно не думал о том, что может случиться что-то плохое и был уверен в завтрашнем дне — даже если завтра обещалось быть таким же, как и вчера. Но в одно хмурое завтра стабильность рушится, словно карточный домик от дуновения ветра — Кей остаётся не просто с пустыми руками и душой, но и без цели к существованию вовсе. Конечно, он не злится на Нишимуру — никогда, как бы сильно ему ни хотелось его ненавидеть, он не может. Потому что Рики тот, кто преданно заглядывал в глаза и спрашивал, что может сделать для поиска пропитания; тот, кто ластился в ночи под шумные разговоры остальных ребят из клана и робко просил поцеловать, когда будет возможность. Рики тот, кто до сих пор держит в руках чужое небьющееся сердце, которое ему добровольно отдали. И это переломный факт для всего кеевского существования. Сейчас же у Кея есть только Ханбин и совсем ещё юный Даниэль — последний равняется на старших во всём и каждый раз искренне благодарит за спасение своей никчёмной жизни. По крайней мере теперь, рядом с этими двумя, у него есть крыша над головой и нескончаемые века чужого покровительства, наставничества. Кей точно может обучить всему, что необходимо, чтобы просуществовать как можно дольше в этом мире, даже если потом и придётся остаться совсем одному. Кей рассматривает чужой рисунок какое-то время, совершенно теряя счёт минутам. Эта привычная рутина больше не ранит, как раньше, но теперь распаляет всё больший огонь ярости, которую хочется обрушить на всех тех, кто когда-либо причинил ему боль. На Сону — потому что только крысы, подобные ему, бегут с тонущего корабля; на Хисына — потому что ломанулся следом, испугавшись последствий; и даже на Рики. У Кея нет цели уничтожить младшего; всего лишь хочется сделать ему безумно больно и оставить существовать с этим ноющим чувством столько, сколько будет возможно. Вероятно, даже больше, чем мучился сам Кей. — Хён, — Даниэль коротко стучит в закрытую дверь, не решаясь открыть самостоятельно, — хён, можно зайти? Кей не отвечает. В секунду оказавшись около двери, он дёргает ручку, открывая, и быстро выходит. Ни малейшего шанса для младшего рассмотреть даже уголок комнаты. Взгляд наравне — Даниэль почему-то моргает, прежде чем решается говорить. — Я голодный, — честно признаётся; гулко сглатывает. Кей сдержанно кивает. Они не выходили на охоту уже пару дней и, естественно, Даниэль самым первым проголодается — он самый юный из их маленького клана, всего десяток лет прошёл с его обращения. Новообращённым всегда требуется больше, чем древним, прожившим века. — Пойдём, — тихо говорит Кей, приобнимая Даниэля за плечо. Он ему словно младший брат и нет никаких оснований для старшего оставить ребёнка без еды, когда ему физически это требуется. — Прокатимся до города, хорошо? — И обязательно нужно оставить что-нибудь для Ханбин-хёна, — соглашается Даниэль, шагая в ногу со старшим. Кею приходится нехотя кивнуть; возвращаться домой с запасами всегда рискованно, но младший прав — Ханбину тоже нужно восстановиться. Соблюдая человеческие привычки, они отходят на достаточное расстояние от дома и вызывают такси с окраины их почти пустующего района — там одни лишь ремонтные развалины и заброшенные дома, и где-то в самой глуши находится их большой дом. Кеевский большой дом, в котором могут найти приют только сильнейшие и надёжные из оставшихся вампиров. Едут почти в полной тишине, игнорируя болтливого в поздний час водителя. Только Даниэль хватается за руку Кея, словно маленький мальчик. Кей усмехается про себя, проводя параллели, а усмешка эхом отскакивает в чужие мысли, заставляя Даниэля крепче сжать чужую руку. — Хён, серьёзно? Больница? — настораживается младший, стоит им пройти мимо регистрационной в пустующий коридор. — Предлагаешь охотиться на улице, чтобы поднять шумиху? В прошлый раз и так чуть в новости не попали из-за твоей жадности, — Кей смотрит своим покровительственным взглядом, под которым хочется сжаться в маленький комочек и не показывать даже кончика носа. Возразить не получается. Они неторопливо поднимаются на этаж выше по лестнице, стараясь не привлекать к себе внимание редкого персонала. Белоснежная ткань халата режет глаза, отражая холодный свет потолочных ламп. Даниэль с непривычки промаргивается, без лишних вопросов следуя за старшим в одну из палат. На кровати спит парень, возрастом едва ли старше самого Даниэля до обращения. Кей придирчиво изучает историю болезни, что лежит в специальном отделении в изножье больничной койки — два листа дополнительных рекомендаций по содержанию к лишь одному листу с описанием произошедшего. Обыкновенная автомобильная авария, которых происходит десятки в сутки. Кей кивает сам себе, откладывая планшет с бумагами на место. — Могут выписать через пару дней, это неудобно, — он хмурится, но наткнувшись на грустный взгляд Даниэля, чуть смягчается. — Ладно, что-нибудь придумаем. Пей. Даниэль, заметно сдерживая рвущуюся наружу радость, первым подходит ближе. Писк аппаратуры неприятным звоном отдаётся в ушах, но он старается игнорировать — жажда душит и режет глотку острым ножом от одного лишь запаха человеческой кожи. Даниэль заранее уверен в том, что остановиться будет сложно, но если с ним старший, то он обязательно убережёт от промаха. На Кея можно положиться. — Дани, — тихо зовёт Кей, усаживаясь на стул около окна, — из-за физраствора может быть горько. Будь готов к этому. Даниэль кивает, склоняясь над спящим парнем — непослушная чёлка спадает на глаза, закрывая обзор на смуглую кожу, под которой бьётся заветная венка. Он старается не торопиться хотя бы ради того, чтобы не разбудить, но терпение заканчивается в ту же секунду, как вылезают клыки. Вспарывается кожа, а Даниэль едва ли не стонет, когда кровь попадает на язык — словно ледяная вода в знойный день, человеческая кровь спасает его от жгучей нестерпимой жажды. Кей наклоняется, опираясь локтями на собственные колени — низкий старт, чтобы успеть подбежать и устранить источник звука, если потребуется. Но Даниэль с блеском справляется сам. Стоит парню только раскрыть рот, чтобы закричать, Даниэль рывком закрывает его своей ладонью, вдавливая в подушку. Прилив сил ощущается в ту же секунду, чужая кровь бежит по венам, заставляя их пульсировать от удовольствия и адреналина. О какой горькости говорил Кей? За приторной сладостью, патокой разливающейся под кожей, невозможно прочувствовать медикаменты. Или это Даниэль настолько оголодал за пару суток, что уже игнорирует даже малейшие раздражающие факторы. Рука смещается ниже, не давая жертве сделать лишних движений — ладонь давит на кадык, пока Даниэль допивает последние, по его мнению, капли. Напоследок широко лижет место укуса, проходясь самым кончиком по отметинам от клыков; кровь остаётся подтёком на остывающей коже. Никогда не было такого в привычках, но сейчас чуйка буквально кричит на ухо так сделать, и Даниэль, как самый послушный мальчик, делает. Кей заинтересованно склоняет голову вбок, когда младший отходит от постели — пальцами по собственным губам, чтобы собрать остатки живительной влаги и горделиво расправить плечи, хвастаясь результатом. Он даже сам не знает, задушил ли он свою жертву или осушил до дна, но факт налицо — жертва не дышит, а сам Даниэль вроде уже и не голодный особо. — Всё вместе, — отвечает Кей вслух на чужие мысли и поднимается со стула. — Я перенервничал, — оправдывается младший, склоняя голову. — Всё в порядке, ты хорошо справился. Кей привычным жестом поглаживает Даниэля по плечу, подходя ближе к кровати — парень выглядит мертвецки бледным, но в месте укуса никаких следов, кроме кровяного подтёка. Аппараты взвизгивают, показывая отсутствие жизнедеятельности пациента и Кею приходится резво дёрнуть за шнур, отрубая питание. Даниэль неловко переминается с ноги на ногу. Нервозность прошибает электрической волной до кончиков пальцев. — Не знаю, как ты это сделал, но теперь нужно бежать, — голос становится ниже, но Кей старается держать себя в руках. И Даниэля тоже — крепко хватая его за запястье, он позволяет себе напоследок мазнуть пальцами свободной руки по подтёку на шее жертвы, чтобы убрать улики, а затем рывком вытягивает младшего из палаты. Контролировать скорость становится сложно — когда стрелка внутреннего спидометра истерично мечется между человеческий бег и быстрее ветра, выдать себя становится в сотню раз проще. Даниэлю тоже приходится нелегко — он цепляется за чужую руку в ответ, но так, чтобы не выдать нервозности. Будто бы Кей может отругать его за всплеск эмоций. Выдыхают только тогда, когда дверь запасного выхода тихо щёлкает за спинами, закрываясь. Халаты в мусорку поверх пачки просроченных ампул с обезболом — Кей даже не вчитывается, просто видит слишком хорошо пропечатанные даты. И бежать-бежать-бежать по дворам и пустым ночным улицам, крепко держась за руки; Кей ни за что не позволит Даниэлю пострадать из-за своих ошибок. — Я тоже не знаю, как я это сделал, хён, — подаёт голос Даниэль, когда пейзаж центра города сменяется окраиной спального района. Мимо снуют редкие люди — Кею бы тоже поесть, но сейчас нет времени из-за собственной оплошности. И почему он думал, что отвести младшего в больницу будет хорошей идеей? — Может быть, это твоя способность, — жмёт плечами старший, сбавляя скорость до обычного человеческого шага. — В любом случае, это нужно проверить. Но без меня на охоту ни ногой, понял? Даниэль часто кивает, рассматривая жилые высотки по обеим сторонам дороги. Конечно, он не будет делать ничего, что в теории может Кея как-нибудь напрячь — что уж говорить о злости или негодовании. Сам же Кей собой недоволен; своими решениями и поступками. Но даже если он хороший лидер и слишком давно живёт на этом свете, ещё не значит, что у него нет права на ошибку. Даже малейшую.