Время для нас

      Шестое столетие/Хэллоуин 1981 года       Дрожь волной прокатывалась по позвоночнику, горло саднило от крика, а веки нестерпимо жгли подсыхающие слёзы, которые было бессмысленно сдерживать.       Ни один человек не стоит твоих слез.       Как он мог сказать такую глупость? Как мог он не понимать?..       Но он ведь понимал. Всё понимал, но, как умел сам, так и учил обороняться от боли.       Только вот… какая разница теперь? Он не увидит этих слез, не узнает, что его друг загоняет себя в могилу, сидя на берегу Авалонского озера без движения и проглядывая глаза в туманную даль острова. Тело давно ноет, организм подает отчаянные сигналы, требуя сжалиться над ним, прекратить муку, но застоявшаяся кровь в затекших мышцах, голод и подступающая нервная горячка не убьют бессмертного Эмриса. Эта мысль исторгается из его груди каркающим смешком, застревающим в пересохшем горле.       У него больше нет врага, борьба с которым могла бы занять все его помыслы.       У него больше нет друга, защита которого была бы смыслом его жизни, его предназначением.       У него есть только осколки памяти, впивающиеся в измученный разум и отравляющие едкой горечью сердце, стоит только впустить в сознание мысль о возвращении в Камелот.       Они ведь ждут. Гвиневра ждёт мужа с надеждой в сердце. Народ ждёт любимого короля, свет справедливости, оплот чести. Гаюс ждёт своего повзрослевшего подопечного. Но ребенок в Мерлине сжимается и плачет, когда он думает, что будет, когда все надежды дорогих людей рухнут, потому что он не справился. Подвёл их, как подвёл Артура. Не успел.       Мерлин оглушён своей скорбью, парализован болью. Он не слышит шагов позади. Он не чувствует ветра, поднятого неловкими, слабыми крыльями. Он вздрагивает и приходит в себя, лишь когда слышит вой, переходящий в раненый скулеж, и не может понять, из чьей груди вырвался этот протяжный звук: из его или же кто-то нарушил его одиночество.       Тело протестует, когда Мерлин рывком поднимается со смятой травы, но ему плевать на физическую боль. Она ничто в сравнении с тем, что прочно угнездилось у сердца, держа его в когтях. В глазах мага темнеет, голова кружится и болит, а резь в животе красноречиво говорит о том, что он слишком долго пренебрегал потребностью в пище, но Мерлин привычно отметает сигналы организма и сосредотачивается на человеке перед ним.       Он не понимает.       Он не верит.       Но не может отрицать, что видит Моргану. И всё же то, что еще неделю назад тревожило бы его, вызывает сейчас только болезненные смешки, которые слишком легко спутать с всхлипами.       Мерлин думает, что тело подвело его окончательно, что помутившийся разум формирует галлюцинации. Ему требуется больше времени, чем когда-либо, чтобы сопоставить факты. Моргана жива. Где-то рядом Айтуза. А сам Мерлин, по словам Гаюса, просто никудышный убийца.       Экскалибур не достиг сердца ведьмы. Чародей был слишком поглощен Артуром, чтобы заметить преданную Айтузу, и уж тем более ему было не до того, чтобы высматривать юную драконессу, доставившую хозяйку на Авалон. Ши спасли кровь от крови Пендрагонов, но не ту, на спасение которой возлагал все надежды Мерлин, а вместе с ним и весь Камелот.       Моргана жива.       На её лице печать прежней ненависти, но Мерлин не смог не заметить тень растерянности в глазах ведьмы. Она добилась цели, ради которой жила последние годы, — Артур мёртв, но смерть короля не приблизила её к трону Камелота, а только пробила дыру в душе. Армия, наёмники и льстивые союзники не имели ценности для дочери Утера, они не стоили ничего, даже толики её внимания. У Морганы был брат, несмотря ни на что. Брат, который до последнего видел в ней свет и добро — то, что даже она не могла отыскать в себе, но что жгло её в минуты тишины и редкого спокойствия, когда ненависть уставала клевать её изнутри. Теперь у Морганы нет брата. И она приложила к этому руку.       Вой, исторгшийся из её груди в момент осознания страшной истины, возвращает в реальность последнюю ниточку, связывающую Моргану с этим миром. Мерлин смеется, страшно смеется, безумно, этот смех-плач скребется в душе ведьмы, извлекая на поверхность все тщательно спрятанные воспоминания.       Когда-то чародей ей доверял. Когда-то он привел в её покои мальчика, убившего её брата мечом, который она сама вложила в его руки. Когда-то Мерлин помогал ей, поддерживал, подсказывал, где искать той помощи, которую не мог оказать он сам. Моргана слишком поздно понимает, что Мерлину тоже было страшно. Вот только он, в отличие от нее, не находился под опекой короля и не мог даже надеяться на его милость и снисхождение. Он был просто одаренным мальчиком, который осознавал, что в любую секунду его без суда и следствия сожгут на костре. И не раз он проходил по самой грани гнева Утера, Моргана помнит. И несмотря на риск, Мерлин до последнего повторял, что они могут найти другой путь, что истинное предназначение магии — быть использованной во благо.       И им одинаково больно сейчас. Магия — это не добро и не зло. Она просто есть, и они не смогли использовать её во благо, потому что были слишком поглощены тем, чтобы нейтрализовать друг друга. И просто упустили самое главное, позволив ему уснуть вечным сном на Авалоне…       Мерлин устал сражаться. Его тело бессмертно, а дух бьётся в агонии. Его уже не интересует Моргана и её дальнейшие действия. Призрак интереса проскальзывает в голосе чародея, лишь когда он, по-птичьи склонив голову набок, спрашивает:       — Ты получила то, что хотела?       Боль вспыхивает в глазах ведьмы, но ответить она не смеет. Ведь если она даст честный ответ, это будет значить, что она разрушила судьбу очень доброго, очень светлого человека совершенно напрасно. Просто из-за того, что ей не хватило силы духа сохранить этот свет в себе. Это будет значить, что она из-за собственного страха истерзала жизнь первого, кто по-настоящему стал ей помогать, первого своего искреннего и бескорыстного друга.       Мерлину не нужно слышать ответ, чтобы понимать, что прячет за гробовым молчанием ведьма. Отстраненной частью разума он думает, что, наверное, должен прийти в чистую, незамутненную ярость, должен криком излить всю свою боль, бросить в неё все обвинения, которые она заслужила, но в измученной девушке напротив он видит своё отражение. И видит ту юную леди, что отводила взгляд от казни, бесстрашно боролась за справедливость и верила, что добро живет в каждом.       Злость никогда не задерживалась в сердце Мерлина, и сейчас он тоже не злится. Спустя столько лет он нашел тень Морганы в иссушенном ненавистью сердце ведьмы.       — Больно, да? — тихо спрашивает чародей, и в синих глазах плещется такое глубокое понимание, такое сострадание, что Моргану охватывает ужасное чувство, будто ненависть, что она так долго пестовала и подпитывала, своими жалами обращается к ней самой.       Но Моргана тоже устала. От бессилия руки её опустились сами собой, и ярость, горевшая много лет, просто угасает под грузом сотворенного.       «Откуда в тебе столько доброты?!» — хочет кричать она, но слова теряются в крике, истошном и страшном.       Сделать, исправить, искупить. Обрывки фраз и смутных желаний, порывов, острой нужды в действии мечутся в искрящем от вырывающейся магии воздухе. Мерлин беспомощно смотрит на ведьму, чувствуя творящееся вокруг волшебство, но не понимая его направления, не видя ниточки, за которую можно зацепиться и распустить вязь чар. Вокруг Морганы всплёскивается и закручивается вихрями магия, разрастаясь смерчем; маг ощущает, как петли чужого колдовства мягко обхватывают его, заключая в кокон посреди тайфуна. Мерлин ловит ускользающую мысль и осознает, что Моргана сама не понимает, что творит сейчас, что это такое же стихийное волшебство, как то, которым он одолел Нимуэ в своё время. Никаких слов, никаких заклинаний — чистая магия и желание.       Но чего хочет больше всего сейчас Моргана?..              Обстановка изменилась так внезапно, что испугались оба мага. В одно мгновение летний день стал осенней ночью, трава под ногами превратилась в поверхность, похожую на камень, а лес и озеро за спинами сменились рядами похожих друг на друга домов в окружении маленьких ухоженных садов.       Их появление осталось незамеченным; тишину улицы разбавлял шелест ветра в кустах, поскрипывание чьей-то неплотно закрытой калитки, слабое потрескивание издавали странные источники света на столбах.       Чародей и ведьма неотрывно смотрели друг на друга, пытаясь понять, что произошло, кого в этом винить и как это исправить — при условии, что они вообще могут хоть что-то сделать, чтобы вернуть всё на круги своя.       — Моргана, — Мерлин первым нарушил молчание. — Что ты сделала?       Ведьма не успела ответить; внимание магов привлекли окна одного из домов, ярко осветившиеся изнутри. Несколько минут спустя свет погас, и только они успели подумать, что вспышка активности в доме миновала, как открылась (поползла вверх?!) дверь пристроенного помещения и оттуда показалось… нечто. На фоне этого Мерлин даже не обратил внимания на самопроизвольное закрытие двери, «нечто» на колёсах с глухим урчанием резко выехало на улицу и за считанные секунды скрылось за поворотом.       — Что это? — девушка часто заморгала. Её нервы не выдерживали нагрузки последних недель (да что там — лет), и незнакомое место, не похожее ни на что, было последней каплей в чашу её самоконтроля.       Растерянность Морганы послужила для Мерлина самым исчерпывающим ответом на его вопрос. Спрашивать даже не имело смысла, девушка ничего не решала сама — за неё всё сделала магия. Старая религия, минуя Дизир, сама вынесла им приговор и использовала стихийный всплеск сил Морганы, чтобы отправить её туда, где она, по каким-то соображениям Старой религии, могла бы исправить причиненный вред, искупить вину перед Альбионом. При чём здесь он сам, Мерлин, честно говоря, не понимал и не знал, кого винить в своем присутствии в этом месте — Моргану, благодаря чьей магии их сюда (знать бы ещё, где это «сюда») занесло, или же Старую религию и её тремудрые правила.       Маги молчали, почти не обращая друг на друга внимания, но все же не выпуская из поля зрения, и осматривались в попытке впитать как можно больше деталей нового места. Хорошо, что сейчас ночь, отстраненно подумал Мерлин, потому что пара неизвестных, дико озирающихся по сторонам, выглядели бы более чем подозрительно для местных жителей, которые, судя по чистоте и аккуратности построек и близлежащих территорий, совершенно точно привыкли к размеренной тихой жизни.       — Мерлин!.. — полузадушенно вырвалось у Морганы, когда сгусток света отделился от верхушки одного из столбов и устремился к противоположному концу улицы, где стоял высокий старик в мантии и остроконечной шляпе. — Он маг?..       Мерлин ухватил девушку за локоть и потянул в кусты прежде, чем она сделала хотя бы пару шагов в сторону незнакомца, который, очевидно, являлся магом. По пути к раскидистому кустарнику ведьма упиралась и шипела:       — Он же один из нас! Он поможет, объяснит, где мы!       Мерлин рывком заставил Моргану преодолеть последние шаги, спрятался за переплетением веток с редкими сухими листочками и осторожно отодвинул несколько веточек для лучшего обзора. При свете дня такое укрытие на ровном месте посреди вычищенной улицы было бы бесполезно, но в темноте куст в тени домов являлся самой надёжной возможностью скрыться от чужого внимания. Неизвестный маг продолжал собирать огни в поблёскивающий серебром предмет и выглядел полностью поглощённым своим занятием, поэтому Мерлин счёл возможным переключить внимание на сердитую ведьму, стряхнувшую его хватку с руки и не забывшую при этом оцарапать запястье чародея.       — Моргана. — Серьезный взгляд и залегшие под глазами тени послужили достаточным аргументом для девушки, чтобы прислушаться. — Я скрывал свой дар намного дольше тебя и не только от простых людей, но и от других магов в том числе. Бесполезно прятаться было лишь от друидов, они всегда узнавали меня. Раскрыться кому-то — это испытание на доверие, это вопрос безопасности. Есть множество людей, которых я считаю друзьями и которым доверяю, но лишь троим я раскрыл свой секрет и все трое… — Мерлин задохнулся следующими словами, но заставил себя глухо продолжить:       — Все трое мертвы. Не из-за этого знания, конечно, но…       — Гаюс жив, — проницательно заметила Моргана, чувствуя, что чародей сбивается на переживания. Мерлин нашел в себе силы слабо улыбнуться.       — Верно. Есть еще Гаюс, но это другое. Я… — юноша замялся на секунду. — Мне искренне жаль, что Гаюс не помог тебе так, как помогал мне, Моргана. — Помолчав еще несколько мгновения, он указал на мага в остроконечной шляпе, застывшего в ожидании чего-то или кого-то. — Ты не знаешь его. Маги не могут быть априори союзниками друг другу, тебе ли этого не знать. Все мы прежде всего люди, и наличие дара не делает нас похожими настолько, чтобы мы могли безоговорочно друг другу доверять.       «Чем я заслужила твоё недоверие в самом начале?» — хотела спросить Моргана, но неизвестный волшебник вдруг заговорил:       — Не ожидал вас здесь увидеть, профессор Макгонагалл.       От забора отделилась полосатая тень кошки, перетекающая в движении в человеческий силуэт. Прячущиеся в кустах маги сморгнули, переглянулись и превратились в слух, улавливая тихий разговор между стариком и пожилой сухощавой дамой.       Беседа оказалась до крайности информативной. Мерлин болезненно морщился, слушая о тёмном маге, попытавшемся убить ребенка и потерявшем силы при этом, слушал сожаления магов о родителях мальчика и несдержанное возмущение волшебницы относительно семьи, в которую старик намеревался отдать малыша.       — Надо полагать, маглы — это люди, не имеющие дара, — прошелестела Моргана, провожая волшебников немигающим взглядом.       Ответить Мерлин не успел; внимание обоих переключилось на еще одно «нечто», на этот раз свалившееся с неба, и уже не с тихим урчанием, а с громким рёвом. Ведьма вздрогнула, подавляя желание устремиться подальше от непонятного предмета. С «нечта» неловко слез поистине огромный человек диковатого вида и передал старику сверток одеял. Моргана вытянула шею, понимая, что это наверняка тот самый ребенок, о котором ранее говорили те двое. Сердце девушки дрогнуло: осень, ночь холодная, а маг направляется к тому самому дому, откуда совсем недавно уехали в неизвестном направлении хозяева.       — Сиди на месте, — почти не размыкая губ, проговорил Мерлин, не сводящий глаз с троицы. Чуткий слух чародея уловил что-то о славе мальчика, о том, что тому следует жить вдалеке от волшебного мира, пока он не подрастет и не научится жить со славой. Попрощавшись со спящим малышом и друг с другом, маги по очереди покинули улицу: один, огромный, улетел на ревущем «нечте», другая вновь превратилась в кошку и затерялась в тени заборов, а третий, тот самый старик, опять достал серебристый предмет из кармана просторной мантии и вернул огни на столбы, после чего удалился так же неспешно, как и пришёл.       Парочка занимала стратегическое положение в кустах еще несколько минут, после чего, осматриваясь, подошла к порогу дома с цифрой четыре. Моргана сдавленно пробормотала пару изощренных проклятий в адрес магов, оставивших младенца на холодной поверхности, схожей с камнем, и взяла мальчика на руки.       Мерлина кольнуло чувство дежавю. Точно так же когда-то Моргана бросилась на защиту маленького друида… Можно было грешить на пророчество, связавшее её судьбу с судьбой Мордреда, но чародей достаточно долго знал Моргану, чтобы понимать, какой силы материнский инстинкт живёт в ней.       — Мерлин, — обеспокоенно позвала девушка, словно позабыв про годы ненависти, разделившие их. — Он ранен. Я слышала, что сказал тот маг. Шрам у него на всю жизнь…       Мерлин склонился над малышом, шепча целительные заклинания, выученные долгими зимними ночами в каморке у Гаюса. Порез, напоминающий молнию, упорно не желал затягиваться, но, по крайней мере, воспаление вокруг ранки снять удалось.       — Шрам останется, — неохотно согласился чародей. Жаль. Шрамы имеют свойство напоминать о себе болью, ребенок не заслужил последствий чьей-то жестокости.       — Что с ним будет?       Нотки беспокойства с ревнивыми оттенками в голосе девушки заставили Мерлина улыбнуться уголками губ. Эта Моргана была почти что той, кого он узнал в первые дни в Камелоте.       — Ты слышала. В этом доме живут его единственные родственники.       — А еще я слышала, что о них сказала та колдунья, — Моргана сверкнула глазами. — Ему не будет с ними хорошо.       — И все же он здесь не случайно, — пробормотал Мерлин. — Моргана, по-твоему, где мы? Что за мир нас окружает?       — Не знаю, — качнула головой девушка, не отвлекаясь от мирно посапывающего ребенка.       — Где бы мы ни были, община волшебников определенно обособлена от обычных людей. Похоже, они пересекаются так редко, как только могут, и стараются не демонстрировать владение магией.       — Порядки Утера, — в голосе Морганы прозвучали рычащие нотки. Мерлин засомневался.       — Вряд ли, сама посмотри — волшебники отдают ребенка из семьи себе подобных простым людям и рассчитывают, что те вырастят его как своего. У нас пока мало оснований для того, чтобы строить предположения. Нам нужно больше времени и информации.       — Я не оставлю его здесь.       Мерлин выпрямился, вздохнул, но промолчал, только наградил ведьму тяжелым взглядом. Отрицательный ответ повис в воздухе, и Моргана зло прищурилась.       — Ты меня не остановишь, Мерлин. Это неважно, что люди, живущие в этом доме, приходятся ему кровной роднёй. Кровь ничего не значит, — выплюнула девушка, говоря скорее о себе, чем о мальчике, чародей хорошо понимал это. — Почему бы тем магам самим не растить его, раз он так важен? Почему они сами не научат его тому, что считают правильным? И как вообще можно было бросить ребенка ночью на земле, даже не проверив, найдут ли его вообще именно те, кому его принесли? Они ведь даже не знают, что в доме никого нет! И неизвестно, когда хозяева вернутся, а малыш… — запал Морганы выгорел, и она вновь перевела глаза на личико спящего мальчика, чуть разгладившееся после того, как Мерлин облегчил боль от пореза. — Хочешь сказать, они не могли бы прочесть пару заклинаний и помочь ему? Нет, они просто оставили его на холоде и ушли, думая, что сделали всё, что могли. А слова той волшебницы говорят мне только о том, что обитатели этого дома — опекуны еще более ужасные, чем эти колдуны.       Мерлин обхватил себя руками, чувствуя, как холод пробирается под кожу, но ночь не была настолько холодной; когда волна напряжения спала, на него накатили последствия длительного пренебрежения собой: голод, слабость, головокружение и боль. Организм чародея поддерживала лишь магия.       — Моргана, — хрипло позвал он. — Как ты ему поможешь? Нам здесь некуда идти, нечего ему дать. Мы даже о себе позаботиться сейчас едва ли способны, что уж говорить о маленьком ребенке.       Девушка растерянно осмотрелась, будто только в эту минуту до неё дошло то, о чем говорил чародей.       — Я не могу его оставить, — на пределе слышимости прошептала она. Мерлин отвел взгляд, чтобы не видеть отчаяния в глазах ведьмы.       Разве существовал выход из этой ситуации?..              Арабелла Фигг не ложилась спать этой ночью, не могла сомкнуть глаз после того, как Альбус Дамблдор нанес ей личный визит с просьбой об услуге.       Гарри Поттер, Мальчик-Который-Выжил, будет расти в двух кварталах от её дома в семье своей тётки, не первый год притворявшейся, что у неё никогда не было младшей сестры. Бедняжка Лили, оставила этот мир и крошку-сына так рано… Мальчику понадобится присмотр, и сквиб, живущий поблизости, донельзя кстати.       Арабелла не позволила сорваться с губ логичному вопросу, почему ребенка нельзя было доверить воспитывать родственникам из числа магов, а ведь такие есть — в конце концов, многие чистокровные семьи связаны родством в той или иной степени. Задавать этот вопрос было бессмысленно, и тому немало причин.       Полуниззл мистер Лапка с протяжным мяуканьем выгнул спину, потираясь о ногу женщины и отвлекая её от тревожных мыслей. Миссис Фигг беспокойно прохаживалась по гостиной своего небольшого дома и выглядывала в окна в сторону тихой Тисовой улицы.       О, она совершенно не собиралась задавать Дамблдору никаких вопросов. Кто ей ответит? Она лишь сквиб, и о ней бы и вовсе забыли, да вот только она обязана директору Хогвартса тем, что под его защитой может содержать полуниззлов без министерской лицензии. Есть правила, и Арабелла обходит их слишком продолжительное время.       Еще неделю назад женщина была уверена, что вскоре перестанет быть должна Дамблдору. Мистер Лапка — последний полуниззл, новых котят она, скрепя сердце, не брала, а Лапка уже очень стар, редко покидает свою лежанку и давно уже облез. Как ни сжимается сердце женщины при виде угасания домашнего любимца, она не готова однажды взять ему замену, за которую в какой-то момент с неё спросят. Но Альбус пришёл со своей просьбой, и Арабелла обреченно призналась сама себе, что не отказала бы ему даже в том случае, если бы могла позволить себе возражать. Ребенок Поттеров ни в чем не виноват, и его обрекли на детство в обществе до крайности избалованного кузена и тётки-магоненавистницы.       От миссис Фигг требуется лишь присматривать за мальчиком, время от времени проходя мимо и подмечая, как он растет, здоров ли, всего ли ему хватает. Тогда почему сердце пожилой женщины заходится от беспокойства?..       Порыв ветра распахнул приоткрытую форточку, впуская поток холодного воздуха в прогретую огнём камина гостиную. Арабелла вздрогнула — ну, разумеется, холод. Начался ноябрь, а в двух кварталах от неё на улице остался годовалый ребенок, которого никто не обнаружит до утра.       Бормоча сдавленные проклятия Дамблдору, миссис Фигг поспешно надела плащ, накинула на голову шаль и заторопилась к Тисовой улице. Она заберет мальчика, чтобы он не лежал на земле, а утром вернется к Дурслям и поговорит с ними. В конце концов, Альбус упоминал о письме, написанном для Петуньи…       Дом номер восемь, шесть… Четыре. Миссис Фигг застыла как вкопанная, увидев пару молодых людей — юношу и девушку, переговаривающихся вполголоса и периодически указывающих на ребенка, которого девушка прижимала к груди, будто собственного. Оба выглядели потрепанными и измученными; длинное черное платье девушки кое-где повисло лохмотьями, а юноша, казалось, с неделю пробыл в лесной глуши и чудом выбрался живым.       — Моргана, как ты ему поможешь? Нам здесь некуда идти, нечего ему дать. Мы даже о себе позаботиться сейчас едва ли способны, что уж говорить о маленьком ребенке.       Ответа девушки миссис Фигг не расслышала, но он читался в её позе, выражении лица и том, как она теснее прижала к себе малыша. Молодой человек, судя по тяжелому вздоху, был с ней согласен, но просто отключить голос рациональности не мог.       Тишина, последовавшая за зашедшим в тупик диалогом, нарушилась горьким смешком юноши.       — Почему вообще ты ведешь себя так, словно мое мнение что-то для тебя значит? Моргана, ты давно не просила ничьего благословения. Ты не первый год решаешь всё для себя самостоятельно.       Девушка показалась Арабелле задетой этими словами, она выпрямилась и красивое лицо на мгновение приобрело высокомерное выражение.       — В таком случае, говорить нам больше не о чем, Мерлин.       Миссис Фигг вздрогнула, услышав имя молодого человека. Имя «Моргана» само по себе не являлось чем-то слишком уж удивительным, пусть редко, но девочек так называют. Имя «Мерлин»… что ж, просто так, конечно, никто своего сына этим именем не назовет, но и оно само по себе много не значит. Но вот вместе… Мерлин и Моргана. Можно ли считать это случайным совпадением, шуткой судьбы или же..? Нет, это невозможно.       Юноша снова усмехнулся и отступил на несколько шагов, присаживаясь — скорее, оседая — на тротуар. Арабелла была за его спиной, потому не видела, что в его лице так встревожило девушку:       — Мерлин? — неуверенно позвала она. — Мерлин… не смей терять сознание!       Со стороны юноши послышалось слабое хмыканье, будто он хотел перевести свое недомогание в дурную шутку, но силы подвели его, и он сгорбился, медленно заваливаясь набок.       Моргана качнулась к нему, замерла, растерянно взглянула на ребенка на своих руках, вновь посмотрела на Мерлина…       — Прошу, позвольте помочь вам. Мой дом недалеко отсюда.       Моргана вскинула взгляд на пожилую женщину, незамеченную ей ранее, и, поколебавшись, кивнула.       — Моё имя Арабелла Фигг. Я помогу.