Я твой. Целиком и полностью 2

Коридор казался почти бесконечным, но вот вдали показался маленький квадратик света, с каждым шагом все увеличивающийся. Паша глубоко вдохнул и про себя произнес: главное выглядеть естественно. Выйдя на крыльцо, он слегка зажмурился от яркости, хотя солнце уже садилось. В паре метров о них стоял Мустаев и время от времени пинал носком кроссовка небольшой камушек, который его интересовал намного больше, чем группа, впопыхах собирающая аппаратуру, чтобы освободить площадку. Юра в последний раз оглянулся на парня, наверное, чтобы найти в его глазах уверенность, хотя кроме непроглядного тумана там не было ровным счетом ничего. — Дань, можно тебя на пару слов? — Музыченко решил сам все начать, а там уж будь, что будет. — Тут небольшой форс-мажор возник, Пашок спину надорвал, почти двигаться не может, а уж аккордеон таскать - тем более. Вроде этот клуб не самый востребованный, наверное, через недельку будет свободен, в выходные, например. Директор деловито покопался в телефоне, что-то написал, что-то полистал. Мутным взглядом уставился куда-то между мужчинами и, пьяно покачнувшись, выдал: — Есть местечко одно, в субботу. Да и намного лучше, если он не будет мучаться, а отлежится, отоспится. Разберемся, одним словом. — запинаясь, он поплелся к почти загруженному автобусу, жестом позвав их за собой. Заметив испуганное выражение лица Личадеева, Юра пробормотал: — Пять секунд, сейчас вернусь, — и шмыгнул обратно в темноту, но тут же вынырнул на свет, держа в руке чью-то серую кофту. — На, накинь, нечего руки палить. — Хмыкнув, Паша отлип от стены и, казалось бы, вполне спокойно пошел в сторону парковки, краем глаза наблюдая за чинно шествующей рядом фигурой Музыченко, погрузившего руки в карманы. Только с головой окунувшись в омут пьяных друзей, они очнулись. Где-то над ухом послышался крик Мустаева: — Бля, чуваки, вы прикиньте, концерт перенесли, можем целую неделю здесь покайфовать, — автобус наполнился криками и безудержным весельем, а парни лишь переглянулись и уселись куда-то назад, где их точно ни одна падла не достанет. Как и обычно, долго эта пьянка не продлилась. Вскоре всех стало жестко рубить, а те, кто еще были в относительном адеквате, просто лежали кто как и рассуждали о жизни. Паша мысленно уже давно простил этого полудурка и доверчиво положил голову ему на плечо. На следующее утро Паша уже проснулся не в самой мягкой, но вполне тёплой кровати какого-то небольшого отеля. Он не помнил как и где вчера уснул и кто, и как его сюда привёл, а может принёс? Сейчас его это не особо волновало и он лишь задумчиво гипнотизировал маленький электрочайник, сидя на краю кровати, накинув одеяло на плечи. Вскоре его взгляд переключился на аккуратно сложенные на стуле Анины вещи, она уже ушла куда-то, но ему было не важно куда именно. Это он выяснит когда-нибудь потом. Вдруг он задумался о вчерашнем. А вдруг кто-то их услышал? Сам он вообще не умеет скрывать удовольствие, тем более, что ему было так хорошо, а порой, даже не хорошо, а просто очень больно. А вдруг кто-то был недостаточно пьян? Маловероятно, но его внутреннего паникера уже было не остановить. Личадеев встал с краешка кровати и прошелся по комнате, измеряя ее шагами. Поясница все еще ныла, но жить было можно. С трудом, но можно. Утренний свет пробивался через легкие истинно отельные, если так можно выразиться, занавески, наполняя неуютную картонную комнату каким-то особым шармом, что ли. Паша любил красоту, но, как назло, предпочитал обычной журнальной красоте что-то уникальное. Например, тридцатилетнего щетинистого мужчину, безумно кричащего в микрофон. Забавно. Влюбился ведь, как подросток: отдавая себя всего, влюбился до беспамятства. Он всё ещё злился на себя за то, как легко и быстро, без разговоров он простил Юру. Паша снова плюхнулся на кровать и стал придумывать, когда, как и где ему лучше всего поговорить с Юрой? С каких слов начать? Он не помнил что было вчера после того, как они сели на заднее сидение автобуса. А вдруг он что-то натворил и Юра теперь на него злиться? Паники ещё больше добавляло то, что он не знал где Юра сейчас и собирается ли он вообще навестить своего покалеченного товарища? Утопая в собственной голове он даже и не заметил еле слышного, но, тем не менее, слышного шаркания возле входной двери. Директор ходил вперед и назад. Кровь бешено стучала в висках и эхом расходилась по всему телу, руки дрожали, как никогда раньше. Простая деревянная дверь с железными цифрами, гласившими "361", последние два дня чуть ли не снилась. Мимо прошло несколько человек, вроде бы Рулев с Альтаиром, но Даня даже не пытался вглядываться в их лица. Пьяное веселье шло полным ходом, кто-то уже даже успел белочку словить, что уж там. Самое идеальное время и место, чтобы наконец выловить самого прекрасного человека из всей компании и высказать все, что так долго кололо под ребрами. Мустаев в очередной раз непростительно близко подошел к двери, но тут же мимолетная уверенность растворилась во всеобъемлющей панике. Он развернулся и медленно сполз на пол по стеночке, обхватывая голову дрожащими руками. — Соберись, идиот, больше такого шанса уж точно не будет, понимаешь? — Он процеживал каждое слово через зубы, почти вырывая волосы у корней. — Пути назад больше нет, была не была. — пока отчаянность еще не покинула его разум, он вскочил с ковролина и несколько раз отчетливо постучал, натянув привычную расслабленную улыбочку. — Привет, можно я у тебя немного посижу? Эти алкаши совсем заебали, — аргумент, конечно, идиотский, это единственное, что пришло в мозг бедного Дани. Паша рассеянно развел плечами и отошел, пропуская незваного гостя внутрь. За спиной Мустаева хлопнула щеколда, не оставляя возможности сдаться, хотя давать заднюю уже поздно. — Проходи, что встал как неродной? Сейчас чаек заварится, руки хоть помой, — Паша по-хозяйски прошаркал в мягких тапочках в сторону спальни. Так странно, отели, на самом деле, практически одинаковые, а в бесконечной пучине тура они частенько получали нормальное жилье даже не каждый день. Так что спокойно попить дешевый чай из пакетика было почти что роскошью, если так можно сказать. Даня постарался снять ботинки как можно тише, в конце концов, это временное обиталище принадлежит Личадееву, и только он способен диктовать свои правила. Мустаев несмело прошел в сторону маленькой ванной комнаты, на секунду остановил блуждающий взгляд на зеркале над раковиной "Какой же я, черт возьми, жалкий," — промелькнула в голове мысль. Пальцы непроизвольно сжали бортик раковины, неестественно выгибаясь до белого цвета в костяшках. — "Паше нужен настоящий мужик, как Юра, например. Он брутальный, дерзкий, на его фоне Пашенька может побыть мальчиком-одуванчиком. А что я могу ему дать? Я настоящий слабак, я даже не могу контролировать свои эмоции. Как ребенок, ей богу" Он сел на пол, сгорбился, схватил себя за волосы, будто пытался снять маску показушного счастья. Горячие слезы непроизвольно полились из пустых глаз, он сел на холодный кафель, пытаясь обхватить себя руками в отчаянной попытке хоть немного согреться и в физическом, и в эмоциональном плане. боковым зрением он заметил, что дверь в ванную все еще открыта почти нараспашку, но это не должно его волновать. Он уже не сдерживал всхлипов, крепко зажмуривал глаза, лишь бы спрятаться от этой вселенной, от всех этих гнусных людишек, от Личадеева, чьи приближающееся шаги он уже слышал. Терять было нечего. Вдруг теплая ладонь накрыла его плечо, будто погружая в транс и забирая весь негатив на себя. — Тише, тише, Дань, ну ты чего?.. Расскажи. Расскажи все, что так тебя тяготит, — проговорил, дрожащим от растерянности голосом Паша. Личадеев медленно поглаживал трясущегося директора по руке, садясь на пол прямо напротив Дани. — Я больше так не могу, я больше так не могу, — одними губами повторял Мустаев, беспомощно пытаясь найти поддержку в глазах напротив и мягкой улыбке, ежедневно дающей силы на жизнь. Внезапно его лицо полностью поменялось, в глазах читались миллиарды смешанных эмоций: злость, отчаяние, ненависть и странное счастье от того, что он наконец выскажет всё, что держал в себе всё это бесконечно долгое время. — А ты думаешь, я слепой? Думаешь, я не заметил, какие вы оба мокрые? Еще и эти запястья, думаешь, я не догадался, что вы тогда, после концерта, трахались? Да это весь этаж слышал, идиоты, — он кричал, точнее нет, его разрывало от крика. Он весь трясся от разрывающих изнутри чувств, а лицо исказилось в непонятной гримасе, которая не могла выразить и тысячной доли того, что сейчас было у него в голове. Внезапно он совершенно обмяк, опустил взгляд и, выдохнув и собравшись с мыслями, одним движением засучил рукава по локоть, предлагая Пашиному взгляду скользить по десяткам порезов, покрывающим каждый миллиметр кожи. — Паш, мне страшно, но я больше не могу делать вид, что все в порядке. Уже три года, три долгих года, как я не могу смотреть на тебя спокойно. Я искренне надеялся, что я исправлюсь, найду себе девушку и буду счастлив, но поверь, не было ни ночи, когда я не плакал. Не было ни ночи, когда я не видел перед глазами тебя: как ты встряхиваешь волосами на концертах, как ты улыбаешься на камеру, как... да что там, ты и так уже понял, о чем я. Я абсолютно не знаю, к чему это приведет. Ты можешь послать меня, разорвать все мосты, найти другого директора, можешь избить меня, можешь пожаловаться Юре, мне уже на все плевать. Я наконец сделал то, о чем так долго мечтал.Я высказался. Его взгляд затянул густой туман, а сам он как будто опустел, уже ничего не выдавало в нем эмоций — Эй, посмотри на меня, — Паша неожиданно смягчился и провел кончиком пальца по подбородку Дани. Тот уже смирился со всеми возможными последствиями и посмотрел вперед пустыми глазами. — Все будет хорошо, я обещаю. Паша придвинулся ближе, их лбы соприкоснулись, сейчас оба прекрасно понимали, что слова излишни. Мягкие губы Личадеева ненавязчиво прикоснулись к губам парня, который уже не верил, что это правда происходит с ним, происходит сейчас. Да, они с Пашей не раз целовались, но всё это было по пьяни, на спор... Мустаев неуверенно подался вперед, углубляя поцелуй. Сейчас ничего в этой чертовой вселенной не могло бы испортить момент, который Даня со всей уверенностью мог бы назвать лучшим в своей жизни. Такой простой, но такой завораживающий момент не могло бы разрушить даже падение метеорита, что уж там о тихом звоне ключей и счастливого голоса: —Эй, Пашок, я дома, кушать будешь? — Пакет, полный свежих продуктов, с грохотом упал на пол. Музыченко, решив было, что аккордеонист всё ещё отсыпается после вчерашнего хотел было пойти помыть руки, но тут перед Юрой открылась картина: Пашка, да, да, его Пашка и вечно серьёзный Директор группы The Hatters сидели на маленьком коврике, посреди не менее маленькой отдельной ванной и целовались. — Или вы оба сейчас же объясняете, какого хуя здесь происходит, либо... — Начал было Юра, но только сейчас заметил, как Даня, начиная трястись от страха и обливаясь слезами прячется за спину Паши. Тот в свою очередь встал и подняв Мустева повёл его в спальню со и бережно усадив на кровать тихо шепнул тому на ухо: «Не бойся. Ты ни в чём не виноват и он тебе ничего не сделает». Музыченко тут же изменился в лице и, даже не пытаясь снять куртку, пошёл за Пашей сев на кровать рядом с директором — А теперь рассказывай всё, я же не из тех долбоебов, кто обижается, даже не разобравшись, в чем суть дела, — Он подмигнул и с необычайной нежностью взял директора за руку. Даня судорожно выдохнул, слегка кивнув, и поднял затуманенный взгляд доверчиво улыбающегося Юру. — Мне страшно. Мне очень страшно. Я уже не могу держать в себе все эти чувства, в конце концов, уже так много времени прошло, сейчас мне уже плевать, что ты скажешь, но я говорю честно, как никогда раньше: я люблю Пашу. Люблю больше жизни. Я не смогу прожить без него. Ну что же, мне уже нехер терять — он улыбнулся уголком рта, пытаясь сфокусироваться на лице Музыченко, выражавшем слишком много эмоций, чтобы Даня смог опознать хотя бы одну из них. — Боже, мне так жаль, что тебе пришлось пройти через это. Давай, иди сюда, — Юра успокающе обнял трясущееся тельце, погружая измученного Даню в дурманящую атмосферу тепла и уюта. — Видишь, я даже не злюсь, а ты, дорогой мой, явно дурак, что так долго хранил это в себе, — С усмешкой он потрепал уже почти успокоившегося Мустаева по голове. Паша был в шоке. Он стоял, облокотившись на подоконник и медленно, задумчиво курил в слегка приоткрытое окно. Слишком много всего свалилось на него в один момент. Ему хотелось плакать и кричать. Из этого состояния его вытащил знакомый, низкий, немного хрипловатый голос: — Пашок, а ты чего стоишь? Иди сюда, тут всем вместе надо поговорить. — Паша, выходя из адского транса, затушил сигарету и выбросил окурок в бывшую когда-то прозрачной пепельницу и плюхнулся в кресло, стоящее в углу комнаты. Вытянув ноги вперёд, он громко выдохнул и был уже готов взять на себя начало этого сложного и явно долгого разговора, но тут Музыченко прокашлялся и заговорил: — Ребята, возможно вы посмеётесь, но мне нужно вам кое-что сказать. Мне уже давно нравится Даня. — Мустаев даже дёрнулся от неожиданности, но Юра, успокаивающе погладил его по плечу. — И это не значит, что я не люблю тебя, Пашка, вы оба, наверное, прекрасно знаете, что любить нескольких людей одновременно это нормально и я думаю, что никто не запрещает нам любить друг друга, ведь так? — с улыбкой продолжал он. — Да, ты абсолютно прав, я тоже не безразличен к Даньке, да и ты ему, наверное, нравишься — Паша бросил вопросительный взгляд на директора ожидая подтверждения своих слов и он немного замявшись медленно кивнул. — Ах, да, Юр, чуть не забыл, расскажи, пожалуйста, что вчера было? — Юра лишь вопросительно посмотрел на Личадеева и приподнял одну бровь, показывая всем своим видом, что абсолютно не понял вопроса. — Ну, вчера ночью, после того, как мы сели в автобус — неуверенно уточнил Паша. — Аааа, ты про это, да ничего такого не было, ты уснул, разбудить тебя у нас не получилось, поэтому мы с Аней просто довели тебя до номера и дальше я ничего не знаю, потому что я ушёл и оставил тебя с ней. — Паша облегчённо выдохнул и мысленно поблагодарил свою возможно отрубаться намертво, а то хуй его знает, что он мог бы вчера натворить.