В двух шагах до тумана

Вы впервые подарили мне гиацинты год назад. С тех пор они меня называют «Девушка с гиацинтами»  — И однако когда мы пришли назад, поздно, из Сада Ворох цветов у тебя, в волосах не высохли капли, Я был нем, и очи мои ослепли, Не жив я был и ни мертв, и не знал ничего я, Глядя в сердце света, молчанье. Oed'und leer das Meer. T.С. Элиот, «Пустошь»

Деревья оголились одно за другим, скинув свои роскошные платья; а те опали лохмотьями, смешавшись под каблуками сначала в изысканный салат, затем в на редкость отвратную овсяную кашу. Всё меньше и меньше красок стало появляться на улицах, разве что неизменное синее небо, распогодившиеся зелёно-розовые закаты или робкие персиковые рассветы, удивительно нагие без прикрытия мохнатых деревьев. Намного чаще стал идти дождь, раздаваясь раскатами грома. В ателье «Рейес» неизбежные перемены погоды не прошли незамеченными; и, тем не менее, у работниц и хозяйки заведения не было лишнего времени, чтобы задумчиво глядеть в окно на простирающийся выцветший и серый мир — медленно приближались рождественские праздники, и в этом году на Новый год обещали устроить изысканный маскарад. Кэролайн проводила почти все свои редеющие часы солнечного времени на создание уникальных эскизов для бальных платьев: графиня М. пожелала наряд, отдающий восточной сказкой, баронесса Э. жаждет что-то бархатное, антикварное и тёмно-зелёное, а её сестра-близнец баронесса Л. хочет всё то же самое, но тёмно-фиолетовое, а леди В. и вовсе попросила «что-то лёгкое, светлое, полупрозрачное и грациозное, словно лебедь». Благо, спрос на траурные наряды немного уменьшился, иначе Кэролайн приходилось бы ночевать в ателье. Бизнес, однако, шёл в гору и уже приносил прибыль. Мисс Рейес охотно наняла ещё три ловкие пары рук, которые как раз находились одной ногой в голодной бедности — и новенькие работницы вполне оправдали её ожидания. Одна из них уже успела закончить порученное ей платье — заказ жены состоятельного венского банкира, изящный и формальный, но невероятно нежный, который в ателье окрестили «Австрийским цветком». — А что по поводу вашего наряда для бала-маскарада? — спросил её Эдвард за обедом в изысканном ресторане «Бристоль». В июле он практически с того света вытащил маленького сына графа У., владельца заведения, и тот теперь был бесконечно признателен доброму умелому доктору и угощал того обедами. А сам доктор порой мог угощать своих самых близких друзей. — Ах, ну что вы, какое платье, — Кэролайн отмахнулась бы, как в старые добрые времена в Гэмпшире, от такого вопроса, но в Лондоне это сочли бы пиком невоспитанности. А ей, как племяннице Вайолет Петит, было важно следить за репутацией воспитанной, пусть и временами резкой, леди для привлечения в ателье богатой клиентуры. — Скорее всего, надену что-то старое. Всё равно я так давно не выходила по-настоящему в свет, что мой наряд никто не вспомнит. — Простите мне мою дерзость… но вы говорите о том самом гиацинтовом платье? Кэролайн так резко подняла взгляд со своей тарелки на глаза собеседника, что у неё хрустнула шея. Эдвард улыбался ей. И было на его обычно таком собранном и серьёзном, решительном лице столько чувств, что она даже растерялась. — Колокольчиковое, — только и смогла пролепетать Кэролайн. — Я… … откуда вы знаете, хотела спросить она, что на платье блестели и вышитые гиацинты, они ведь никогда не привлекали внимания, привлекали только колокольчики; почему вы это помните, доктор Грей, ведь я тогда была совсем ещё девочкой, и не стоила ничьего внимания — особенно внимания тех людей, кто чего-то уже добился в жизни; и почему вы так на меня смотрите, почему к моим щекам приливает краска, почему вы не отводите взгляд- — Я польщена, что вы помните меня в этом платье, — наконец выдавила из себя Кэролайн, чувствуя в груди странную нехватку воздуха. — Этот образ нельзя так просто забыть, — и улыбка на его лице стала ещё светлее, ещё нежнее, ещё ностальгичнее. — Помните, мы однажды встретились на улице? Я направлялся к пациенту, а вы догнали меня- — Какой позор, — стыдливо прикрыла лицо рукой Кэролайн. — Леди не могут себе позволить так бегать. — И вы были рады меня видеть, — продолжил Эдвард, как ни в чём не бывало. В его бирюзовых глазах плясали блики пасмурного дня, делая их сияющими и лучистыми, словно чистые воды горной реки солнечным днём. И эти глаза улыбались ей, источая какое-то сложное чувство, которое не опишешь ни одним ёмким словом, ни целым абзацем, но, может быть, чувственно сыграешь на фортепиано или станцуешь. Кэролайн смотрела на него, словно заворожённая, и не могла оторваться. В эти летящие короткие и одновременно долгие мгновения он казался ей самым прекрасным мужчиной, человеком, существом на земле, которого она когда-либо видела. — И я хотел бы тогда задержаться на пару минут с вами, — продолжил Эдвард, — но меня ожидали пациенты, и я не мог позволить себе опоздать. И подарил вам три заколки, что купил у голодавшей сироты; она зарабатывала на жизнь неувядающими цветами из остатков дорого материала. И какого было моё удивление, — он отвел взгляд в сторону окна. Улыбка по-прежнему цвела на его лице, — что вы надели их на свой первый в жизни бал. — Это очень красивые заколки, — чуть запоздало нашлась с ответом Кэролайн. В горле у неё почему-то пересохло. — Я и сейчас их бережно храню. Они лежат в моей шкатулке и ждут своего часа. — Рад это слышать, — отозвался Эдвард, искоса взглянув на неё. И продолжил смотреть в окно. Его искренняя улыбка с каждым мгновением медленно пряталась. Возможно, он был смущён. Кэролайн позволила себе кашлянуть и перевела тему разговора. — Полагаю, в таком случае вам хотелось бы видеть меня в сиреневом платье на маскараде? —  Этот цвет вам к лицу, — пожал плечами Эдвард. Улыбка на миг вернулась, озарив его лицо, и снова спряталась в уголки губ, будто он хотел утаить её, удержать, а она против воли постоянно ускользала. — В таком случае, в каком костюме придёте вы? Вас ведь пригласили? — Конечно. Не стоит беспокоиться, меня вам в любом случает ничто не составит труда узнать. — Но вы ведь тоже придёте в костюме? — Приду, — согласился Грей. Его очевидно забавляло чужое невинное любопытство. Кэролайн, вопреки всем учениям своей тётушки, нарочито обиженно надула щёки, словно хомяк. Эдвард тихо рассмеялся. Она тоже. … вечером следующего дня, когда туман белым саваном накрыл Лондон, обдав улицы своим влажным дыханием, в гости к Кэролайн заглянула Присцилла. В нежной гостиной мягко потрескивали сосновые поленья в камине, щекоча нос почти рождественским настроением. Из носика пузатого фарфорового чайника, словно из дымохода, поднимался пар. Компанию ему на небольшом столике составляли другие атрибуты чайного сервиза, а также сконы, сливочное масло, джем, и печенье — Кэролайн всегда подготавливала сладкие угощения для своей подруги. Дела у Барнет продвигались довольно хорошо — её таинственные и мистические истории уже трижды опубликовали в литературном журнале. — Мне нравится писать что-то такое, что вызывает холодок по спине, — рассказывала она очень довольная, — когда до последнего не знаешь, это герой сошёл с ума, или действительно демоны какие-то, приведения… О, и ещё не надо называть своими словами главное злодейство, будь то недуг или проклятие. Однако стоит побольше описывать чувства и ощущения, чтобы читатель трясся от страха вместе с героем! Ах, красота! Вы уже меня читали, Кэролайн? — Конечно, — Рейес добавила в свой чай ещё одну ложку сахара, — потом с большим трудом тушила свечу на ночь. — Не смейтесь надо мной, — надулась Присцилла. — А я и не смеюсь, — печально улыбнулась ей хозяйка. — Сказать по правде, ночами я сплю теперь чутко и беспокойно. Услышу внутри дома случайный шорох, или скрип, или стук — сжимаю кинжал и шепчу «Pater Noster», пока не успокоюсь. — Я вас понимаю, — чуть виновато опустила глаза Присцилла; наверняка она делала то же самое. Пододвинула к своей единственной подруге утешение в виде маленькой аппетитной булочки. — Тем не менее, не стоит пугаться ночных шумов спящего дома. Он живой. Он так дышит. И внутри него, помимо нас, также множество живых вещей, о душах которых мы даже не подозреваем. — Души вещей? — Разве вы не знаете? Вещи, к которым мы относимся бережно и с любовью, любят нас в ответ. Приведу пример: плюшевые игрушки. Откуда нам на самом деле знать, защищают ли они сны детей, потому что детская любовь дарит им собственную душу, или это лишь наивный самообман? А как же души животных, преданных и глубоко любимых кошек, собак и лошадей, умерших от болезни или старости? Ведь к людям, что невероятно их любили, тянутся другие животные; причём тянутся первые, до того как добрый джентльмен или ласковая леди протянут руку, чтобы их погладить, или откроют рот, чтобы сказать что-то нежное. — Но что если это не дом шумит, а, — голос Кэролайн понизился до шёпота, — вампир? Как тогда спать спокойно? — Можно спать днём, — пожала плечами Присцилла. — Так зачастую делаю я. Всё равно литературные салоны держатся от позднего вечера до ночи. А в наши тёмные времена и вовсе безопаснее проводить их до рассвета. Но, дорогая Кэролайн, если бы вы не спали совсем, то давно бы умерли. Значит, вам всё же как-то удаётся себя успокоить. Рейес тяжело вздохнула. — Я тоже сплю днём, полтора часа после обеда. Это помогает. А ночью… И умолкла. — А ночью? — За последние месяцы ночью я крепко спала только один раз, — нехотя призналась Кэролайн. — Когда после позднего ужина я пригласила доктора Грея остаться переночевать в гостевой комнате. — О-о-о-о, моя милая Кэролайн, с доктором Греем! — Присцилла! — А я знала, я зна-а-ала, я догадывалась! — Присцилла, умоляю, не так громко! — Вы так мило смотритесь вместе, Боже правый, как приятно, что мои догадки оказались верны! — Присцилла Барнет! Кэролайн казалось, что ещё вот-вот и она провалится на месте от стыда и смущения. Её собеседница же откровенно радовалась и улыбалась во все щёки. — Не нужно этого стыдиться, — нравоучительно пожурила её Присцилла. — Доктор Грей имеет безупречную репутацию профессионала, а также доброго, скромного и светского человека. Да, он не дворянин по происхождению, но ещё год или два работы в Лондоне, и он сможет позволить себе дом! А через пять лет после этого, возможно, и особняк с пышным садом. И вы с вашим ателье тоже скоро станете завидной невестой на выданье, помяните моё слово, так что беспокоиться вам не о чем. — Я беспокоюсь о другом, — призналась Кэролайн. — Престиж, статус, деньги — мне никогда это не было важно в идее замужества. В конце концов, мой отец женился на матери по любви; да, они прожили вместе недолго, но были счастливы… а не чахли в душном холодном браке по расчёту. Нет… Она посмотрела на Присциллу предельно грустными глазами. — Что если на самом деле он не питает ко мне ответного чувства? — Питает. — Но доктор Грей ведь со всеми чуток, вежлив и дружелюбен. Как можно понять, что- — Он из-за вас стрелялся! — резко перебила её Присцилла. Кэролайн едва не уронила чашку. — Простите?.. Барнет вздохнула, закатив глаза. Наверняка сетовала на непросвещённость подруги в новостях и сплетнях высшего общества. — Как вы можете этого не знать, Кэролайн? Об этом все только и говорили месяц назад. — Вы мне ничего тогда не сказали! — чуть не задохнулась от возмущения Рейес. — И, кроме вас, я ни с кем не дружу; и не появляюсь в свете! — На вас лица не было, и вы утопали в заботах об ателье. Было бы дурным тоном поднять эту тему! — поджала губы Присцилла. Кэролайн виновато вспомнила, как Барнет теперь старалась уважать чувства окружающих и быть сдержанной. — Возможно, вы правы, — выдохнула она. — Я не знаю, как повела бы себя тогда. — Добавила. — Спасибо, что заботитесь обо мне… Так что произошло? Присцилла деловито отпила чай, смочив горло. Вид у неё, к счастью, не был обиженным. И начала рассказывать: — На самом деле, ничего чересчур интересного. Это произошло в литературном салоне вдовы итальянского художника — у неё постоянно собираются выскочки; она молода, симпатична и состоятельна. Безымянные поэты, драматурги, прозаики, музыканты — все стараются завоевать её благосклонность, — и добавила, мрачно улыбнувшись, — жаль только, что их искусство не стоит ломанного гроша. Леди Патриция и сама это понимает, но всё равно держит их, как охотничьих собак, при себе; видимо, ей доставляет удовольствие лицезреть эту юношескую глупость. И как-то раз, в середине октября днём, она почувствовала себя неважно, а её личный врач оказался в недосягаемости. Тогда леди Патриция послала за доктором Греем. Он обслужил её по достоинству, то есть выше всяких похвал, и ему предложили остаться на литературный вечер. Я там была, и всё видела своими глазами; он — человек философии, и искусство ему не чуждо, но ему не хватает лицемерия, чтобы казаться заинтересованным в бесталанных авторах. А эти выскочки чувствуют, когда к ним относятся без уважения и ропота, которого они требуют. К тому же, в тот вечер леди Патриция была скорее восхищена избавлением от мигрени, чем чужими попытками остаться в вечности. Присцилла выдержала короткую паузу. — И один из безымянных художников, стараясь украсть внимание хозяйки салона, сказал доктору Грею: «я слышал, вы держали дружбу с Джесси Линдваллом. Какая жалость, что его не удалось спасти. Тогда к нему не ходила бы на могилу та самая девушка, Кэролайн Рейес, понапрасну растрачивая свою цветущую молодость. Её платье всегда безупречно, и она приходит в один и тот же день, в один и тот же час, держа в одной руке трость, а в другой — красную розу. И право, это романтично, мисс Рейес удивительно прекрасна, и я бы написал с ней любую картину, пусть даже кладбищенскую и мрачную, выбери она себе фигуру любовника более статную и талантливую, чем ничего не добившийся мёртвый дамский угодник. Но возможно, в таком случае, она вовсе не умна, как говорят в обществе, и не так хорошо разбирается в платьях — раз у неё настолько плохой вкус в мужчинах». В гостиной повисло молчание. — Как он посмел, — казалось, спустя целую вечность, только и смогла растерянно и опустошённо пролепетать Кэролайн, мертвенно-бледная. Руки у неё дрожали. — Как только у него язык не отсох так отозваться о хорошем человеке, несправедливо умершем в самую молодость… И о нашей с ним дружбе… — Я, — с авторитетом заявила Присцилла, — уже нащупала в кармане бутыль с мышьяком, когда доктор Грей нашёлся с ответом. Надо признаться, я едва с ним знакома, но, ох, мне ещё никогда не доводилось его видеть таким беспристрастным и… хищным. Знаете, что он сделал? Он защитил каждое ваше достоинство, разнеся в пух и прах каждую колкость, вылетевшую изо рта того негодяя — лаконично и равномерно, я бы даже сказала «хирургически точно», но в таком высоком стиле, что даже ваша тётушка бы ему поаплодировала. И закончил он, припечатав художника-недоучку, что только бесчестный трус смеет оскорблять мертвых и леди, которые повёрнуты к ним спиной. Вы бы видели, Кэролайн, как гневно пылал его взгляд, несмотря на холодное выражение лица и такие же холодные слова. Леди Патриция едва не сломала веер, так она усердно им обмахивалась, чтобы не упасть в обморок. — Мне бы тоже сейчас не помешал веер… — Держитесь, Кэролайн, история близка к концу! Так вот: художник-недоучка вскипел, потому что в этой светской игре, где на ставке гордость, его переиграли и уничтожили. И он воскликнул: «дуэль! Я вызываю вас на дуэль!» — надеясь, что выставит доктора Грея трусом вместо себя. Но доктор согласился! И попросил провести дуэль сейчас же, не откладывая, чтобы у художника не было возможности отказаться участвовать. Были выбраны секунданты. Послали за оружием. Я шепнула доктору Грею, что если он вот так умрёт на полуслове, то вы, Кэролайн, ему этого не простите; и что с моей помощью вы вызовете его дух и побьёте зонтиком! Он ответил, что нет нужды о нём беспокоиться, и что вам и самой забот хватает без его вероятной смерти. Леди Патриция была восхищена разворачивающейся драмой, поэтому в Скотленд-Ярд никого не послали, чтобы арестовать дуэлянтов. У художника тряслись колени, когда он целился — выстрел прошёл в трёх футах от плеча доктора. Но Грей и бровью не повёл, только смерил художника холодным взглядом и прицелился; и было видно, что если он нажмёт на курок — смерти не избежать. Но в последний момент доктор дёрнул руку вверх и выстрелил перпендикулярно в воздух. И сказал своему противнику: «вам нет нужды безрассудно прощаться с жизнью, ведь к вам на могилу не станет приходить прекрасная леди и оставлять розы в добрую память». Присцилла торжественно замолчала и откинулась в кресле. — А я думала, — добрую минуту спустя начала Кэролайн, — что после смерти Джесси доктор Грей меня избегал… потому что ему сначала надо было самому справиться с потерей, чтобы возобновить наше общение. — Скорее всего, он думал, что даёт вам время и возможность справиться со смертью вашего общего друга. В Лондоне многие знают, куда вы ходите и зачем каждое воскресенье. Часы пробили шесть вечера, мерно и гулко разлившись по гостиной тяжелым металлическим звоном. Присцилла поднялась с кресла. — Пожалуй, мне пора. Спасибо за чай. Кэролайн молча проводила её до входной двери, помогла накинуть пальто и подала оставленный у входа зонтик. Уже на выходе из дома Присцилла вдруг полуобернулась: — И подумайте над этой историей. Стал бы Эдвард Грей, известный своим спокойствием, дуэлировать насмерть за кого попало? Не думаю. И скрылась в густом тумане, наверняка отправившись ловить себе экипаж.