Семнадцать мгновений зимы
«И ты, порой, почти полжизни ждешь,
когда оно придет, твое мгновение.
Придет оно, большое, как глоток,
глоток воды во время зноя летнего.
А в общем,
надо просто помнить долг
от первого мгновенья до последнего».
Великогерманский рейх, Столица Мира Германия. 3 декабря, 1962 год.
«Саша, я долго, право слово, не знал, как начать это письмо. Я исписал, ты не поверишь, три черновых листа бумаги, все их пришлось сжечь в камине, чтобы не оставить никаких улик. Сейчас-то это уже бессмысленно, но ты прекрасно знаешь, как я всегда был щепетилен в подобных вещах. Такие привычки нельзя просто отбросить, даже если все мосты, если ещё не сгорели, то как минимум занялись пожаром. К тому же, можешь себе представить, я порядком подзабыл русский язык. Я не писал на нём ещё с войны, и если бы у меня ещё остались волосы на голове, я бы обязательно их выдрал, когда переписывал свои неоконченные опусы. Это очень страшно, Саша, забывать родной язык. Намного страшнее, чем воевать. Говоря короче, если ты держишь в руках этот листок бумаги, меня уже нет в живых.» Максим Максимович Исаев со вздохом отложил массивную и дорогую ручку. Ещё раз пробежался по исписанной части бумажного листа. Недурно, очень недурно. По крайней мере, начало уже было положено. Для человека, что уже двадцать лет не писал на родном языке, даже один-единственный абзац текста являлся достаточным достижением. Максим Максимович дрожащей рукой поправил воротник идеально выглаженного военного кителя. С омерзением дотронулся до дубовых серебряных ветвей и тут же одёрнул руку, будто обжегшись. Сегодня он ненавидел и презирал свою форму сильнее, чем когда-либо. Сегодня две резкие молнии на его одежде жгли огнём сильнее, чем в любой другой день из тех двадцати лет, что он провёл в самом сердце проклятой нацистской империи. Целых два десятка лет, наполненных горечью и поражением. Со старческим кряхтением он провёл рукой по редким, поседевшим волосам. От его некогда роскошной шевелюры теперь не осталось и следа. Впрочем, как и от молодого штандартенфюрера из шестого отдела РСХА, отмеченного наградами фюрера и рейхсфюрера СС. Тот эсэсовец сгинул, сгинул вслед за молодым и горячим советским разведчиком, что двадцать лет проработал за границей, не видя ни жену, ни новорождённого сына. Где они теперь? В каком концлагере задушены, в какой душегубке сожжены? Он не знал о них ничего, не мог прийти на могилку, не мог хотя бы по-человечески попрощаться. И право, какой резон уважаемому бригадефюреру заботиться о посмертии каких-то жалких славянских недочеловеков? Ничего не осталось. Ничего. Теперь существовал лишь слабый и ветхий старик, в бессильной злобе сжимавший кулаки в своём собственном кабинете. Живущий на пенсию, жрущий подачки с гитлеровского стола, шестидесятидвухлетний старый хрыч, который, как казалось молодым карьеристам из СС, никому уже не способен причинить вреда. Время его блистательных успехов давно прошло, считали они, слава его померкла, а некогда могущественное влияние, спасшее его когда-то от цепких лап самой СД, почти сошло на нет. Впрочем, что взять со щенков, не видящих дальше собственного мокрого носа? Максим Максимович Исаев вдруг блаженно улыбнулся, как может улыбаться только человек, разыгравший шахматную партию на несколько ходов вперёд. Пусть немецкие молокососы думают о себе и о своей шаткой империи всё, что им удобно. Решающий ход у него ещё впереди. Долгая комбинация, наполненная бесчисленными гамбитами и разменами, подходит, наконец, к своему концу. Миг его славы, вопреки мнениям подонков-немцев, ещё даже не наступил. Отбросив невесёлые мысли, Максим Максимович снова взялся за письмо. « Мы с самого твоего детства были близки. До твоего рождения я даже не мог представить, что кому-то в этой проклятой Германии смогу доверять настолько, насколько доверяю тебе. Ты стал для меня отдушиной, порывом свежего ветра в этой тёплой и удушающей бане с пауками. С самого начала я видел в тебе не только проклятое немецкое начало, но и свою суть, свою кровь, свои глаза. В конечном итоге, я рассказал тебе всё: от и до. И даже тогда ты, мальчик, воспитанный в стране победившего национал-социализма, мог бы легко донести на собственного же отца. Сделать это для тебя было несложно, ты всегда отличался блестящим и ясным умом, а в нашем доме постоянно ошивалась куча высоких чинов из СС. Но… в конце концов та благородная, не отравленная немецким суррогатом кровь, текущая в твоих венах, дала о себе знать. Ты не только не предал моего доверия, но и встал на мою сторону. О таком богатстве я не мог даже и мечтать. Я помню твои первые уроки русского языка. Помню, как доставал тебе тайно отпечатанного Пушкина, а ты взахлёб читал, затирая тонкие листы бумаги до дыр. Помню, как прятал от своей матери «Бесов» Фёдора Михайловича.» На этом моменте Максим Максимович остановился, размышляя, стоит ли писать именно то, что он хотел, но всё же решился и продолжил. « Твоя мать. Я прекрасно понимаю, какие нежные чувства ты питал к ней, несмотря на всю ту ненависть к немцам, что я старался в тебе воспитывать. Я бы сильно удивился обратному, в конце концов, она была той самой женщиной, что родила тебя на этот свет. Не буду врать, что любил её, но за те пятнадцать лет, что мы провели вместе, я успел к ней привязаться. Иногда я скучаю по ней. Фрида была очень примерной женой, настоящей кухонной проповедницей национал-социализма, как и полагается любой добропорядочной немке. Мозги при этом, конечно, иметь было не обязательно, поэтому она их и не имела. В конце-концов, нужно быть непроходимой клушей, чтобы не замечать наших с тобой подпольных интриг и планов. Но она была… наверное, она была настоящей. Даже в этой своей глупости, даже в своём догматизме, выводящем иногда меня из себя, даже в кухонном ответвлении национал-социализма, которое я ненавидел до глубины души, она оставалась последовательной. Она была самой собой. И эта её честность и прямолинейность, которая доводила меня до бешенства, до с трудом скрываемой ярости, в конечном итоге и примирила меня с её существованием. Когда она лежала в раковом корпусе, я искренне желал её выздоровления и использовал всё своё влияние, чтобы найти ей лучших докторов. К сожалению, разваленная немецкая медицина не смогла её спасти. Не смогла спасти единственного немца, с чьим существованием я примирился. Ты знаешь, что я до последнего не хотел жениться? Сделал я это уже после окончания войны, когда быть высокопоставленным разведчиком и не обзавестись женой-арийкой и выводком маленьких арийчат стало уже совсем неприлично? Но это я так, глупости болтаю. Я просто хочу сказать тебе, что очень горжусь тобой. Теперь, когда в последние месяцы мы с тобой с помощью наших нежданных союзников завершили все приготовления, лишь шаг отделят тебя от того, чтобы свершить месть за наш народ. Я не могу, у меня просто не хватает слов, чтобы описать прилив той светлой и монументальной радости, какую я испытываю при мысли о том, что именно мой мальчик будет занимать центральное место в грядущей операции. То, что мы с тобой сегодня сделаем, войдёт в историю. Но это всё равно будет лишь первым шагом. Первым на очень-очень долгом пути. Но именно ты его пройдёшь, сынок. Я не буду говорить, будто знаю это. Я просто в это верю. Потому что для нас, русских, превыше знания всегда была вера. Я люблю тебя, сынок.Твой отец.»
Едва Максим Максимович отложил ручку, в дверь к нему постучались. Он с интересом повернул голову, прежде чем увидел слегка смущённую и испуганную головку своей служанки. – Господин, там внизу приехали трое. Они говорят, что у них с вами встреча. Что это связано с какой-то операцией. – Хорошо, Магда, – Максим Максимович кивком успокоил домоправительницу. – Передай им, пусть войдут. Магда слегка вытянула голову и исчезла за дверным проёмом. Недолго думая, Максим Максимович вытянул руки, слегка разминая затёкшие кисти, а затем, аккуратно сложив в четыре раза, убрал письмо в нагрудный карман. А потом в дверь настойчиво постучали. – Войдите, – ответил Максим Максимович и, резко развернувшись, встал приветствовать гостей. Правда, гость был всего один. Это был высокий широкоплечий мужчина. Его русые волосы были уложены по последней моде, вдохновлённой причёской гитлерюгенда тридцатилетней давности. На нем был строгого покроя коричневый пиджак, на котором сиял значок почётного члена партии. Его голубые глаза внимательно изучали Максима Максимовича. Максим Максимович же занимался тем же самым. В пришельце сквозило что-то несвойственное немцам. Конечно, не до такой степени, чтобы заподозрить в нём иностранца, однако для него, прожившего в рейхе уже почти три десятка лет и изучившего немцев настолько глубоко, насколько это вообще было возможно, эта незаметная чёрточка моментально бросилась в глаза. – Фон Штирлиц, – обратился к нему, одновременно как бы констатируя факт, незнакомец на чистейшем немецком. – Он самый. А вы, я полагаю… – Тот, с кем вы сейчас ведёте дело, правильно полагаете, – в целях конспирации не дал ему закончить гость. – Думаю, нам следует спуститься вниз и представить вас остальным моим друзьям. Максим Максимович согласно кивнул и после секундной заминки последовал за незнакомцем, словно именно он и был подлинным хозяином в доме. Они шли по богато украшенному второму этажу, мимо подлинников бесценных картин, мимо раритетных часов и книжных полок. Шли по дорогим и мягким коврам, что никогда не знали тяжести армейских ботинок. Шли мимо комнат прислуги, мимо второй спальни, мимо давно покинутой детской. Они шли по месту, которое Максим Максимович привык называть своим домом. Когда они спустились по широкой деревянной лестнице на первый этаж, их встретила, прижав руки к тощей груди, Магда. Максим Максимович жестом подозвал её к себе. Когда домоправительница подошла, он тихим шёпотом объяснил ей, что уезжает на важную политическую встречу и, возможно, будет отсутствовать несколько дней кряду. Выдал ей жалованье за следующий месяц, потому что срок как раз подходил. Попросил полить цветы и прибраться к его прибытию, а также сходить в мегамаркет, недавно открывшийся на бульваре Унтер-дер-Линден, купить блок сигарет «Camel», которые он неизменно курил ещё с самого своего прибытия в Германию. В общем, он сделал всё, чтобы служанка не поняла, что разговаривает с ним в последний раз. Правда, Магда всё равно поняла. Тонкое и чувственное сердце стареющей женщины чувствовало, что что-то идёт не так, как только её шеф, в прошлом высокопоставленный офицер разведки, уже как десять лет ведущий тихую и затворническую жизнь, стал вдруг получать странные письма и подолгу засиживаться в кабинете. Когда он, вместе с его загадочным гостем, шёл, не оборачиваясь, через его, Штирлица, сад, Магда неотрывно смотрела им вслед, прижавшись к дверному косяку. И лишь когда эти двое сели в машину и с рёвом помчались куда-то в центр города, она принялась заниматься домашними делами. И всё равно сердце отчего-то жутко ныло.***
– Слежка? – Пока хвоста не заметил. Человек, сидящий на переднем сидении, имел жёсткий и грубый голос. Такой обычно бывает у бескомпромиссных и целеустремлённых личностей, особенно, если они не пренебрегают алкоголем и крепким табаком. Незнакомец, что не так давно постучался в двери кабинета Максима Максимовича, сидел нынче за рулём. Он водил аккуратно, строго придерживаясь разметки и не нарушая скоростного режима. Перед светофорами он останавливался плавно, всегда выдерживал дистанцию с другими участниками дорожного движения. Проще говоря, водил он словно самый настоящий немец. Помимо Максима Максимовича и двух человек, сидящих впереди, в автомобиле находился ещё один заговорщик. Это был тонкий, но достаточно высокий молодой человек тридцати лет от роду с плавными и интеллигентными чертами лица. Максим Максимович готов был биться об заклад, что рядом с ним, на заднем сидении, сидит чистокровный, породистый немец из старой, ещё прусской аристократии. Конечно, он был ещё слишком юн, чтобы застать времена Германской империи, однако его отец – вполне. Неожиданно водитель припарковался возле небольшой, затерянной среди бесконечных и монументальных гранитных берлинских моноблоков-домов, закусочной и, обернувшись на задние места, обратился к Максиму Максимовичу. – Господин фон Штирлиц, я думаю, настало время полностью обговорить все детали грядущей операции. – Вы настолько уверены в собственной безопасности? – при этих словах Максим Максимович старательно обвёл глазами потолок машины. – Настолько. Автомобиль собирали доверенные друзья Клауса, – при этих словах водитель кивнул на своего соседа. – А затем я лично разобрал его едва ли не по винтику, убеждаясь в том, что следящей аппаратуры в нём нет и с тех пор ни разу не оставлял без присмотра. Максим Максимович кивнул, соглашаясь. – В таком случае, я бы настоятельно попросил не называть меня «фон Штирлиц». Эта фамилия мне противна до омерзения. Максим Максимович, если желаете. Просто Максима тоже будет вполне достаточно. Человек, сидящий на переднем сидении, зычно хохотнул. – В таком случае и я никакой не Клаус. Позвольте представиться, Поль Герберт, член французского Сопротивления. Родился в двадцатом году, в Марселе. Мой отец был немцем, однако всю жизнь я прожил во Франции и долгое время не знал никакого языка, кроме французского. Немецкий выучил только тогда, когда этого потребовала моя Родина. По заданию Сопротивления вступил в ряды дивизии СС «Шарлемань». Позже дослужился в структуре СС до звания штандартенфюрера, связался с американской разведкой и принял участие в операции «Валькирия», – француз сделал паузу и сверкнул волчьим взглядом в зеркале заднего вида. – Как и все здесь присутствующие. Закончив, он кивнул водителю, как бы передавая эстафету. Тот принял жребий. – Кайл Коннор, агент ЦРУ. В начале пятидесятых внедрён в партийный аппарат рейха, затем в СС. Определённое время вместе с центральным штабом разрабатывал планы операций по устранению высокопоставленных немецких лидеров. Это, пожалуй, всё, что вам необходимо знать. – Нет, не всё. Не всё! – рявкнул вдруг Поль. – Я лично желаю знать, что эта немецкая собака делает в одном со мной автомобиле?! Он тут же резко развернулся и ладонью указал на молодого немца, сидящего, рядом с Максимом Максимовичем. От такого неожиданного и злобного напора смутился бы любой, но не этот немец. Едва удостоив француза взглядом, он, ни на йоту не повышая голоса, ответил: – При всём уважении, Поль, ровно то же, что и вы. Спасаю невинные души. – Каким, интересно образом?! – вновь взъелся француз. – Травя их в концлагерях? – Так, прекратили, вы оба! – не выдержал уже американец. – Вы на операции находитесь, а не за школой дерётесь. Если кто-то считает, что их разногласия могут быть важнее чем то, что нам сегодня предстоит сделать, прошу немедленно покинуть автомобиль. Спорщики тут же утихли. Поль сердито развернулся, уставившись на тротуар, а немец, как ни в чём не бывало, продолжил. – Зовут меня, – говорил он, явно обращаясь к Максиму Максимовичу. – Хельмут Клаус фон Мольтке. Мой отец, Хельмут Джеймс фон Мольтке*, был организатором одной из подпольных антинацистских ячеек ещё в тридцатые годы. «Круг Крейзау», вы наверняка и не слышали о нём. Отец, к сожалению, очень рано ушёл из жизни и не смог застать тот момент, когда на нас вышел господин Кайл. Держу пари, он был бы очень горд, если бы узнал, что именно я участвую в сегодняшнем… – тут Хельмут замялся. – …мероприятии. Сказать по правде, господа, я прекрасно понимаю, что мы все здесь смертники. И я не жалею, что сижу сегодня в этом автомобиле. Свобода моего народа всегда была для меня первостепенной ценностью. Я буду счастлив умереть, защищая её. На несколько мгновений в автомобиле воцарилась тишина. Потом Поль проворчал сквозь зубы: – Неплохие слова… – француз сплюнул в пустую пепельницу на подлокотнике. – Для немца. Кайл неодобрительно посмотрел на него, однако ничего не сказал. Слегка прокашлявшись, Максим Максимович хотел было взять слово, однако американец его перебил: – Максим, не сочтите за оскорбление, но проговаривать вашу биографию излишне. Ваша фигура достаточно известна всему рейху, а о вашем прошлом мы, в общих чертах, догадываемся. Вы не будете против, если мы сразу перейдём к сути дела? Максим Максимович лишь пожал на это плечами. Увидевший это в зеркале заднего вида Кайл удовлетворённо кивнул. – Тогда начнём. Итак, джентльмены, вы все прекрасно понимаете, в какое дело ввязались. Однако, если вы не готовы или струсили – сейчас у вас есть последний шанс отказаться. Просто выйдите из машины и закройте за собой дверь. Я даю вам эту последнюю возможность для отступления лишь для того, чтобы показать серьёзность наших намерений. Даже если кто-то из вас прямо сейчас направится к ближайшей телефонной будке, чтобы предупредить соответствующие инстанции о начинающейся операции, вы всё равно ничего не сможете изменить. Сейчас мы собираемся действовать тихо, однако в случае необходимости готовы проливать кровь и прорываться с боем. Итак? Никто не вышел. – Прекрасно, значит все в деле. Теперь я обращаюсь к вам, Максим Максимович. Я ни в коем случае не ставлю под сомнения ваши заслуги, однако, сейчас вы самый старший из нашей команды. Вы уверены в своих силах? Максим Максимович тяжело и устало вздохнул. – Я понимаю ваши опасения, Кайл. Я действительно не брал в руки оружия с сорок девятого года. А использовал его в боевой обстановке и того раньше, в сорок шестом. Я прекрасно осознаю, что уже не настолько быстр и резв, как был в молодости. Но я до сих пор не забыл, с какой стороны держать автомат. К тому же, без меня вам не дадут проехать на территорию загородной резиденции. Только если, как вы уже говорили, прорываться с боем. Я же могу обеспечить вам спокойный проезд, а следовательно и гарантию того, что цель не ускользнёт. К тому же, Кайл, я готов к смерти. Я прекрасно понимаю, что уже не так быстро бегаю, не так метко стреляю и не так сильно бью. Поэтому я настоятельно прошу, – при этих словах он запустил руку в нагрудный карман. – В случае моей смерти передать вот это письмо пятому агенту. Моему сыну. На несколько мгновений в салоне воцарилась неловкая тишина. Двумя цепкими пальцами Кайл схватил протянутое письмо и аккуратно сложил в нагрудный карман. – Значит, пятый агент, о котором вы упоминали во время нашей переписки – это и вправду ваш собственный сын? Вы действительно хотите включить его в состав оперативной группы? – Да, – подтвердил Максим Максимович. – Он питает к Адольфу Гитлеру ровно те же чувства, что и я сам. Немудрено, ведь ваш покорный слуга лично занимался его воспитанием. Очень, знаете, легко, оградить ребёнка от влияния матери-немки, прикрываясь арийским патернализмом и понятием, что мальчика должен воспитывать отец. И именно поэтому я вам необходим. Он рос в атмосфере, хм… двойной жизни, и поэтому привык не доверять никому, кроме меня. Не слишком, возможно, правильное воспитание, однако иного выхода у меня не было. Я боюсь, что без моего присутствия он может поставить под угрозу всю операцию. Просто из чувства осторожности. И будет в своём праве. – Я понимаю, Максим, – согласился Кайл. – Вас никто не гонит. Просто я был уверен, что тот «глубоко законспирированный агент в личной охране Адольфа Гитлера» – всего лишь ваше доверенное лицо. – Так и есть, – твёрдо ответил Максим Максимович. – Самое доверенное из всех возможных лиц. Кайл на это лишь неоднозначно хмыкнул и положил руки на руль. Зато заговорил Поль. – Уж извините, господа, за мою необразованность, но почему именно Гитлер? Да, я понимаю, центральная фигура, фюрер, вождь, но ведь ему недолго-то осталось. Паршивец на ладан дышит, сколько ему? Семьдесят? Восемьдесят? Не легче было бы устранить, например Геббельса? Или Геринга? В конце концов, всегда остаётся эта сука Гиммлер. Давайте лучше его, очкарика, как собаку пристрелим. – Разница есть, – ответил французу Кайл. – И разница эта большая. Хельмут, не потрудитесь объяснить? – Я? – неожиданное предложение слегка огорошило немца. Однако он быстро собрался и продолжил. – А, впрочем… Понимаете, Поль, фигура Адольфа Гитлера в современной Германии важна едва ли не более, чем в тридцатых годах, в дни становления его режима. Тогда фюрера ещё можно было заменить кем-либо, пусть даже тем же Геббельсом. Теперь – точно нет. Он есть абсолют, критическая точка, связывающая воедино все узлы противоречий, что накопились в рейхе за долгие годы. Именно его существование сдерживает всё возрастающую фракционность внутри рейха. И я не говорю даже о Геббельсе и Геринге – двух претендентах на престол фюрера. Я имею в виду ещё и сторонников Гесса и Шпеера, выступающих за достаточно радикальные реформы либерального и капиталистического характера. Не стоит забывать также и об СС и их вождях. Конечно, Генрих Гиммлер поддерживает притязания Геббельса, однако поддерживает он их сам. Лично. Симпатии остальных видных фигур в СС остаются нам неизвестны, а потому их поведение в критический момент предсказать очень трудно, если не невозможно. Добавьте к этому абсолютно нежизнеспособную экономику, построенную на рабском труде, стагнирующую армию и волнения на окраинах, и вы получите того самого монстра Франкенштейна, которого из себя ныне представляет Великогерманский рейх. Единственная скрепа, что не даёт чудовищу рассыпаться – это его создатель, Адольф Гитлер. И именно поэтому наша сегодняшняя задача состоит в том, чтобы ликвидировать и это последнее препятствие. Хельмут закончил, явно дав это понять, сложив руки на коленях. – Прекрасно, Хельмут, – похвалил молодого человека Кайл. – Однако это ещё не всё. То, что рейх моментально развалится на тысячу осколков, когда умрёт фюрер, это ясно всем. Однако, ты не учёл, что у разорванной гражданской войной и погруженной в хаос страны останутся ядерные боеголовки, способные долететь почти до любой точки планеты. Свердловск, Кейптаун, Нью-Йорк, Рим и Токио, каждый из этих городов окажется под угрозой удара. И это не те маломощные бомбочки, что сограждане Максима сбросили на немецкие армии в сорок пятом. Это мощнейшие средства ядерного поражения, натуральное оружие Судного Дня. И уж поверь мне, фанатиков, что осмелятся запустить ракеты в воздух, в рейхе полным-полно. Кайл неожиданно усмехнулся. – Только вот паранойя фюрера сыграла нам на руку. Коды от запуска немецких ядерных ракет он всегда носит с собой, в личном чемоданчике. Готов поспорить, что он подкладывает его под подушку, когда засыпает и не расстаётся с ним даже в туалете. Стоит только уничтожить эти жизненно важные для рейха бумаги и весь его атомный арсенал превратиться не более чем в груду металлолома и радиоактивных изотопов, бесполезно пылящуюся в пусковых шахтах. Кодов больше нет ни у кого. Вообще. Они в единственном экземпляре и экземпляр этот хранится у стареющего и впавшего в маразм фюрера. Улавливаете, к чему я клоню? С ракетами рейх, впавший в гражданскую войну – угроза всему живому на планете. Без них – всего лишь раздробленная и слабая страна, экономика которой просто-напросто не выдержит крупномасштабной войны. А мы это войну устроим, не сомневайтесь. Соединённые Штаты ещё с лета ведут тайные переговоры с Чёрной Армией, чтобы ударить по рейху с двух сторон, едва фюрер умрёт. Идут сложные и запутанные дипломатические игры с Италией и Испанией, что давно перестали быть союзниками Германии и готовый предоставить плацдарм для удара по ослабевшей империи в обмен на экономическую помощь. Наши капиталы постепенно выводятся из Японии, едва-едва вылезшей из экономического кризиса. Азиатская Сфера Процветания, конечно, уже давно не союзник немцам, однако, в случае, если они решат поддержать своих давних друзей, мы моментально парализуем их, и без того на ладан дышащую экономику. К тому же, изгнание японцев из Сибири было обязательным условием Чёрной Армии. Всё готово для последней, решающей битвы, господа. Единственное, что нас до сих пор сдерживало – это наличие атомного оружия. – То есть, – уточнил Поль. – Наша миссия состоит даже не в том, чтобы убить фюрера, а в том, чтобы уничтожить этот самый его чемоданчик? – Именно, Ватсон! – обрадованно воскликнул Кайл. – Нам необходимо будет проникнуть на территорию загородной резиденции фюрера, якобы для передачи сведений о готовящемся покушении его личным телохранителям. В этом нам поможет Максим. Затем, ликвидировать фюрера, сжечь дотла коды запуска и покинуть резиденцию. Нам будет необходимо добраться до Ростока**, где мы, с помощью друзей Хельмута, переправимся в рейхспротекторат Дания, а оттуда уйдём в независимую и нейтральную Шотландию для получения дальнейших указаний. Есть вопросы? – Есть, – спросил Поль. – Почему именно Дания? – Потому что это один из самых свободных рейхспротекторатов, – равнодушно, сложно разжёвывая очевидные вещи, ответил Кайл. – Немцы считают датчан такими же как они, равноправными арийцами, поэтому режим оккупации там не слишком суров. Им позволяют торговать и с Соединённым Штатами, и с Японией и даже с Италией. Таким образом они надеются купить лояльность датчан. Нельзя, правда, сказать, что в этом они не преуспели. Однако именно из-за такой политики торговых послаблений, Дания стала, по сути, дырочкой в непроницаемом железном занавесе, нависшем над Германией. Едва Кайл закончил говорить, все погрузились в задумчивое молчание. Каждый думал о своём, неведомом другим, каждый, по сути, подводил итог под собственной жизнью. Потому что как бы не храбрился американский разведчик, как бы не распинался о нейтральной Шотландии и ждущем их в Ростоке корабле, все прекрасно понимали, что живыми из этой авантюры они вряд ли выйдут. – В таком случае, – прокряхтел Поль. – Я бы тоже хотел попросить вас об одной услуге. – Всё, что в наших силах, – серьёзно ответил Кайл. Остальные согласно кивнули. – Вот в той закусочной, – Поль кивнул на кафетерий, рядом с которым остановился автомобиль. – Продаются лучшие в Берлине баварские колбаски. Я абсолютно серьёзно. Будет очень обидно погибнуть, не насладившись ими в последний раз. На губах Кайла расцвела расслабленная и довольная улыбка. Он согласно кивнул. – В таком случае, Поль, если это действительно вкуснейшие колбаски во всём Берлине, я думаю, что и остальные не откажутся их попробовать. Возьмите, пожалуйста, четыре порции. Вам нужны деньги? – Деньги – брызги, – с хохотом отозвался Поль, выбираясь из автомобиля. – Мы их на небо не унесём. Ждите тут. И не смейте уезжать без меня, я не хочу пропустить всё веселье!***
Мартин Пфельц любил свою работу. Она была непыльной, за неё неплохо платили, а его самого, штурмбанфюрера дивизии «Лейбштандарт Адольф Гитлер» сильно уважали в высших кругах немецкой элиты. Он мог со спокойной душой щеголять в офицерской форме на дорогих столичных балах и светских раутах, не изнуряя при этом себя ни постоянными тренировками, ни километровыми маршами, ни палочной строевой подготовкой. В его ведомстве находился лишь один, пусть и чрезвычайно важный контрольно-пропускной пункт, на котором он, правда, нес службу почти круглосуточно. Все его рабочие обязанности заключались в том, чтобы лениво смотреть на пыльную автодорогу, что вела к загородной резиденции фюрера, внимательном досмотре личных лекарей, что в последнее время зачастили к Гитлеру, а также осмотр караулов три раза в день. Последнее, кстати, было ему совсем не в тягость, а даже наоборот, позволяло размять кости и поорать на солдат, у которых бляха на ремне было недостаточно чистой. Не работа, а самая настоящая мечта. Впрочем, сегодня возникли непредвиденные осложнения. – Я ещё раз повторяю, – стараясь придать своему голосу как можно более угрожающий тон, говорил Мартин. – Я не могу вас пропустить без надлежащего досмотра. – У нас важная информация, которую необходимо немедленно передать Александру фон Штирлицу, личному телохранителю фюрера! – визгливо спорил с ним водитель новенького «Фольксвагена». Мартин Пфельц тяжело вздохнул, ёжась от холодного декабрьского ветра. Из своего тёплого и нагретого кабинета он выскочил в одной форменной рубашке, не удосужившись надеть китель, понадеявшись на то, что непрошенные гости быстренько уберутся восвояси. Теперь он жалел о своём поспешном и необдуманном решении. Мартин намеревался уже дать команду своим солдатам, чтобы взяли автомобиль на прицел, а затем велеть придуркам немедленно убираться отсюда, однако из глубины машины вдруг раздался сухой старческий голос, смутно знакомый Пфельцу. – Штурмбанфюрер, подойдите сюда. Донельзя лениво, нарочно замедляя шаг, Мартин подошёл к заднему окну. Однако едва чёрное непроглядное стекло опустилось, вся спесь мигом слетела с надменного начальника пропускного пункта. Он резко выпрямился и отдал честь. – Вы знаете, кто я такой, штурмбанфюрер? – обратился к нему облысевший старик в форме бригадефюрера. – Так точно, герр Штирлиц. – Хорошо. Вы знаете, чем я занимался всю свою жизнь, герр штурмбанфюрер? – Так точно, герр Штирлиц. – Прекрасно. Как вы думаете, герр штурмбанфюрер, способен ли такой человек как я, отдавший служению рейху тридцать лет собственной жизни, на предательство? – Я… нет… – Мартин замялся. Стальные и суровые глаза старика снова и снова цеплялись за него своим не отпускающим взглядом. Чёрт возьми, он действительно не мог их пропустить! У него были совершенно конкретные приказы! Он не может никого допустить к фюреру без прямого приказа рейхсминистра Геббельса! – Я слышу в вашем голосе нотки сомнения, герр штурмбанфюрер. Скажите, как вас зовут? – Мартин Пфельц, герр Штирлиц. – Так вот, скажи мне, Мартин, – спокойным, но нетерпящим возражений тоном, продолжал старик. – У тебя есть дети? – Есть, герр Штирлиц. Мальчик. Пять лет. – Это прекрасно, Мартин. Германии нужны новые солдаты. А скажи мне ещё кое-что. Кем твой сын хочет стать, когда вырастет? Мартин на секунду замялся, но потом всё же ответил. – Он хочет стать первым немецким космонавтом, герр Штирлиц. Мальчика очень интересует всё, что связано с космосом. Старик удовлетворённо кивнул. – Прекрасное стремленье. Я уверен, что ты хорошо воспитываешь своего сына, Мартин, раз у него с самого детства мечты настоящего мужчины. Именно такие, как он будут двигать наше Отечество дальше, ты согласен со мной? – Да, герр Штирлиц. – Очень хорошо. А скажи мне, Мартин, насколько проще будет твоему малышу осуществить свою детскую мечту, если его отца наградят Железным крестом за помощь в предотвращении покушения на самого фюрера? – Намного проще, герр Штирлиц. – Великолепно, в этом мы с тобой согласны. Героям рейха живётся всегда лучше, чем простым штурмбанфюрерам, правда ведь? А скажи мне ещё вот что. Какие препятствия возникнут на пути твоего сына, если кто-то узнает, что именно по вине его отца покушение не было предотвращено? Ответом ему было лишь затянувшееся и тяжёлое молчание. – Мы поняли друг друга, Мартин? – спросил старик. – Поняли, герр Штирлиц. – Так может, всё-таки пропустишь нас? – Так точно! – Замечательно. И доложи Александру фон Штирлицу, что мы прибыли, он ожидает нас. На негнущихся ногах Мартин Пфельц отошёл от автомобиля и махнул солдату, отвечавшему за шлагбаум, чтобы тот пропустил этих странных гостей. Затем, всё также ёжась от холода, штурмбанфюрер направился к себе в кабинет, вызванивать личного телохранителя Гитлера. На душе у него от чего-то скребли кошки.***
– Чёрт, Максим, ловко у вас получилось, – радостным и слегка дрожащим голосом обрадовался Кайл, когда автомобиль миновал ворота загородной резиденции фюрера. – Годы тренировок, – скромно принимая похвалу, ответил Максим Максимович. – Подвязанные, к тому же, на дисциплину и коррумпированность нынешних немцев. Не имею понятия, как в них эти две черты уживаются. – Я думал, нас схватят, – неожиданно жалобно и облегчённо признался Хельмут. – Максим… да, и Поль тоже. Я бы хотел вам сказать, пока всё не началось… Я бы хотел попросить прощения у вас от всего немецкого народа. Я сожалею о том, что мы сотворили с вашими странами. Мне действительно очень жаль. Так не должно быть. Максим Максимович впервые с интересом посмотрел на молодого немца. – Так ведь именно для этого ты здесь, правильно? – задал он вопрос. – Чтобы всё исправить. Пусть даже и ценой своей жизни. – Д-да, – сглотнув, согласился Хельмут. – Именно ради этого. Я понимаю, что прощение не даётся просто так. Его нужно заслужить, в том числе, и своей собственной кровью. На лица Максима Максимовича заиграла тёплая улыбка. – Я рад это слышать именно от тебя. Действительно рад. Лишь Поль хранил гробовое молчание. Он сосредоточенно вертел своими пальцами, складывая из них непонятные знаки, неотрывно при этом глядя на тыльные стороны своих ладоней. Наверное, он так успокаивался. Автомобиль катил по широкой каменистой дороге, проложенной сквозь всю огромную площадь загородной резиденции. За окнами мелькали бесконечные сады, аллеи, заполненные мраморными статуями, оранжереи с редкими растениями и небольшие, специально высаженные, рощицы из невысоких деревьев. Все знали, как фюрер любит природу. Когда машина подъехала к гигантских размеров особняку, выполненному в старогерманском, готическом стиле, на его широких ступенях четвёрку заговорщиков уже ждали. Там стоял высокий, идеально выбритый человек с голубыми глазами и светлыми волосами. Одет он был в чёрную форму СС, однако фуражкой пренебрёг. На боку у него висела широкая кобура, судя по форме, вмещающая «Вальтер» шестидесятого года выпуска. Конечно, на первый взгляд в нём было мало от того ветхого старика, что выбирался из остановившегося автомобиля, однако, если приглядеться, можно было заметить, насколько они похожи. Настолько, насколько бывают похожи только близкие родственники. – Отец, – поздоровался со стариком Александр фон Штирлиц. Они долго и крепко обнялись, как будто долгое время не виделись, хотя с их последней встречи прошло едва ли больше пяти дней. – Остальные, – личный телохранитель Гитлера кивком головы поприветствовал ещё троих заговорщиков. Француз, американец и немец поприветствовали его в ответ. – Времени у нас мало, – с ходу начал Александр. – На воротах сегодня, к сожалению, Пфельц, а он слишком жуткий карьерист для того, чтобы не доложить о вашем прибытии. Максимум через полчаса тут будет, по меньшей мере, взвод эсэсовцев, просто для того, чтобы удостовериться, что с фюрером действительно всё в порядке. А когда начнётся кутерьма, «Лейбштандарт» тут же поднимется по тревоге, и тогда начнётся настоящая бойня. Поэтому прошу всех как можно быстрее следовать за мной. Заговорщики согласно кивнули, а затем быстрым шагом устремились за Александром, ведущих их внутрь особняка. – Адольф Гитлер сейчас в западном крыле, принимает у себя в покоях доктора, – тихо объяснял Александр, ведя четвёрку по запутанным коридорам и лестницам. Вчера у него стало плохо с сердцем, поэтому при нём, помимо меня, неотрывно находятся два солдата из всё того же «Лейбштандарта», собственно, его доктор и Ева Браун. Всех их необходимо ликвидировать в кратчайшие сроки, буквально за секунды. В самом особняке ещё минимум пятеро эсэсовцев, не считая тех двоих, что неотступно следуют за Гитлером. Они немедленно сбегутся на шум. У вас есть оружие? – спросил он. – Четырёхзарядный «Вальтер», специальный, – отозвался Кайл. Александр неодобрительно покачал головой. Специальный «Вальтер» был оружием хоть и скрытным, но маломощным, непригодным для затяжного боя. – Аналогично, – ответил Хельмут. Мина Александра стала ещё кислее. Поль же безмолвно вытащил из-за пазухи старый восьмизарядный «Люгер» времён Второй Мировой. Александр удивился, но одобрительно кивнул в знак уважения. – Тогда на вас, – он обратился к Полю. – Двое солдат. Они будут стоять возле дверей, но в само помещение, где находится фюрер, войдут только тогда, когда прогрохочет первый выстрел. Я подожду, пока мы, все четверо, не войдём в комнату, а затем ликвидирую Гитлера, его врача и Еву Браун. На вас – почётный караул. Готов поспорить, что ворвутся они почти мгновенно, но на вашей стороне будет элемент неожиданности, так что вам не составит труда уложить их на месте. Вооружены они пятьдесят четвёртыми «Геверами», машины хорошие и мощные, подойдут для нашего дальнейшего прорыва. Отец? – он обернулся на Максима Максимовича. Тому оставалось лишь виновато развести руками. Он не был вооружён. Губы Александра на секунду сжались в тонкую линию. – Тогда просто не суйся на линию огня, пока мы не раздобудем тебе что-то приличное. Вы же двое, – он обратился к Хельмуту и Кайлу, – на подхвате. Всё ясно? Тогда за тем коридором будут уже покои фюрера, всем заткнуться. Они шли по длинному коричневому коридору, по бокам которого стояли бюсты древних германских королей и римских полководцев, а на стенах висели картины, изображающие героев древних скандинавских мифов. Посередине коридора находились двойные массивные двери, которые, словно церберы, сторожили двое солдат в чёрном. Александр спокойно прошёл мимо них, будто не замечая, а затем рывком распахнул двери. Заговорщики тут же последовали за ним. Картину, представшую перед ними, можно описать как идиллическую. В центре просторной и светлой комнаты на деревянном и массивном кресле-катале развалился постаревший и укрытый шерстяным пледом фюрер германской нации, весь седой, с побелевшими от старости усами-щёткой и свисающей кожей в коричневых отметинах. Рядом с ним, в белом халате, сидел относительно доктор, замерявший ему давление на ручном тонометре. А чуть вдали, на небольшом стульчике с мягкой спинкой находилась и постаревшая супруга фюрера, читавшая какой-то толстый роман в тёмно-синей обложке. – Александер! – радостно поприветствовал своего телохранителя фюрер дребезжащим и сорванным голосом. – Наконец-то ты здесь. Мне кажется, что этот коновал так и жаждет… Выстрел. Лицо доктора резко вытягивается, глаза округляются, когда на его лицо брызгает кровь. Выстрел. Светило медицины, схватившись за грудь, падает на спину, суча в предсмертных агониях ногами. Из испуганных рук Евы Браун с грохотом выпадает книга. Выстрел. Первый из двух солдат, с грохотом ввалившихся в помещение, падает замертво. Выстрел. Скотская любовница диктатора валится со стула, тщетно зажимая тонкой морщинистой рукой разорванную в клочья шею. Выстрел. Второй привратник фюрера оседает по стене, оставляя на ней размазанный кровавый след. Всё кончено. – Чемодан! – не своим голосом ревёт Александр, бросаясь к двери и занимая позицию. Его манёвр повторяет и Поль, поднимая с одного из трупов штурмовую винтовку и контролируя с её помощью другую часть коридора. Кайл немедленно, едва не споткнувшись, бросается к чемодану, стоящему у подножия кресла-качалки. Чемодан немного запачкан недавними брызгами. Кайл, однако, этого не замечает, он изо всех сил пытается открыть его, однако упрямые замки не поддаются. В конце концов, он не выдерживает и, выхватывая пистолет, бьёт его рукоятью по замкам чемодана. Тот раскрывается, бумаги тут же разлетаются по всей комнате. – Жги! Жги бумаги! – торопит его Поль. Из коридора уже слышны тяжёлые шаги. Дрожащими руками Кайл достаёт из кармана зажигалку. Алюминиевый квадратик со звоном открывается, щёлкает кремень. Через секунду бензиновый огонь уже жадно пожирает первый лист, а Кайл тем временем подносит к огоньку вторую бумажку. Через полминуты от ядерного арсенала Великогерманского рейха остаётся лишь пепел. В коридоре одновременно с этим слышны выстрелы. Поль переводит винтовку в полуавтоматический режим огня и поливает наступающих солдат очередями. Александр более экономен, его пистолетные выстрелы одиночны и убийственно точны. Рядом с ними, припав на одно колено и неловко держа пистолет, находится Хельмут, стараясь, по мере возможностей, прикрыть товарищей. Наконец, выстрелы прекращаются. Из коридора слышны только предсмертные стоны. Поль и Александр встречаются глазами и согласно кивают друг другу. – Всё готово? – оборачиваясь, спрашивает Александр у Кайла. – Только пепел, – утвердительно отвечает американец. – Прекрасно, – кивает ему Александр и, распрямившись, делает контрольный выстрел в голову фюрера. – К машине, бегом! Мёртвый диктатор молчаливо наблюдает за удаляющимися убийцами.***
– Твою мать, они уже здесь! – крикнул Александр, едва в лобовом стекле показался блокпост. – «Лейбштандарт» прибыл, разворачивай, разворачивай! Солдаты СС, занявшие позицию на блокпосте, едва заметив мчащийся на всей скорости автомобиль, вскинули автоматы и открыли ураганный огонь. Александр, Хельмут и Максим Максимович, сидящие на заднем сидении, тут же пригнулись, укрываясь от барабанивших по корпусу машины очередей и принимая напряжёнными спинами мелкую стеклянную крошку от простреленных окон. Кайл резко дёрнул руль влево, пытаясь уйти от кинжального огня. Поль, выбивший боковое стекло, отчаянно отстреливался без каких-либо видимых результатов. – Уходи с дороги! – орал Александр. – В рощу давай. Автомобиль с рёвом, вырывая из ухоженного газона куски земли, рванулся в сторону ближайшей небольшой липовой аллеи. Эсэсовцы ещё некоторое время продолжали вести огонь вслед удаляющемуся автомобилю, однако вскоре бросили это гиблое дело и, запрыгнув в свои штатные армейские джипы, продолжили преследование. Автомобиль с заговорщиками же тем временем мотыляло из стороны в сторону. Прострелянное колесо не давало водителю выровнять машину и разогнаться до хоть сколько-нибудь приличной скорости. Кайл никак не мог справиться с управлением, дёргая руль то влево, то вправо, поочерёдно давя на педали газа и тормоза. В конце концов все его манёвры закончились тем, что машину резко повело влево, прямо на толстый и массивный ствол липы. Всех, находящихся в салоне одновременно бросило вперёд, Поль расквасил нос об массивный бардачок, под капотом автомобиля что-то резко хрустнуло, а затем надрывное гудение двигателя вдруг прекратилось. – Всё, – констатировал факт Александр. – Приехали. Давайте бегом из машины, ещё есть шанс оторваться. – Какой шанс?! – отчаянно спросил Поль. – у нас на ховсте по меньшей мере взвод. Они нас в порошок сотрут! Если ещё и вертолёты в воздух додумаются поднять, то нам точно крышка. А они, готов поспорить, уже летят в нашу сторону. – Меньше болтай, балбес, – огрызнулся Александр. – Вот в той стороне, – он указал рукой. – Личный гараж фюрера. Все автомобили бронированные, с непробиваемыми стёклами. Сможем взять хотя бы один – шансы уйти живыми резко повысятся. Давай, пошёл! Этих слов было достаточно. Никому больше не нужно было ничего объяснять. Вся пятёрка резко сорвалась с места и побежала вслед за Александром, задавшим по-настоящему сумасшедший темп. Все прекрасно понимали, что сейчас у них выбор очень простой: либо бежать быстрее немецких автомобилей, либо принять свою незавидную участь. Никто не обращал внимания ни на тяжесть штурмовых винтовок, снятых с трупов, ни на тяжёлую одышку, ни на рёв моторов позади беглецов. Никто, кроме, наверное, Максима Максимовича. Он отвлёкся лишь на секунду, лишь на миг оглянулся, чтобы понять, как близко от них была погоня, однако это мгновение стало для него роковым. Выстрела он не услышал. Зато очень хорошо почувствовал. Первая пуля вошла в крестец, заставив старика взвыть от боли и плашмя растянуться на пыльной парковой дорожке. Вторая вошла в правое плечо, слегка развернув одуревшего от боли Максима Максимовича. Старый советский разведчик ощущал всё, как в тумане. Сквозь непробиваемую многослойную плёнку на ушах он едва мог расслышать отчаянные вопли своего сына, едва чувствовал грохот выстрелов и хлопки автоматных очередей, когда остальные заговорщики вступили в отчаянную и ненужную перестрелку. Он чувствовал, всем своим телом чувствовал, как тепло покидает его жилы. И, что самое страшное, он не мог этому противиться. За свою долгую жизнь Максим Максимович привык сопротивляться ударам судьбы, в какое бы место они не были направлены, однако теперь такая возможность была ему недоступна. Максим Максимович попытался достать винтовку, которую прижимал к земле тяжестью своего тела, однако у него не получилось. Он чувствовал, как смерть подходит к нему всё ближе, не обращая внимания ни на огненный шквал вокруг, ни на полные ярости крики его сына. Она просто пришла, аккуратно погладила Максима Максимовича по морщинистой щеке и улыбнулась улыбкой его первой жены. Прошло семнадцать долгих мгновений, семнадцать бесконечных ударов сердца, прежде чем Максим Максимович принял свою судьбу. Семнадцать мгновений зимы прошло, прежде чем Максим Максимович, лёжа на горячем декабрьском снегу, улыбнулся смерти в ответ.***
Великогерманский рейх, Столица Мира Германия. 3 декабря, 1962 года. Вечер.
Рейнхард Гейдрих ждал звонка. Именно поэтому, едва его лакированный настольный телефон разразился трелью, рука тут же метнулась к трубке. Пусть, возможно, это было и немного недостойно для всегда выдержанного и холодного главаря СС, но сейчас ему было на это наплевать. Интересы рейха были важнее. – Герр Гейдрих? – спросил молодой голос в трубке. – Да, Георг, я слушаю, – на секунду в голосе Рейнхарда промелькнуло слабовольное дребезжание, однако он моментально подавил в себе этот трусливый порыв. Если слухи верны, то у него нет права поддаваться слабости. – Наши предположения оказались верны. Фюрер мёртв. Убийц захватить не удалось, они ушли через северную часть Берлина в направлении Мекленбурга. Скрылись в лесах, едва вырвались из Столицы Мира. За ними в погоню высланы айнзатцгруппы при поддержке вертолётной авиации. Будьте уверены, герр Гейдрих, мы их поймаем. – Другой вопрос, – продолжал протеже Гейдриха, юный Вальтек-Пирмонт. – Что нам делать дальше, герр Гейдрих? События развиваются… немного не по плану, а ни следа партии Геббельса, ни следа партии Геринга моим людям отыскать не удалось. Фюрера убил кто-то со стороны, имеющий, к тому же, связи в высших эшелонах рейха. На месте побоища найден труп Макса Отто фон Штирлица, бывшего руководителя шестого отдела РСХА, а личный телохранитель Адольфа Гитлера, Александр, сын фон Штирлица, пропал бесследно. Я, честно говорю, герр Гейдрих, не имею ни малейшего понятия, кто бы это мог сделать. И от этого мне немного не по себе. Новость о том, что фюрер мёртв, не удастся долго сдерживать. Наши враги узнают об этом к полуночи, если уже не узнали, а народ рейха – максимум к завтрашнему вечеру. Поэтому я спрашиваю, герр Гейдрих, какие будут указания? После этих слов своего помощника, наполненных искренним страхом, непониманием и паникой, Рейнхарда вдруг прошиб холодный пот. Он сидел за своим широким столом в своём личном кабинете и не мог вымолвить не слова, словно громом поражённый. Он вдруг очень отчётливо осознал, что именно от того, что сейчас будет сказано, его, Рейнхарда, приказов, в данный момент зависит судьба Германии. То, к чему он так долго шёл, находилось в его руках, однако… Однако ничего, кроме дикого и животного ужаса осуществлённая мечта ему не принесла. Тем не менее, сглотнув и смахнув каплю пота, выступившую на лбу, Гейдрих всё же взял себя в руки. – Нам придётся немного поторопить события, Георг. Начинайте делать то, что задумали. Я хочу, чтобы уже через два дня Геринг и Геббельс грызли друг другу глотки. Также наладьте связь с полевыми командирам дивизии «Лейбштандарт» и передайте, что им необходимо немедленно прекратить преследование заговорщиков и сосредоточиться на том, чтобы в кратчайшие сроки занять ключевые места в Столице Мира. Именно вы и поможете им это сделать. Мосты, теле- и радиовышки, административные здания, ты понимаешь, о чём я, учить тебя не нужно. Повторяю ещё раз: начинай операцию «Лютер». Отто Дитриху я позвоню сам. Ты всё понял? – Так точно, герр Гейдрих. – Прекрасно, конец связи. Рейнхард действительно положил трубку, однако только для того, чтобы снова её понять и набрать новый номер по выделенной линии. Спустя минуту ожидания, хриплый голос наконец-то ответил шефу гестапо. – Да, Рейнхард? – Отто, наш час настал, – пафосно обратился Гейдрих к командиру дивизии «Лейбштандарт Адольф Гитлер» Отто Дитриху. Конечно, шеф гестапо вполне мог обойтись и без этих напыщенных фраз, однако Дитрих их обожал. И было бы совсем неразумно не тешить самолюбие человека, от которого зависели не только твои далеко идущие планы, но и твоя собственная жизнь. – Фюрер подло убит нашими врагами, а значит пришло время решительных действий. Германия стоит на краю пропасти, и только мы с тобой в силах предотвратить её падение. – Я слушаю. Что мои солдаты должны сделать? – Для начала – арестовать рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Операция «Лютер» началась, мой друг…