уверена, ты видел, что случилось с моим сердцем

Шторм на воде не заканчивался, и все синоптики предсказывали, что он продлится ещё несколько дней. Впрочем, в Бирмингеме им верили куда меньше, чем Полли Грей, которая в обед первого августа обмолвилась одной официантке в баре Шелби, что шторм закончится не раньше пятого числа. Новость мгновенно разнеслась по городу, как и то, что Полли была удивительно рада сообщать это. Поговаривали, что дело в жене её племянника, Беатрис Шелби, которая исчезла почти полгода назад, а теперь вернулась, причём с ребёнком в животе. Об этой ситуации толковали многие, но тихо и недолго, потому что нарваться на гнев Козырьков, не любивших чесания языком по их души, можно было быстро и весьма болезненно. Никогда не знаешь, кто станет «наушником». Артур Шелби родился третьего августа и по знаку зодиака был львом. Он сам никогда не читал гороскопы, а если надо было что-то узнать у звёзд, обращался к одной из цыганок, с которой дружила Полли. Зато Эйда зачитывалась чёртовыми газетами, где на последних страницах писали все эти предсказания, гороскопы и «разговоры со звёздами». Джон даже шутил, что им можно со знакомыми цыганками-гадалками издавать собственную газету про гороскопы и знаки зодиака, раз люди в это верят; Полли несколько раз давала ему за такие слова подзатыльник, но Джон не прекращал шутить. Как-то утром ― это было ещё до войны ― Артур даже с удивлением обнаружил свою жену за столом со своей сестрой, которые смеялись над чем-то в газете. Шелби раздражённо пыхнул на Эйду, словно говоря: «и это на тебя променяла меня моя жена?», но сестра оказались быстрее: ― О, лев проснулся, ― и засмеялась. Беатрис расслабленно улыбнулась ничего не понимающему мужу. ― Гороскопы читаем, ― объяснила она, и Артур снова фыркнул ― в этот раз даже надменно. ― Тут говорится, что… ― Звёзды говорят, что тебе сегодня светит удача, ― со слащавой улыбкой проговорила Эйда. Была бы здесь Полли, уже давно бы хлопнула её по плечу ― племяннице она подзатыльников не раздавала. ― Здесь всё о твоей личности. ― Я о своей личности и так всё знаю, ― и его глаза метнулись к Беатрис, словно говоря: «и моя личность очень хотела бы просыпаться рядом с женой, а не обнаруживать её на кухне за не самым умным занятием». ― Вообще-то, очень похоже на тебя, ― примирительно заметила Беатрис, кивая на открытую страницу газеты. Эйда весело рассмеялась. В общем, если обобщить все гороскопы, которыми Эйда с Беатрис иногда донимали Артура, выходило, что он великодушный и сильный мужчина, действительно достойный признания. Любит делать широкие жесты, даря «шубы с барского плеча». Не похож внешне на царя зверей, но королевскими амбициями наделен. Но всё это не так было важно, как то, что у Артура был день рождения третьего августа. То есть завтра. С одной стороны, Артур аккуратно намекнул, что никакого подарка он от Беатрис не ждёт, в том смысле, что одно её присутствие радует его и он будет рад, если она просто останется. Это было по-своему мило, но Беатрис не хотела, чтобы всё прошло так. Между ней и Артуром восстановилась тонкая связь, и девушка хотела поддержать её, а не отдаляться. На подарки у неё всегда была большая фантазия, в этом ей отказать было нельзя. На первый праздник Артура, который они встречали вместе, ― почти перед самой свадьбой, ― она подарила ему семейный перстень, который раньше принадлежал ещё её деду, прадеду и так почти пять поколений. ― Это надо было передавать сыну, но сейчас есть только я и мой муж, ― слегка смущённо пояснила Беатрис, наблюдая за тем, как Артур примеряет тяжёлый золотой перстень на указательный палец правой руки. ― Я буду достоин такой чести, Беа, ― пообещал её новоявленный жених серьёзно, глядя в её серые глаза. Беатрис улыбнулась. Она очень волновалась, что Артур не оценит такого жеста, ведь фактически это был даже не подарок, но Артур и вправду отнёсся к перстню очень ответственно и до сих пор носил его. Потом она поняла, что для её мужа это означало лишний раз убедиться в том, что Беатрис воспринимает его как члена своей семьи. Потом их на четыре года разделила война, и Беатрис не могла дарить ему что-то необычное ― во-первых, на фронт не всё можно было отправить, а во-вторых, что-то дорогое могли украсть по пути. Поэтому им приходилось ограничиваться письмами и маленькими символическими подарками: Беатрис отсылала ему гербарий из цветов Бирмингема, чтобы напоминали о доме; самолично вышитый носовой платок, на который она утратила кучу времени и исколола все пальцы, но Артуру об этом знать не нужно было; написанный ею самой стих про их историю отношений, где вместо подписи стоял отпечаток её губ любимой светло-красной помадой. К августу 1918 Артур уже был дома, и Беатрис преподнесла ему особый подарок ― шкатулку с письмами, которые она писала, но по разным причинам не отправляла ему на фронт. Но для них обоих это было уже не так важно, ведь до сих пор не проходила радость от осознания того, что они наконец-то вместе, рядом… И вот сейчас Беатрис снова не знала, что делать с днём рождения мужа. Обращаться к кому-то она не видела смысла ― от неё Артур ждал только одного, но подарить ему своё возвращение… Беатрис чувствовал себя проституткой даже когда просто думала об этом, поэтому хотела придумать нечто другое. На утро второго числа Беа уже была готова выть. Хотелось что-то простое и символичное, что-то такое, что дало бы Артуру надежду на лучшее… Но его надеждой на лучшее была она сама, а обещать что-то только из-за праздника Беатрис не могла. Ей хотелось сделать вид, что всё так, как всегда, и этот праздник ничем не отличался от всех остальных… Но он отличался, и скрыть это было нельзя. Вообще, у них все дни рождения Артура были специфичными ― в медовый месяц, на фронте, после фронта и теперь, когда она от него ушла и ещё не вернулась. Беатрис от этих мыслей пробирало на смех, но он быстро проходил, когда она понимала, что проблема так и не решилась. ― Сделаю ему открытку своими руками и напишу стих, ― пробормотала девушка, сидя на кровати и слушая, как на улице громко переговариваются Томми и Джон, споря, в каком баре лучше провести праздник брата. Все эти размышления уже переросли в хаос в голове, причём такой, что сидеть на месте не осталось сил, и Беатрис начала ходить. Она нервничала, а когда Беа нервничала, ей становилось тяжело. Особенно в последние дни ― живот у неё стал тяжёлым, хотя раньше Беатрис было легко с ребёнком внутри неё, при этом ей казалось, будто она похудела. В её положении каждый килограмм ― неважно, прибавлялся он или уходил ― ощущался весьма чётко. Беатрис была почти рада, что осталась здесь ― в родном, спокойном доме, в тёмном уголочке ей было куда комфортнее. Из-за приближающегося праздника она уставала, ей хотелось больше отдыхать, спать, даже появилась какая-то апатия. ― Я прям как кошка, ― хмыкнула Беатрис вслух, рассматривая потолок. Она стояла, опираясь на подоконник ягодицами, и эта поза почему-то казалась ей ужасно удобной. Так, по крайней мере, не слишком сильно ощущалось давление в животе, которое становилось всё чаще и было довольно неприятным. ― Те тоже ищут спокойное, тёплое место, чтобы родить. Заболела спина. Беатрис поморщилась ― наверняка опять переела на завтраке, тётушка Полли всё кормила её и кормила. Вчера она съела даже слишком много ― её рвало, а ко всему этому добавилась ещё и ненавязчивая тянущая боль внизу живота и постоянно напряжённая поясница. Беатрис рассматривала потолок, словно в нём было что-то по-настоящему важное, пока паззл в её голове медленно складывался без её участия. Дышать приходилось с трудом — с хрипом и свистом. Девушке хватило целых пять минут, чтобы до неё дошло. И то только когда по ногам быстро побежала вода, а живот скрутило схваткой. Поняв, что происходит, девушка сделала пару глубоких вдохов-выдохов. ― Наконец-то, ― прошептала она, аккуратно прикасаясь к низу живота кончиками пальцев. В голове была кристально чисто, ни одна лишняя мысль не проскальзывала. Да и как можно было ― Беатрис так долго ждала этого ребёнка, так готовилась. Она не совсем понимала, что именно её ждёт, все рассказы о родах сводились к тому, что всё зависит от самой женщины, но Беа была просто рада тому, что это начало происходить. Внутри неё появилось чувство, которое сложно было описать ― словно пятилетний ребёнок ложится спать в Новый год, зная, что утром найдёт под ёлкой желанный подарок. Беатрис тоже через десяток часов, вероятно, получит самое ценное, что только может быть. Теперь важным было сообщить это другим. Кричать на весь дом не хотелось ― напугает только, и не важно, кого позовёт. Беатрис напряжённо выпрямилась. Вздохнув и прислушавшись к тому, что происходило внутри неё с ребёнком, она сделала пару шагов, словно собиралась прокрасться мимо хищника, а потом быстро и бодро ― насколько ей позволяла осложнившееся положение ― вышла из комнаты и начала спускаться вниз. Силы, благо, подвели только у подножья лестницы, и Беатрис, передохнув секунд десять, зашла в гостиную. Все Шелби были там. Когда она вошли, Полли мгновенно встала, но никто не обратил внимание ― Полли в эти дни поддерживала Беатрис в любой мелочи и не позволяла ей стоять или трудиться больше меры, хотя никто и не заставлял будущую мать что-то делать. Полли заставляла её только кушать, Беа довольно много ела. ― Ты вовремя. Мы как раз обсуждаем завтрашний праздник, ― улыбнулся Джон, пихая Артура в бок. Брат отмахнулся ― Артура всегда смущало большое внимание к его персоне. Его внимание, и так не очень сильное, с семьи мгновенно переключилось на жену. Беатрис почувствовала, как у неё задрожали ноги. ― Чудно, ― пропыхтела Беатрис, словно только что пробежала несколько десятков метров без остановки. Все взгляды тут же устремились на неё, перестав быть весёлыми и расслабленными. Артур быстро встал с места и подошёл к жене, придерживая за спину, но ещё никто ничего не понял. ― Не хочу вас прерывать, но, кажется, я подарю Артуру ребёнка прямо в день рождения. Она не собиралась говорить всё прямо так, но слова сами удачно пришли на язык, и Беатрис вдруг поняла, что проблема с подарком так или иначе действительно решена. Так или иначе, но завтра у Артура будет самое дорогое, что может быть в жизни мужчины. «Да, этот подарок мне будет сложно переплюнуть в следующем году», ― подумала Беатрис. ― Чего? ― сипло переспросил Джон, единственный из братьев Шелби, кто сохранил возможность говорить. ― Сначала, когда у меня заболел живот, я подумала, что Полли меня просто перекормила. Но когда у меня заболела спина, я поняла, что у меня начинаются схватки, ― словно в подтверждение её слов, схватки повторились. Беатрис то ли застонала, то ли заскулила, и ей пришлось собраться, чтобы выдать последнюю мысль. Ошарашенные лица Шелби того стоили, даже Полли оказалась удивлена. ― Впрочем, чему удивляться, что ребёнок Шелби решил родиться здесь. Схватки повторились. Беатрис застонала и странно изогнулась, потирая свой живот. Артур аккуратно подхватил её, позволяя повиснуть у него на руках в странной позе «мостика». Так было чуть легче, но Беатрис подозревала, что это ненадолго. Томас пришёл в себя первым и по привычке взял на себя главенствующую роль, сразу же раздавая команды: ― Финн, беги за повитухой. Артур, отнеси её наверх, ещё нужны полотенце и таз с водой. Полли, Эйда, помогите ей, ― Томас оглядел семью, которая почти не откликнулась на его приказы. Только Артур обеспокоенно придерживал жену, поглаживая по спине с таким видом, словно забыл, где находится спальня. Вид у брата был такой, что у Томаса ёкнуло сердце, но через секунду он снова обрёл над собой контроль. ― Живо! ― рявкнул он, и все наконец-то заработали. Артур подхватил её, из-за чего они оба выдохнули, и отнёс наверх. Ребёнок толкался, всё отчаяннее пробивая себе путь в этот мир. ― Вот так, аккуратно, ― Артур помог Беатрис устроиться на подушках и самолично вынул острые шпильки из её причёски. Тело Беатрис начали сотрясать новые схватки, неожиданно сильные и частые. Радость струилась по венам, но к ней примешивалось какое-то странное ощущение, и от резко отпустившего напряжения Беатрис никак не могла распознать его. Подняв взгляд, она посмотрела на растерянного и даже испуганного Артура и поняла, что это за чувство. Оно было одинаковыми, только у него мужским, а у неё ― чисто женским. Смертельное волнение. ― Может, сделаем ставки? Мальчик или девочка? ― хрипло пробормотала Беатрис, стараясь приободрить его, и Шелби улыбнулся. Он наклонился и поцеловал жену в щеку, а потом в губы. ― Я знаю, что это будет наш ребёнок, ― прошептал он, цепляя локон светлых волос. ― И это важно, Беа. Ты и ребёнок важны. Плод нашей любви, если тебе угодно. Беатрис улыбнулась, но тут у неё снова начались схватки, и она застонала. Появившиеся через несколько минут Полли с полотенцами и другой одеждой и Эйда с тазом тёплой воды первым делом сдёрнули Артура с кровати, и пока Эйда хлопотала над невесткой, Грей усердно выталкивала племянника из комнаты. ― Это моя жена! ― рыкнул Артур, не отводя взгляд от раскрасневшейся Беатрис, которая скрутилась на кровати, стараясь уменьшить боль. Нежность по отношению к ней не распространилась на сестру и тётку. ― Я никуда не уйду отсюда. ― Роды не мужское дело, ― сурово заметила Полли. После крика Томаса они все немного пришли в себя, по крайней мере, Полли точно знала, что ей делать. ― Иди, тебе уж точно сообщат, кто родится. Артур недовольно зыркнул на Грей, видимо, собираясь спорить. ― Выйди, Артур, прошу, ― неожиданно уверенно попросила Беатрис, делая короткие глубокие вдохи и вытирая выступивший на лбу от натуги пот. ― Я могу остаться, ― мягко возразил он, не обращая внимание на недовольно поджатые губы Полли. Если бы сейчас жена сказала, что хочется остаться с ним до конца, никакая сила бы не вытолкнула его из комнаты. Даже Полли Грей. ― Выйди. Обещаю, я сделаю всё, чтобы родить его, ― с улыбкой пообещала Беатрис. Артур в последний раз погладил живот, где пока ещё находился его долгожданный и желанный ребёнок, поцеловал оценившую этот жест Беатрис в лоб и направился к выходу. ― Всё будет хорошо, ― твердо пообещал он. ― Я буду совсем рядом. Сейчас она хотела бы не расставаться с ним ни на минуту ― даже его нервозность и излишняя забота, иногда раздражавшие раньше, казались желанными знаками поддержки. ― Я не сомневаюсь, Артур, ― слегка хрипло прошептала жена, улыбаясь ему спокойно и ободряюще. И кто ещё из них собирался рожать, кто кого утешал? Беатрис знала, что первые роды могут длиться от девяти до одиннадцати часов, и понимала, что всё это только начало. Но отчасти она была рада ― ей казалось, что всё будет куда грязнее, что она начнет истекать кровью и вопить от боли, а пока всё было почти чисто и спокойно. Она даже нашла в себе силы сесть в кровати, позволяя переодеть себя в другую одежду без застёжек и распустить волосы ― как символ освобождения от всех ограничений. Пока Эйда занималась ею и пыталась как-то поддержать, ― и пока не пришла повитуха, ― Полли перешла на свою волну. Она поставила на стол, что стоял у изголовья кровати Беатрис, разнообразные иконы и красивые изображения земных правителей. ― Это зачем? ― прохрипела девушка, поглаживая свой живот. ― Наша традиция, ― произнесла Полли. ― Если окружить мать красивыми вещами, то и ребёнок будет красивым. ― Конечно, будет, ― фыркнула Эйда, не такая чувствительная к традициям и поверьям как её тетя и старшие братья. Джон и Финн были такими же, но на их ремарки никто не обращал внимание. ― У него такая красивая мама. Уверена, Артур и Беатрис постарались. Беатрис хрипло, придушенно рассмеялась. Пока у неё были схватки, Полли продолжала кружить вокруг, принося в этот неприятный, но долгожданный момент цыганские таинства ― повязала снизу кровати рыжий локон, потому что «это гарантирует лёгкие роды и здорового ребёнка», принесла какую-то старую, но чистую рубашку Артура, которую даже Беатрис не видела, чтобы завернуть в неё ребёнка, потому что это «на счастье», принесла необожжённые глиняные бусинки, чтобы «при рождении ребёнка часть пуповины и крови закатать в бусину для удачи», поставила на подоконник деревянных самодельных игрушечных птиц и скворечник, поскольку «птицы ― это посланники духов, символы солнца, ветра, неба и духа». ― Может, хватит традиций на сегодня? ― забавно брезгливо сморщив носик, спросила Эйда. Беатрис заметила, что её терпение вышло ещё на рубашке, а после глиняных бусин и вовсе исчезло без следа. ― Никогда не хватит, ― авторитетно заявила Полли. ― Особенно когда речь идёт о святом таинстве рождения ребёнка. Мать же не против? ― Я сейчас на всё согласна, лишь бы родить уже. И родить удачно, ― пропыхтела Беатрис. Она понимала, что Полли делает всё это из самых лучших побуждений, из-за любви к невестке и будущему внучатому племяннику, но пока внутри неё было нечто, похожее на сотни втыкающихся ножей, ей было не так важно, что вокруг неё. До этого державшаяся на локтях, девушка откинулась на постель, прикрыв глаза. Она хотела родить здорового, крепкого ребёнка. Надо думать только об этом. И если все эти штуки поспособствует этому, Полли может тут хоть с бубном прыгать. Пока повитуха не пришла, ― возможно, Полли шепнула Финну, что роды пока неполноценные, только схватки, и у женщины есть больше времени, чтобы собраться, ― Полли отпаивала Беатрис сладким чаем с ягодами. Цыгане очень чай любят, как и курительные смеси. Хватки казались немыслимо сильными, впрочем, это Беатрис даже радовало — ребёнок был крепким и упрямым. ― Я ещё слышала, что у цыган есть поверье, ― пробормотала Беатрис, облизывая влажные и сладкие после чая губы. Просто лежать и ждать схваток ей не хотелось, а в голову не шло ни одной толковой мысли. И уж тем более приличной ― когда лежишь, широко раздвинув ноги, и вот-вот станешь матерью, сложно думать о каких-то светских беседах, но и просто молчать было невыносимо. ― Если сразу после родов цыганка не переспит с мужем, то потом будет ему изменять. ― Есть такое, ― кивнула Полли. ― У родителей всех этих детей так и было, ― Грей красноречиво указала кивком голову на Эйду. ― Фу, Боже! ― поморщилась Эйда, кажется, ранее не слышавшая о таком в целом или не знающая, что её родители придерживались такой традиции. Заметив реакцию обеих девушек, Полли рассмеялась. ― Врачи говорят, что от оргазма роды легче, в кровь окситоцин поступает, гормон такой. Способствует раскрытию матки. Его даже вкалывают, если родовая деятельность плохая, медленная. А тут свой собственный гормон, не химия. Он способствует сокращению матки, ускоряет освобождение матки от всего лишнего, ускоряет восстановление, способствует лактации молока. ― Меня сейчас стошнит, ― произнесла Эйда, а Беатрис неожиданно рассмеялась. ― Надеюсь, Артур про это не знает… Обманывать себя в этот момент Беатрис не стала ― она желала, чтобы Артур был рядом, где-нибудь в соседней комнате, спрашивал о её самочувствии каждые десять минут, а потом взял бы на руки ребёнка, как только она отняла бы того от своей груди. «Боже, пусть, когда этот ребёнок окажется у меня на руках, я пойму, что мне делать», ― подумала Беатрис, ощущая, как сильно ноет поясница. ― «Пусть, как только его отец возьмёт его на руки, я пойму, что мне решить». Но когда пришла повитуха, ― низенькая, но худая женщина с плавными чертами лица, сама напоминающая чем-то ребёночка, ― Беатрис уже было не до смеха. Схватки стали частыми и сильными. Полли помолилась в последний раз, и они все приготовились к рождению нового Шелби. Беатрис смотрела в потолок и позволила туману завлечь глаза. Она слышала, когда повитуха говорила ей: ― Тужься, ― и делала это. Полли стояла у её ног, словно была готова в любой момент отпихнуть повитуху и сама заняться ребёнком. Эйда, которая сама ничего ещё не понимала в родах, гладила Беатрис по голове, поминутно целуя в мокрый лоб, который сама же вытирала влажным холодным полотенцем. Беатрис не собиралась романтизировать роды, да и куда более опытные женщины говорили ей: это не приятная прогулка. Это будет больно, возможно терпимо, а возможно чертовски сильно. У Бекки Хайди от давления лопнули капилляры на глазах, после вторых родов она пролежала неделю в родильной горячке. Полли со своим первенцем мучилась почти сутки, а второй ребёнок был ещё и неправильным. Роды Беатрис не обещали быть лёгкими, и она была уже готова к этому. Правда, на задворках сознания скользила мысль, что сколько ты себя не убеждай, не подготавливай, в действительности это всё полетит к чертям. Но у неё, кажется, помимо боли ничего не было. Полли говорила, что она молодец, что ребёнок лежит хорошо, да и просто подбадривала её. Беатрис слышала её через слово, большее внимание привлекала боль, жжение по всему телу, потрескавшиеся губы, ноющая тяжесть в боку и словно раскалённые иголки между ног. И если сначала миссис Шелби изо всех сил старалась не кричать, то через пару часов это обещание уже ничего не стоило, и Беатрис кричала, ощущая, как бешено толкается ребёнок, как всё пульсирует, сокращается, горит. Живот крутило невероятно, болели и почки, и грудь, и ноги. Беатрис рыдала, молила, кричала, но никто не спешил на помощь, только Эйда гладила по голове и говорила, что всё будет хорошо. Свояченица придерживала её за плечи, и именно на неё Беатрис посмотрела огромными влажными и испуганными глазами, когда повитухи ухватились за её колени, разводя их шире. ― Всё хорошо, Беа, ― улыбнулась мисс Шелби. — Это будет славный малыш. Прекрасный мальчик или не менее прекрасная девочка. ― Я представляю себе девочку, ― сипло проговорила Беа, тужась. Полли кинула на неё ободряющий и какой-то словно довольный взгляд. Беатрис резко наклонилась вперёд, шире разведя ноги и зашипев от боли. ― Я вижу головку, ― сказала повитуха, пытаясь удержать роженицу в необходимой позе, и Беатрис не стала цепляться за эту мысль. Рано, рано расслабляться. Она должна родить, не отвлекаясь на другие мысли. Скоро она увидит не только голову, а самого ребёнка, скоро он будет с ней. Глаза Беатрис расширились и помутнели, губы подрагивали, руки тряслись. Эйда до боли сжимала её плечо одной рукой, а вторую Беатрис сжимала с точно такой же силой. Беа тужилась, одновременно обливаясь слезами, и сжимала руку Эйды, словно тонула, а сестра мужа была единственным, за что она могла зацепиться. Повитуха подняла повыше подол её сорочки, и Беатрис наклонилась вперёд, упираясь руками в перину и направляя свои силы в родильные потуги. По мнению Беатрис, всё это длилось далеко не одиннадцать часов, а куда больше ― несколько дней уж точно. Ей казалось, что если она заснёт, то всё закончится и ребёнок уже будет с ней, но ей не давали прикрыть глаза дольше, чем на минуту, тормошили и заставляли тужиться. ― Это первые роды, поэтому так сложно, ― ободрила её Полли, когда Беатрис спросила, почему так долго. Эйда приложила смоченную в холодной воде тряпицу к её лбу за мгновение до того, как Беатрис прошила новая волна боли. Не то чтобы это было так уж больно, особенно после многочасовых потуг, но она устала, очень устала. Раньше у неё было куда больше сил. Полли неожиданно надавила Беатрис выше живота с такой силой, что её тело зашлось невероятной болью, она напряглась как никогда прежде и, сцепив едва не начавшие крошиться зубы, замычала в натуге. Натуге, от которой у неё на секунду отнялись ноги. Несколько минут протянулись вечностью, и, услышав долгожданный громкий и заливистый крик, она снова отключилась, с ещё большим трудом вернувшись в мир звуков, красок и запахов. Несколько секунд в комнате не говорил никто, только плакал новорождённый ребёнок. Его тут же утащили, чтобы обмыть водой и запеленать в рубашку Артура, пока Эйда занималась матерью. ― Кто… кто? ― прошептала Беатрис, превозмогая боль и немыслимую усталость, приподнимаясь над кроватью и пытаясь разглядеть хотя бы лицо, но ребёнка так усердно обтирали и обмывали, что видно было лишь гору тряпок, пелёнок и полотенец. ― Ребенок у Полли, ― тем же шёпотом ответила Эйда, и Беатрис заметила, что у сестры мужа на глазах появились слёзы. Эйда обтёрла всё её тело, и, наслаждаясь прохладой, Беатрис прикрыла глаза, а когда открыла вновь, Полли прикладывала к её груди ребёнка. ― Это твоя дочь, Беа, ― сиплым от слёз голосом проговорила Полли. ― Девочка. ― Девочка, ― повторила Беатрис, чувствуя, как из глаз снова начинают литься слёзы, но в этот раз ― слёзы абсолютной радости. ― Девочка, дочка… ― она на секунду прижала её к груди и впервые вгляделась в лицо своей новорождённой дочери. Младенец издал звук, напоминавший нечто среднее между писком и простым агуканьем, и Беатрис расплакалась. Тихо и счастливо. Артуру, конечно, сообщили, как всё прошло, но Полли с хитрой ухмылкой пообещала не говорить, кто именно родился. Беатрис было бы очень смешно, если бы она представляла, как целых двадцать минут муж находится в полном неведении, пока её переодевают, ещё раз осматривают ребёнка, но её так заняла девочка у груди, что никаких других чувств не было. Повитуха принялась заново обрабатывать её всё ещё кровивший и подёргивающийся болью низ живота. Следя за ребёнком, над которым ворковали Полли и Эйда, Беатрис улыбалась, не обращая внимание на жжение в глазах. Артура пустили, когда девочка уже спала, сытая и чистая, и тихо сопела у Беатрис на руках. У девушки ужасно болел низ живота, хотя роды прошли благополучно. Одетая в самую лучшую сорочку, с аккуратно уложенными волосами и отполированными ногтями, она могла слышать стук сердца маленькой мисс Шелби. ― Это дочка. Уже час ночи, ― прошептала она, не отрывая взгляд от ребёнка. Артур подошёл, но не решился сесть. Беатрис подняла на него взгляд и улыбнулась. Спокойно, нежно и влюблённо, как в самые лучшие дни их брака. ― С днём рождения, Артур. ― Спасибо, Беа, ― неожиданно Артур чуть ли не рухнул рядом с ней. Беатрис непонимающе посмотрела на мужа, не понимая его реакции, но, увидев, каким взглядом он смотрит на дочь, всё поняла. Глаза Артура слезились. ― С днём рождения, Катерина, ― пробормотал он, и Беа подумала, что у Артура есть все шансы отомстить за его удержание. Ведь, не зная пол ребенка, он не мог назвать имя, и теперь всем остальным придётся ждать, когда молодые родители покинут свой тёплый уголок. ― Катерина Томасин Шелби. Красавица, ― он до сих пор не прочувствовал отцовство, но не сомневался, что полюбит дочь. Он уже любил её. Она действительно была красивой, хотя ни Артур, ни Беатрис ничего не понимали в младенцах. Просто Катерина с её светлыми материнскими волосиками на голове и с голубыми глазами отца казалась им самим совершенством. ― А ты вся светишься… ― проговорил Артур, с любовью глядя на свою жену. Беатрис спокойно встретила его взгляд и улыбнулась. Артур поцеловал её в уголок губ. ― Можно я её возьму?... Я ― отец... ― зашептал Артур, целуя жену в макушку и одновременно поглаживая головку дочери. Катерина Томасин открыла и сразу же закрыла глаза, снова засыпая и приоткрывая рот. Зная дочь не больше пяти минут, Артур уже ощутил, как трудно будет с ней расстаться, с живым воплощением его собственной любви и страсти. — Прости, умоляю, прости, — она молчала, а он не замечал, как по щекам катятся недостойные мужчины слезы. Она улыбнулась, совсем как раньше, и он не смог не улыбнуться в ответ. Беатрис вспомнила, как просила дать ей понять, что ей делать, какое решение принять. Она хотела принять решение, когда Артур возьмет их ребёнка на руки. И вот, это случилось. Возможно, стоило подождать, дать себе отдохнуть, привести мысли в порядок, но девушка понимала, что если даст себе время сейчас, они с Артуром никуда не придут после. Все её прошлые мысли вернутся и потянут обратно, а Беатрис больше не могла себе позволить шаг назад, только не с этой малышкой на руках. Беатрис вздохнула и положила голову на плечо Артура, а рукой накрыла его руку, которая поддерживала малышку под голову. Она почувствовала, как вздрогнул Артур. ― Я никуда не уйду, ― шепнула она. ― Не уйду… Напомни мне остаться завтра. Беатрис приняла решение. Она светилась совершенно нечеловеческим счастьем, и, посмотрев на её запавшие, но покрасневшие здоровым румянцем щёки, ощущая в руках лёгкое дочкино тело, ласковые прикосновения пальцев Беатрис к его рукам, Артур подумал, что, возможно, теперь и правда всё станет хорошо.