May be May

      С «Эйприла» нет вестей уже месяц. Теодор не посылает писем больше двух.       Смотреть в синеющую даль всё невыносимее. Безвыходность давит на виски, выворачивая кости.       Что такое спокойствие? Когда поля перестали сиять нефритом, когда деревья окрасились в мёртвенно-жухлый? Почему при ходьбе по двору под ногами путаются листья? Только вот было лето: зной и веселье, не было угла не залитого солнцем, не было тени. Лишь тепло выжигало точки на коже, пребольно щипая. Лишь он, щурясь, смотрел в голубеющую даль.       Не мог себе простить, не мог отпустить, губил напрасными бедами, коих не исправить. Зачем?       Тот поцелуй на пристани. Боль и отчаяние слившиеся вместе, его тихое «не прощаюсь», моё ответное «не глупи».       Эти новые корабли смертельны. Никто не возвращался с такого плавания, и он это знал. Знал и скрывал.       Его командир сказал, что ошибка в чертежах ещё на этапе сборки. Один винтик поставлен не там, давление воды проломит корпус при малейшем ударе волны. Стоила ли гонка оружия чужой жизни?       — Вестей нет, — понуро кивает офицер.       «Их не было и вчера, не будет и завтра, и через неделю», — хочется ему добавить. Сдерживается. Видит то, что лицезреет грязное зеркало туалетного столика, и молчит.       Как пышущая силой и здоровьем дама, за которой гонялась вся мужская половина Старого Света, стала пустой тенью, нелепым отражением былого величия. Блёклая оболочка. Кокон, выпустивший бабочку на волю.       Новая ночь, но кошмар остаётся старым. Сначала поцелуй матери в лоб, ложное обещание не оставлять, потом властный взгляд отца, теряющий железную хватку, становящийся пустым, стеклянным. Его кожа отслаивается, черты лица разбухают до неузнаваемости. Я бегу от чудовища, а отцовский менторский тон велит остановиться. Послушать? Ни в коем разе.       А затем появляется он. Теодор.       Целый и невредимый, живой и излучающий тепло и спокойствие. Мой.       Его имя. Его руки, оставляющие следы на талии. Поцелуи, дурманящие рассудок. Воспоминания накатывают волной, второй, третьей, затягивают вглубь.       Миг, и ты уже так далеко от берега, что легче пересечь море, чем возвращаться. Всегда проще сдаться, чем сопротивляться стихии.       Заброшенный пирс. Наше с ним место, скрытое от чужих глаз отсутствием дороги. Ноги сами привели сюда.       Ветер путает волосы, небрежно бьёт по щекам запахом соли и водорослей. Понимание приходит неожиданно, сражая своей простотой и примитивностью.       Море. Оно виновато! Оно забрало его у меня. Забрало всех до единого, самого верного и любящего.       — Море, забери и меня, — шепчу ветру и закрываю глаза. Внизу шипы скал, внизу спасение, внизу он.       Шаг и тихий вскрик. Выдох.