May be May

      Военный совет тянется-тянется-тянется. Десятый доклад двадцатого министра о том, что у Северных Вершин в ровные шеренги собираются неприятели, что мы не готовы к нападению, что нужно искать пути дипломатического урегулирования ситуации, что…       — Ваше Высочество? — кажется, был задан вопрос об укреплении западных границ.       — Да, пренепременно сделаем, — отмахиваюсь.       Министр откладывает бумаги и хмурится.       — Вы вновь в должной степени не удостоили нас вниманием. В который раз за эти месяцы. Мы все понимаем ваше состояние, но просим быть чуть собраннее. Что с вами, Артур?       Вопрос, ответ на который затерялся в глуши памяти. В голове всплывает только один образ — её. Трепетные прикосновения, дрожание ресниц, теплота и узость, тончайший шёлк кожи, исполосованный ногтями, округлившиеся бёдра и чарующий шёпот собственного имени… Разве нужен остальной мир, когда весь он помещён в неё? Когда каждая мысль вьётся вокруг Венеры, дарованной свыше? Когда она, прикрыв глаза от солнечного света, обхватывает живот, с трепетом чувствуя лёгкие шевеления?       — Мой господин, — Марго вбегает, заставляя мысли взвиться к куполу, а всех собравшихся застыть.       — Продолжай.       — Изабелла, — чудесная симфония её имени вновь возносит к небесам, — разрешилась от бремени.       — Как?       — В восточном крыле.       Дальше медлить было нельзя. Бумаги вольно выпадают из рук, а ноги сами несутся в названные покои. Как же так? Почему не сообщили раньше? Коридоры сливаются в бесконечный путь. Повороты и причитания чуть отставшей Марго давят на нервы, вынуждая замедлиться.       — Как она?       — В порядке, как и ребёнок.       До двери остаётся три шага. Дотрагиваюсь до ручки, но Марго останавливает.       — Нельзя.       — Как ты смеешь мне перечить?       — Не положено.       Суета за стеной не даёт возразить. Голос милой встревожен, а крики повитух сводят с ума.       — Нет, стойте! Не надо, молю! — горький плач долетает до деревянных панелей.       — Что с ней? Почему? Нужно…       — Нет, стойте тут. Я сейчас, — пытаюсь заглянуть внутрь, когда Марго растворяется за дверьми, но безуспешно. Придётся ждать дозволения.       Страх поднимается удушливой волной, а топот шагов рикошетом отлетает от свода. Сколько прошло времени? Изучаю коридор в двадцать третий раз, но паника всё не отступает, трезвость не возвращается, сколь о ней не моли. Как она? Что, если она не справилась?.. Белла, милая моя Белла. Что же станется?..       Секунды сливаются в вечность, тошнота подступает к горлу, но тут двери распахиваются. Вмиг оказываюсь перед ними, придерживая. На руках у Марго простыни — белые и пушистые.       — Мессир, — дрожь в коленях всё не унимается. Протягивает ворох пелёнок, следя за каждым движением.       Тяжесть ткани сначала настораживает. Двери всё ещё распахнуты, значит, есть шанс заглянуть в покои. Предпринимаю попытку посмотреть, найти в закатных лучах её. Тщетно.       На руки водружается свёрток, а перед взором встаёт белёсая пелена. Рябью пронзается всё живое, а шум в глубине головы просит проснуться. Увидеть реальность такой, какая она есть на самом деле. Приятные грёзы оборачиваются жестоким холодом действительности.       Янтарь заката сменяется кроваво-красным заревом, и мир становится блёклым подобием былого величия.       В простынях, скрючившись, лежит нечто. Сморщенный, красный, кряхтящий, словно старик в склизкой оболочке с непонятным налётом серости на голове. Такую мерзость даже держать тошно.       — Забери.       Марго послушно выполняет приказ, не показывая своего непонимания. Видно думает, что всё от чувств, их переизбытка, нервов и прочего. Ошибается.       На душе неспокойно. Быть одураченным в собственном доме? Жить с той, от которой воротит во всех смыслах? Ради этого ли всё затевалось?       В глубине сознания трепещется мысль о том, что это мой ребёнок, что Изабелла тоже моя, что всё это — быт и семейный очаг — то, к чему мы стремились. Как бы не так.       Изабелла? Эта посредственная дурнушка выносила наследника? Как такое возможно? Почему воспоминания о ней отдаются такой фальшью? Ни одного верного слова, ни близости, что духовной, что физической… Дёготь сомнений пролегает меж бровей, заставляя усиленно думать о будущем, об Империи, о том, что будет завтра.       Ночь наступает внезапно, но волнение не унимается, всё ворочая душу, выворачивая рёбра наизнанку. К Изабелль не пускают, ссылаются на потерю крови, а думать в одиночестве невыносимо.       Сад становится временным убежищем, скамейка возле фонтана, затерявшегося в глубине раскидистых крон, охотно принимает в гости. Место пленяет тишиной и отсутствием ветров с моря. Заснувший сад, перелёты птиц и еле слышный щебет не помогают устаканить мысли, вьющиеся ядовитыми кобрами.       Заламываю руки в которой по счёту попытке расставить всё на места. Не выходит. Смешивается в непонятный сгусток, комок. Потянешь за одну нить — затянешь все, клубок не распутать за мгновение, но и оставить без внимания никак не получится. Клетка без выхода.       Прикрываю глаза, надавливая на них пальцами. «Не выйдет. Прекрати себя жалеть и займись делом», — советует подсознание, но это не выход. Его нет.       Пропав в собственных домыслах, не сразу понимаю, что происходит: тень выходит из главных ворот и крадучись движется за пределы замка.       Ноги сами ведут по следу. Иду на дистанции, чтоб не спугнуть тайного гостя, который решил так быстро сбежать.       На дороге появляются камни, рассыпающиеся при неосторожном касании. Туфли тонут в песке, что нанесло море, а в силуэте прорисовываются детали. Ночное платье, волосы, скрытые шёлковым капюшоном плаща и свёрток на руках.       Перевалило за полночь — не лучшее время для прогулок, тем более с новорождённым. Как же всё это…       Фигура ловко взбирается на выступ. Внизу плещутся волны, разбиваясь о заострённые пики скал. Её движения монотонные, будто заторможенные, но до того отточенные и чёткие, что не возникает сомнений — в здравии.       Простыня попадает во владение ветра. Локти выпрямляются, занося ребёнка над бурной стихией. Что она делает? Не смеет же?..       Из укрытия бегом направляюсь в сторону обрыва. Быстрей! Нужно успеть, предотвратить! Нужно…       Белые ткани летят вниз, а крик раненного зверя застывает на устах. Слёзы застилают путь к фигуре, опустившейся на колени и захлёбывающейся в рыданиях. Безумно потерянный взгляд, искажённая болью гримаса, застывшее на губах:       — Оно забрало… Море забрало её…