May be May

      Цветок к цветку, ровным рядом вниз по руке. Венчик к стебельку, подрагивающему на солнце. Пропустить вдоль, потянуться за новым-новым-новым. Бесконечность соцветий, благоухание и пыльца, что сыпется прямо на белое кружево одеяния.       Ещё один охотно находит своё место в ряду прочих. Алый лепесток щекочет подушечки, следом трава, режущая пальцы в кровь. Крохотных бисеринок никто не заметит.       Солнце величаво клонится к жёлтому холму. Люди кругом собирают сено в стога, разнося солому в три кучи. Над каждой крест. Путами обвязаны спящие, опьянённые, недавно танцевавшие в общем хороводе. Наряды их не такие — наши струятся, летят, раскрываясь, а их… Слишком открытые, вызывающие, неподходящие простому люду. Только богам такое дозволено.       — Марна! Сколько можно копаться? Скорей, — кудахчет наставница, а венок плетется, вьётся неусидчивой змеёй, норовит укусить тонкую кожу рук.       — Сейчас, — последний одуванчик — почти рыжий, пылающий, в самом рассвете, — занимает почетное место скрепления. — Готово.       Набегу вырывает хрупкую работу и несётся со всех ног к «виселице». Догоняю, но оступаюсь. Первый стог с привязанным нечеловеком уже совсем близко.       Безжизненное тело крепко висит, запутавшись в льняных веревках. Если прислушаться, то можно выхватить из гаммы звуков дыхание — чистое, ровное, медленное. Сон — наше преимущество.       — Этот твой, — бросает самый пышный венок и с усмешкой смотрит, впиваясь в душу. — Надевай.       Руки не хотят слушаться, будто я им не хозяйка, а ком в горле не даёт вздохнуть. «Помни, что они просто демоны, настоящие монстры, нелюди, — наставления-наставления-наставления. — Но что, если он лишь притворяется?»       Залезть на стог не так уж и сложно. Главное — сделать всё правильно. «Старейшина смотрит, это очередное испытание, помни».       Выдох, зажмуриваю глаза, касаясь угольных кудрей. Водружаю венок, заправляя непослушные завитки в плетение. Ровные черты, полные губы, тёплая кожа. Аромат полевых цветов перебивается его собственным — пот и что-то едва-едва уловимое. Древесина? Вереск? Мёд?       Прикрываю глаза, пытаясь распознать тончайшую ноту. Наклоняюсь к самой шее, ведя ломаную линию пальцами. Со стороны кажется, что смахиваю залетевший мусор.       «Листья и хвоя», — заключаю, поднимаясь в полный рост. Осматриваю венок ещё раз и…       Глаза. Горящие, пытливые, глубинные. Раствориться, едва соприкоснувшись. Мне хватило секунды, чтоб захлебнуться в их море, подавиться солёными брызгами, уйти на самое дно сокрытых тайн.       — Что ты?..       Вскрикиваю, отшатываясь, как от прокажённого. Спрыгиваю со стога и бегу-бегу-бегу в дом. Закрывшись, загородившись от всего мира, ловлю понимание — живой. Такой же, как все мы. Ничем не отличался, абсолютно ничем, но глаза…       Нахожу в себе смелость выйти из дома только тогда, когда последний луч солнца зашёл за горизонт. Звуки гуляния давно уже стихли, все разошлись, кто куда. Пепелище костров приятно греет руки, стоит подойти ближе.       Выжженная земля, теперь уже неплодородная, прогретая. От стогов ничего не осталось, одежда слишком легко сгорела, за минуту обуглилась кожа. Предсмертные крики до сих пор стоят в голове непрекращаемым гулом, а его глаза…       Слёзы? Дождь? Неважно. Влага на лице становится ощутимей. «Они нелюди, нечисть, от них нужно избавлять род человеческий».       — Ты всё сделала правильно, — его голос заставляет кровь застыть. Оборачиваюсь, не веря. Океан радужки не оставляет надежды на то, что выплыть из этого водоворота возможно. Задерживаю дыхание и делаю шаг навстречу. Пора.