perhaps you didn't hear the bell over all the vomiting
Теперь Олег Серёжу одного не оставляет. Марго продолжает ошиваться всегда где-то рядом, но интерес в своём новообретённом товарище заметно теряет: меньше строит глазки, уже почти не кладёт руку ему на колено, заливаясь звонким смехом с каких-то слов, которые даже с натяжкой очень сложно принять за шутку. Олег относится к этой резкой смене отношения к себе абсолютно хладнокровно: ну, было что-то, ну так же исчезло, как и появилось, невелика потеря. А за Серёжей он устанавливает тотальный контроль: даже когда тому припирает в туалет, сначала заходит вместе с ним, убеждается, что там никого нет, и становится сторожить, одним немигающим взглядом, устремлённым в никуда, внезапно лишая окружающих необходимости доходить до толчка. А ещё Олег много думает. Часто о тренировках, будущем и своём предназначении, реже — о грозящем недопуске к экзамену по литературе и экзаменах в целом, но абсолютно всегда — о Серёже. Как его защитить, как заставить его чувствовать себя лучше, как ему помочь. Он всегда был спичкой, но сейчас совсем исхудал. Даже его любимая пришедшая ещё пару лет назад с пожертвованиями в детдом майка с каким-то дурацким рисунком с лягушками, всегда бывшая немного в обтяжку, теперь выглядит большой. Аппетита у него вообще нет, и как Олег ни пытается его откормить, подговаривая поварих, всегда нежно к нему относившихся, готовить любимые блюда Серёжи, тот лишь безразлично смотрит на предлагаемую ему тарелку, обречённо вздыхает, видя обнадёженную улыбку друга, и качает головой. Олег уже на грани того, чтобы запихивать в него еду силой. А Серёже похуй. Он на автомате продолжает учиться, работать, осваивать новые языки программирования и при этом оставаться круглым отличником. В школе многие учителя его недолюбливали, так что дело было не в репутации, а в том, что он настолько боялся кого-то даже немного разочаровать, что всегда всё делал идеально: не к чему просто было приебаться, даже если очень сильно хотелось. Но он не ест, практически не спит (Олег несколько раз просыпается, только чтобы обнаруживать уже полностью одетого Разумовского, который, как оказывается, даже и не ложился) и, что самое страшное, не рисует. Марго что-то увлечённо рассказывает, Олег молча слушает, кидая обеспокоенные взгляды на друга и подмечая, что он же практически, блять, зелёный, когда Серёжа понимает, что его сейчас стошнит. Столовая школы пахнет какими-то отвратительными слойками с сыром, и ему нехило так скручивает абсолютно пустой живот. Он стремительно поднимается, сразу же падает обратно на скамью, дрожащими руками держась за стол, так как в глазах темнеет от такого резкого телодвижения, и чувствует, что сейчас сдохнет. — Ты норм вообще? — неискренне интересуется Марго, недовольная тем, что её прерывает своим хрипом не очень-то и нравящийся ей Серёжа. Тот начинает углубленно дышать и опять предпринимает попытку подняться. Олег вспрыгивает с места, подбегает к нему сзади и крепко подхватывает под руки. Марго закатывает глаза. — Серёж? — взволнованно спрашивает Волков, стряхивая спутавшиеся волосы с его лица и осознавая, что его лоб обжигающе горячий и насквозь мокрый. Что ж за хуйня такая-то, а. — К врачу? В ответ парень лишь зажмуривает глаза, пытаясь отряхнуться, но от абсолютно любого движения органы начинают кружиться в вальсе, и во рту очень неприятно собирается слюна. — В туалет, — шепчет он через силу. Ему не жалко себя, ему похуй на своё здоровье. Ему жаль испуганного Олега и не похуй на то, что, если он прям сейчас среди столовой блеванёт, его начнут пиздить даже уборщицы. Олег пропускает мимо ушей какие-то слова показушно закудахтавшей Марго, крепче сжимает постепенно обмякающее тело, мысленно поражаясь тому, насколько выпирают костлявые рёбра, и широкими уверенными шагами направляется к туалету, практически волоча Серёжу на себе. — Опа, невесту понесли, — гогочет Валера откуда-то из темноты лестничного пролёта, свора его друзей гадко прыскает в ответ, а Олег, разметая всех, спешит спасать. С защитой что-то на этот раз немного проебался. Заволакивая Серёжу в учительский туалет, по обыкновению оглядывается, на всякий случай беглым взглядом проверяет, нет ли кого в кабинках. Если кто-то увидит, как они тут ошиваются, обязательно прилетит, но, во-первых, Олег лелеет надежду, что сердобольные учительницы поймут, что ситуация экстренная и бежать больше некуда, во-вторых, ему похуй, что будет дальше и кто кого накажет, если Серёжа сейчас чудесным образом не откинется. Резким рывком открывает дверь кабинки, ставит Серёжу на колени перед унитазом, а сам садится рядом и собирает в руку копну непослушных волос. Разумовский заметно ёжится от этого прикосновения, но послушно держит голову над бездной, даже в своём лихорадочном угаре понимая, что, если он сейчас чуть-чуть расслабится, упадёт носом прям на ободок, на котором до него сидело бесчисленное количество жоп. Мерзость. Олег крепким движением подхватывает его под грудь. Ему страшно пиздец, но позволить себе хоть секунду мешкать он не может, поэтому старается распознавать, что Серёже сейчас может понадобиться ещё до того, как он сам для себя поймёт, что ему что-то нужно. — А, ебутся они тут, всё нормально, — раздаётся сзади, слышится привычный гогот, а потом дверь, которая убила, наверное, несколько поколений обитателей школы, громко захлопывается. Олег чувствует, как челюсть сжимается от переполняющей его ярости, но оказывается молча благодарен тому, что Валера хотя бы ушёл. — Давай, давай, давай, — шепчет он, пытаясь удержать и волосы Серёги, и его самого. — Всё, что есть, давай. — Да что тут происходит такое, Волков!***
Конечно, ему прилетает. Конечно, нехило. Его единственное радует, что Наталья Александровна, подумавшая ровно то же, что и Валера, увидев два стоящих на коленях тела, всё-таки имела добросовестность выслушать его и отвести Серёжу к медсестре. Ну а Олега к директору. За вторжение на запрещённую территорию. Выговор был. И фразы про то, что «хороший парень ведь, но…» тоже были. И этих «но» было бесконечное множество, в основном они были связаны с приближающимся выпуском и экзаменами. А Олег стоял, выслушивал это всё, рассматривал зеленеющие за окном деревья и думал о Серёжиных глазах. Как только отпускают, сразу бежит к нему. У директора удалось всё-таки выпросить отгул (хороший парень ведь), из школы их выпускают, и они с приобретшим привычный бледноватый, а не зелёный, оттенок кожи Серёжей направляются домой. Только глаза у того почему-то желтят.***
no one sees the me inside of me
— Что происходит? — Да ничего, всё охуенно. — Серёжа лежит звёздочкой на кровати, водит пальцами одной руки по развешенным на стенах рисункам, а другой отбивает на колене ритм одному ему известной песни. — Ты охуел так говорить? — А что? — А то. Олег сидит на стуле, ломает пальцы. «Интересно. Нервничает, значит». — Всю эту хуйню про любовь затираешь, плачешься мне, обнимаешься, а когда чуть не умираешь, даже не можешь объяснить, почему? — Организм сдал на фоне стресса, медсестра же тебе объяснила. — А то, что ты не жрёшь нихуя? Ты даже проблеваться нормально не мог, потому что нечем было. Не спишь ещё, постоянно хуйнёй какой-то маешься ночами напролёт. — Тоже стресс, — пожимает плечами Серёжа. Поворачивается на бок, обнимает подушку и немигающе смотрит на Олега, который смотрит на него. Так и играют в гляделки. — А стресс по случаю чего? — Марго меньше свою еби, и не будет у меня стресса. Серёжа гадко улыбается, прекрасно понимая, какой эффект его слова возымеют на Олега. Тот и правда чувствует, как здоровое мужское сердце пропускает удар от такого заявления. Глубоко вздыхает, гладит пальцами виски, пытается придумать, что же такого ответить умного. Но ничего не придумывает. Они друг друга как облупленных знают. И Серёжа знает, на какие струны надо нажать, чтобы сделать больно. Олег-то тоже, но внезапно считает себя выше этого. — Никого я не ебал, ты прекрасно знаешь. Хочет добавить, что даже если бы ебал, какое Серёже дело, но осекается, потому что вопрос априори глупый. Им до всего есть дело, когда дело касается друг друга. — Ну, это вопрос времени. Молчат. — То есть ты у нас в депрессию впал оттого, что ревнуешь? — ухмыляется Олег, хотя на самом деле ему нихуя не смешно. — Нет у меня депрессии, — морщится Серёжа. Он-то умный, он-то знает, что такими словами разбрасываться нельзя. Хочет провести Олегу просвет по природе ментальных заболеваний, но удерживается. Не тот разговор. — И естественно, ревную. — К чему? — Как минимум, начнём с того, что у неё пизда. Худая, красивая, стрелки себе эти ебучие умеет рисовать, от одного твоего вида тает. Действительно, блять, к чему… — Если бы хотел, уже бы выебал, не поверишь. — Предлагала? — Не… — Олег осекается. Серёжа вполголоса смеётся. Попробовал же, паскуда, соврать, да понял, что не получится. — Да какая нахуй разница? — Да никакой. — Серёжа поджимает губы, продолжает водить пальцами по рисункам и останавливается на изображении лягушки в колдовской шляпе и с посохом. «Смешная хуйня, мне нравится». Олег вдумчиво слушает повисшую в воздухе тишину. Думает о Серёже, о Марго, о том, как это всё, блять, может вообще быть связано. О Валере. Обо всём. Но в реальности ни одной мышцей лица даже не шевелит. — Не общайся с ней больше. Олег вздрагивает, поднимает голову и уставляется в затылок повернувшегося к стене Разумовского. Впервые слышит вообще, как тот ему говорит что-то в повелительной форме. Это не просьба, окаймлённая тысячами извинений, это чистой воды приказ. Серёжа ощущает испытывающий взгляд на себе, улыбается и снова переворачивается на другой бок. Складывает ладони под щекой, глаза горят. — Она сегодня в столовке что-то про меня высрала. И постоянно меня так разглядывает, будто я ошибка природы. Будто существую лишь для того, чтобы ей мешать. — Усмехается. — Мне это не нравится. — А то, что Валера сегодня пиздел, тебе нравилось? — Ты стрелки не переводи. Сейчас Марго обсудим, потом Валеру. Олег вообще ни черта не понимает. Обычно Серёжа бы после произошедшего лежал пластом, обречённо охал и лихорадочно извинялся. А вон оно как. Ещё какие-то ультиматумы ставит. Обсуждать что-то лезет, хотя они по дефолту предпочитают молчать и говорить только самое важное, не треплясь о какой-то незначительной хуйне. Видимо, это было важно. — Сделай так, чтобы она оставила нас в покое. — Хуя ты приказов начал раздавать, Серёнь. — Не язви. Просто пойми, если их с Валерой в нашей жизни не будет, всё будет совершенно по-другому. Дышаться будет… легче. Серёжа видит, как у Олега в мозге ускоренно крутятся шестерёнки, пытаясь обработать полученную информацию. И смеяться хочется. Такой красивый, такой сильный, но такой тугой. — Я заебался. Принеси суп. — Короткая пауза. — Пожалуйста. Олег встаёт, отряхивается, кидает последний взгляд на Серёжу, который, дав понять, что разговор окончен, устремляет кошачьи глаза в окно, и уходит. — Он не понял ещё. Ничего. Поймёт. Серёжа довольно улыбается, почти мурлычет, чувствуя, как голова, несмотря на своего старого нового жителя, впервые за долгое время проясняется, и всё-всё-всё встаёт на свои места.