Жемчужинка

Наутро следующего дня, Уильям решил так и не вставать. Жемчужинка спала у его груди, положив голову на плече. Было уютно и спокойно, вставать совершенно не хотелось. Пирсон смотрел на личико подруги и про себя отмечал, что ни алкоголь, ни радость от взятия Парижа не исказили его представления о ней – она была для него все той же Жемчужинкой. Его Жемчужинкой. Пока она еще сладко спала, тихонько посапывая, сержант прокручивал в голове события прошедших двух месяцев, ласково и почти невесомо оглаживая Эстель по щеке, проводя большим пальцем по ее щеке и скуле. В голове слабо укладывалось, что жизнь в бесконечной веренице кровавых побоищ развернется для него под углом в 180. Сначала была высадка. Тогда Уильям еще и не подозревал, что ждет его на Европейском континенте. Раны после Кассерина были свежи и все еще кровоточили. Он помнил пляж, противотанковые ежи, груды тел, дым, реки крови, и кровавый прибой. В голове все словно было черно белым, с вкраплениями красного. Бункеры, наступающие немцы, кровь солдат. Потом был прорыв с плацдарма, спасение роты Чарли и все это будто терялось, оставаясь в памяти одним сплошным размытым пятном. Пирсон, честно признаться, слабо помнил тот день. Он помнил только самое его начало – вот они собираются, Перес готовит колонну к выезду. Вот Цуссман, которого сержант откровенно недолюбливал и задирал при удобном случае. Да что уж там, продолжает задирать, как и весь остальной молодняк. Короткая поездка и взрыв. Это последнее, что Пирсон помнил отчетливо. Дальше события были словно подернуты пеленой и сменялись как кадры – ферма, погоня, зенитка, танковый прорыв и поездка на джипах. Когда они прибыли, Мёрфи и остатки роты Чарли уже были готовы сдаваться, но вовремя подоспевшая дивизия оттеснила краутов. Вечер тогда Уильям провел в одном из заброшенных домов. Сидя со своей флягой, он смотрел на огонь, как летят куда-то за линию горизонта бомбардировщики, как небо озаряется красными всполохами, и ритмичные звуки взрывов. Сержант тогда готовился скорее морально к новому сражению. А потом был Мариньи. Вроде бы обычный день, такой же, как и предыдущая вереница похожих друг на друга дней. Но именно в тот день, ему чуть ли не на голову свалилась эта девчонка. Он отлично помнил, как вошел в разрушенную часовню и увидел вместо рослого мужика хрупкую девушку. Она сидела к нему спиной, ее кожаный шлем и разбитые очки авиатора валялись далеко, за скамьей. Тогда у Пирсона не было времени обдумать или обратить внимание на подобную мелочь, но вспоминая это сейчас, Уильям отчетливее понимал – это был своеобразный знак. Что ее предали, что очки «сломались» и она уже никогда не вернется в ряды краутов. Первое и, наверное, самое яркое, что запомнилось в тот день сержанту – была копна светлых волос. Они струились по плечам и спине Эстель, по всей видимости, распущенные уже после приземления. Это было необычно, учитывая, что девушки предпочитали, по веянью моды, короткие стрижки и кудри. Когда она повернулась, второе что он хорошо запомнил, были глаза. Большие, карие, в обрамлении рыжих ресниц. Она не выглядела как немка, это он разглядел еще тогда. Девушка перед ним была прелестна – ее не покинула детская округлость, личико не было вытянутым, а даже наоборот. Пухлые щечки, округлый подбородок, аккуратные, не выдающиеся скулы, высокий лоб, миниатюрный вздернутый носик «кнопкой» и россыпь рыжих веснушек. В купе с почти белыми локонами, большими глазами и пухлыми розовыми губами, эти особенности делали ее внешне на порядок младше ее фактического возраста. Ну и, разумеется, рост – она была очень невысокой. Прокручивая это в голове, Пирсон понял, почему не решился поднять на нее автомат – слишком уж беззащитно и по-детски она выглядела. Он помнил, как принес ее к своему взводу, повинуясь странному желанию ее спасти, защитить. Тогда, парни из их дивизии отнеслись к пополнению очень настороженно. Все-таки, Уильям принес не гражданскую девушку, попавшую в беду, а военного монстра. Краута, которая, возможно сбивала их парней там, среди небесного простора. Но думать об этом ему не хотелось. В церкви, он услышал выкрики краутов с балконов, а потом, когда он беседовал с Робертом, то тот произнес вполголоса, переводя, ЧТО они говорили: «Не уйдешь, предательница. И даже став американской подстилкой, ты не будешь им нужна! Сдохни уже, наконец, собака!» Сейчас, лежа в обнимку с Эстель, Пирсон размышлял также о ее словах. О ее истории, как она, будучи женщиной, стала пилотом. Сержант все еще не мог сложить два плюс два, и понять причину. По идее, это такой же солдат, который будет сражаться. Такой же винтик в огромном механизме этой войны, как он, или Джозеф. Вон, если посмотреть и у них в армии полно женщин-летчиц, целые корпуса. А тут причина оставалась скрытой, и, похоже, даже сама Эстель не сможет дать ответа. Ее сильно задевало то, как к ней относились. Ответом могла бы послужить родословная, но девушка четко знала, что она чиста как горный хрусталь. Уильям немного поерзал, принимая более удобное положение, а Жемчужинка чуть сморщив во сне нос, придвинулась ближе и уткнулась личиком в грудь сержанта. Пирсон даже усмехнулся – она словно ребенок, который ищет в нем отцовского утешения. Но нет, это было бы ложным утверждением. Ибо иначе, она и вела бы себя с ним по-другому. Пирсон с первого дня решил для себя выставить границы, обозначить зону своего комфорта. Правда вот получалось, ну, откровенно хреново. Девчушка льнула к нему, ни с кем кроме него не говорила, смущалась и шарахалась от солдат. Пирсон был вынужден уделять ей внимание и заботиться, особенно учитывая ее травму и недоверчивость. Что-то не давало ему оставить это нерадивое создание в одиночку. Больно уж она была беззащитна. Он помнил хорошо, как один раз она так испугалась Переса, что попятившись, уперлась в его танк и обожгла себе спину о горячий корпус. Пирсон в тот день был в отлучке по заданию со взводом, и поручил приглядывать за ней Тревиса. Бедный кок тогда носился с ней по лагерю как ужаленный, выискивая врача. Но именно в тот день, Эстель начала понемногу привыкать к солдатам, осознавая, что они ей не причинят вреда, а даже наоборот, готовы помогать. Уильям провел по спине немки ладонью, находя немного шершавый след от ожога на ее талии. Он розовел на открытом взору сержанта участке бледной кожи. Наклонившись, и поддавшись порыву нежности, Пирсон поцеловал невесомо девушку в макушку, попутно вдыхая цветочный аромат от ее волос. Ее волосы всегда пахли как цветущая акация. Он вспомнил и дни, когда она училась английскому. Самым теплым для Уильяма было воспоминание, когда она сидела с ним, и они вдвоем, по слогам читали небольшую книгу с какими-то сказками. Эстель была в его куртке, хотя у нее уже тогда была своя униформа. Жемчужинка прижималась к боку сержанта, он вел пальцем по строчкам, а она повторяла за ним, чуть наклонившись к книге. Пирсона из раздумий вырвало легкое прикосновение небольшой ладошки к щеке. Эстель была сонной, взъерошенной, ее теплые карие глаза взирали на сержанта из-под рыжих ресниц. Уильям улыбнулся ей и произнес: - Доброе утро, лисичка. Та лишь смущенно улыбнулась, прикрыв глаза и прижавшись к нему всем телом. Пирсон, обняв покрепче девушку, уткнулся носом в ее волосы. Сержант для себя подытожил – рядом с ней он может не опасаться своих чувств и ощущений, не прятаться в скорлупу. Через час они оба уже были на ногах. Как выяснилось, остальной взвод еще спит после вчерашней гулянки. Пирсон взглянул на подругу, которая расчесывала волосы у зеркала, которое сняла со стены в ванной и поставила в комнате на столе. Она мурлыкала себе под нос какую-то песенку, на немецкий мотив. Сержант наклонился и произнес на ухо подруге: - Я съезжу в лагерь, заберу наши вещи. Я ненадолго. Эстель улыбнулась: - А ты боишься, что я убегу, не дождавшись? Вот так, в твоей майке по Парижу побегу? Сержант хмыкнул, опаляя ушко Жемчужинки дыханием, шепнув ей: - Зная тебя, хитрая лиса, ты и не на такое способна. Ласково поцеловав девушку в щеку, он вышел, прикрыв за собой дверь. Пока Уильям ездил в лагерь, Хозяин заведения, который щедро позволил американцам заночевать у него, накрыл на столы завтрак. Утро было таким тихим – город будто бы впервые спал после освобождения. На улицах светило ласковое солнышко, проникая в здание через окна, окрашивая все вокруг в золотой цвет. Вскоре Сержант вернулся уже с одеждой и Жемчужинка, наконец, смогла одеться в свою форму. Сержант, вошедший, когда девушка окликнула его, предупредил, что ему придется сейчас снова уехать, организовать переезд стана, чтобы их лагерь перенесли в эту часть горда. А Эстель, получив на руки еще пару книг, может пока быть свободна. Когда Уильям уже собирался уходить, дверь перед его носом захлопнулась, а девушка, хитро улыбнувшись, промурлыкала: - Куда это вы так быстро, сержант? Пирсон хмыкнул: - Я уже сказал, каж…мм… Девушка, приподнявшись на носках, легонько поцеловала его в губы и хитро улыбнувшись, произнесла, отступая, давая ему пройти: - Вот теперь вы свободны. Пирсон рыкнул и притянул ее обратно, развернув к двери и крепко прижав. Характер не позволял по природе задиристому сержанту вот так все оставить. Он впился в губы девчонки с какой-то остервенелостью, слегка покусывая. Эстель в его руках даже немного пискнула, словно мышка в объятиях удава. Когда мужчина отпустил Жемчужинку, у нее от такого напористого поцелуя припухли и покраснели губы, глаза блестели, и она тяжело дышала. Хмыкнув, Уильям шепнул ей на ушко: - Вот теперь точно. И смылся, ухмыляясь, не услышав, как улыбающаяся немка крикнула: - И кто из нас лис?! Эстель сидела в зале, в котором еще вчера слушала джаз и наслаждалась компанией сержанта, и спокойно завтракала. Тишина поражала – никогда еще с момента начала этой проклятой войны она не слышала нежного пения птиц, шуршания реки неподалеку и небольшой капели росы. Эстель спокойно завтракала, и одновременно читала книгу, которую ей принес ее сержант. Это был роман Дюма «три мушкетера» на английском. Пока она неторопливо кушала, читала, и запивала еду первоклассным кофе, который поставил ей хозяин, на завтрак потихоньку выходили немногочисленные американцы. Среди них был Дэниелс. Увидев Жемчужинку, он сел рядом, поставив свою порцию рядом: – Вчера вас с сержантом никто не видел, а сейчас гляжу, сидишь уже здесь. Немка улыбнулась другу: – Я вчера устала, как и сержант Пирсон. Мы ушли спать раньше всех, наверное. Сержант поехал в лагерь, видимо, нас временно оставят тут. Ну, или я так думаю. – Я тоже так думаю. Наверное, скоро вернемся домой. Ну, в смысле… Девушка рассмеялась, прикрывая рот пальцами. Эта была какая–то ее своеобразная особенность и привычка – она редко улыбалась или смеялась, обнажая зубы, предпочитая закрывать губы пальцами, хотя по большому счету, стесняться ей было нечего. Рэд и сам улыбнулся, понимая какую глупость сморозил. А дальше разговор сам по себе зашел ни о чем. Юный солдат рассказывал девушке о своем доме, А немка заинтересованно расспрашивала его о Техасе. Рональд широко жестикулировал, рассказывая о поездке на лошадях, об огромных быках, о том, как объезжают мустангов и о ежегодной ярмарке и родео. Для немки такое было в диковинку – слушать об объездке диких жеребцов, о том, как люди сами залазят на яростных лошадей. Он рассказывал о стереотипах про Техас, что мол, некоторые думают, что все парни оттуда крутые ковбои, и носят шпоры, чуть ли не с рождения. Рональд был рад рассказать о своем доме, и пока он объяснял немке, что такое перекати–поле, к ним присоединился еще немного сонный Цуссман. Послушав их диалог, он «аккуратно вклинился» и стал рассказывать уже о своем, в Чикаго. Эстель с любопытством слушала, а друзья попеременно рассказывали ей о своей родине. Роберт описывал Чикаго с какой–то особенной любовью, рассказывал о целых улицах–кафе, джазе по ночам, о том, как прекрасен в своем урбантуризме его город. Потом подтянулись Айелло и Стайлз. Фрэнк усмехнулся, слушая рассказ Цусса про Чикаго, и, заняв стул, прикурил себе и Жемчужинке сигарету. Он решил тоже поведать о своей родине, и начал рассказывать о Нью–Йорке. Эстель никогда в жизни, как оказалось, не видела небоскребов. Она слушала описание ребят о громадных зданиях, которые теряются за облаками, как их сверкающая урбанистическая красота манит к себе людей в города. Фрэнк, как и прочие ребята, рассказывали ей о Статуе Свободы, о Бруклинском Мосте, о том, что Нью–Йорк – это горд тысячи мостов, об Эмпайр–стейт–билдинг, о мосте Золотые Ворота, и о многом, многом, чем еще. Жемчужинка слушала рассказы друзей об их городах и тех, в которых они были, о Нью–Йорке, Вашингтоне, Техасе, Финиксе, Чикаго, о путешествиях друзей по их необъятной стране. О национальном парке Йеллоустон, о невероятных красотах гор Небраски, о перевале Индепенденс, об удивительной горе Рашмор в которой были высечены лица президентов США. От этого ей становилось даже грустно – ей, по сути, и нечего рассказать им. Что она видела кроме Берлина и родного Дрездена? Но никто и не спрашивал ее о прошлом. К компании подошел и Тёрнер. Слушая друзей, он улыбнулся, и под подзадоривания ребят, рассказал и о своем доме. Он был родом из Бостона, но побывал во многих частях своей необъятной родины, будучи ребенком, из–за работы его матери, и отлично запомнил многие места. Он рассказал ребятам о том, как мать возила его к великому водопаду Ниагара Фолс. Лейтенант очень красочно описывал бушующую реку Ниагара, о том, как темная вода, срывалась с обрыва и с грохотом не хуже разрыва бомб неслась вниз, и как в брызгах переливались радуги. Подошедший Пирсон услышал их разговор, но и ему не удалось отвертеться от рассказа про свой дом и самые яркие воспоминания про свою страну. Сержант сначала призадумался, что же он может рассказать им? Сев рядом с девушкой, он вздохнул, обдумывая, и решил поведать о своей поездке в Аризону. О совах, которые селились в кактусах, о вздымающихся ввысь пальмах и сухой стороне этого штата, о змеях и кантри. Постепенно, он расслабился, и мужчины принялись вспоминать уже менее глобальные вещи, рассказывая про детали некоторых вещей. Эстель с жадностью впитывала их рассказы, слушая и иногда спрашивая о той или иной вещи. Например, о гремучих змеях, которых она никогда в жизни не видела, или о кактусах. Вообще, оказалось, что она мало знала о таких вещах. Но, в какой–то момент, парни решили спросить и саму немку о ее родине. Эстель хмыкнула и начала рассказывать о Берлине, о реке Шпрее, об огромных Бранденбургских воротах, Берлинер Доме, про Рейхстаг, о громадине аэропорта Темпельдорф. Она даже не ожидала, что ей окажется что рассказать. Парни с интересом спрашивали о ее родине, особенно, их заинтересовал рассказ немки о дворце Курфюрстов. Так они и просидели до обеда, постепенно съев завтрак и рассказывая друг другу о своих родинах. Когда прибыли тыловые ребята, весь взвод занялся помощью в лагере – поставить палатки, организовать размещение, проконтролировать все. Пирсон и Тёрнер носились туда–сюда, отдавая приказы, где и как размещаться. Молодняк разгружал прибывшие грузовики с припасами продовольствия и оружия, ребята постарше были заняты организацией прочих вещей, вроде штабов, временных хранилищ для обмундирования и оружия, и так далее. Лагерь был разбит в рекордное время – уже к 2м часам дня, палаточный «городок» стоял по всему Марсовому Полю, близ Эйфелевой башни. Танковая колонна разместилась прямиком по всей улице Жозеф–Бувар. Жемчужинка нашла себе занятие по душе – сортировка. Отыскалась небольшая беседка, за проспектом, где разместили бронетехнику. Открытые бока небольшой каменной беседки накрепко затянули брезентом, а внутри поставили несколько прочных металлических полок. Солдаты несли туда одежду, а Эстель спокойно, и что главное, быстро, рассортировала ее по размерам, откладывая уже попорченную форму или ту, что нуждалась в стирке. Так же поступили и с ботинками. Все сапоги она так же отсортировала по размеру и степени изношенности. Когда пришел с проверкой Джон, главный ответственный за снабжение, то был приятно удивлен – форма была аккуратно разложена, также, немка не поленилась наклеить на передние перекладины бумажки с описанием – размер и тип, для кого форма. Рубашки и штаны были рассортированы отдельно: левые 8 блоков трех полок занимали рубахи, а столько же правых – штаны. Для носков, маек и белья была выделена отдельная секция. Обувь была размещена тоже отдельно. Увидев эту красоту, Бэн даже рассмеялся, похлопав девушку по плечу: – Ну, хоть теперь мои вещь не будут тесниться в сжатой коммуналке, вон, даже у исподнего отдельная полка! Солдаты рассмеялись, вгоняя девушку в краску. Ну а уже после, они и еще пара парней из снабжения занялись тем, что пока было непригодно для использования. Благодаря Руссо, они нашли прачечную и небольшой магазин со швейными принадлежностями. Бэн и Скотт рыскали по магазинчику в поисках правильных иголок, а Эстель нашла нужный цвет ниток. Хозяйка наотрез отказалась брать деньги с американцев, нагрузив им две неплохие такие корзины необходимым. Эстель все пыталась объяснить хозяйке, что так нельзя, что ее товары должны быть оплачены, но та лишь мило улыбалась и качала головой. Руссо потом пояснила, что она так «отплатила» за освобождение. Лишь в четыре часа все их сборы и поиски закончились. Ну а после, началось самое кропотливое – стирка и «ремонт» вещей. Вернувшись в лагерь, часть парней понесла вещи, которые нужно постирать в прачечную, другие занялись ремонтом порченых вещей. Жемчужинка вызвалась зашивать куртки и штаны. Шила недурно, но зашивала исключительно одежду – ее сил не хватало, чтобы зашивать обувь. Этим занимались мужчины. Сержант, подошедший к их временной кладовой, немного замялся, остановившись в паре метров – его Эстель сидела на каменных ступеньках, что-то мурлыча себе под нос, и зашивала куртку без нашивки. На нее падало вечернее солнце, подсвечивая волосы приятным золотым цветом. Вся она, в этом свете казалась такой солнечной, как желтый одуванчик. Неподалеку слышалась медленная народная музыка Франции, на очень романтичный лад, которую исполняли на одной из летних площадок вчерашние музыканты. Это создавало чарующую атмосферу. Девушка, казалось, немного подпевает этой музыке, продолжая свое дело. Уильям подошел, и сел рядом, стараясь не разрушить этот момент. Но немка лишь чуть улыбнулась и подсев к нему ближе, продолжила свою работу. Пирсон слушал ее тихое мурлыканье и наблюдал как она мелкими и тонкими стежками штопает порванный рукав. Мужчина подумал про себя, что мог бы так сидеть вечно, в обнимку с этим солнечным созданием, которое мурлычет себе под нос французский мотив и занимается каким то делом. У их взвода появилось время на отдых, и началось ожидание. Многие солдаты думали, что после освобождения Парижа, они отправятся домой, и на их место придут новые. Многие уже морально были готовы собирать вещи. Пирсон, как и обычно, был настроен ко всему скептически, а Тёрнер плыл по течению, мол, будь, что будет, не нам решать. Айелло так же не верил в возможность возвращения. За 2 месяца война не закончена, и долго ли нацистам вновь выбить с позиций американцев. Ребята помоложе, вроде Дэниелса, Цуссмана и Стайлза пока не относились ни к одной категории, ни к тем, кто верил в возвращение, ни к тем, кто думал, что все только начинается. Рэд в глубине души хотел бы, чтобы это оказалось концом, но все равно считал, что Жемчужинка была права: ее бывшие сослуживцы явно не оставят ситуацию. Не сдадутся. Но сейчас, даже Дэвис сказал взводу отдыхать. Пирсон же, решил, что он может прогуляться по улицам Парижа со своей спутницей. Жемчужинка улыбнулась этому предложению и кивнула, соглашаясь. Первым делом, естественно девушка потянула сержанта к Лувру, узнав про него от Камиль. Они шли вдвоем, под руку. Эстель щебетала о красотах этого города, почти не тронутого бомбами, иногда останавливаясь, увидев очередное интересное здание или уличного художника. У Лувра была широкая площадь и парк, по которым важно расхаживали толстенькие голуби. Правда в сам музей искусств они так и не зашли. Сержант с улыбкой наблюдал за Эстель, пока она сидела на корточках, прикармливая голубей крошками хлеба с ладони. Птицы роились вокруг нее, склевывая хлебные кусочки, а девушка сидела улыбаясь. Какой-то из художников увидев эту картину, принялся быстро зарисовывать увиденное. Но казалось, будто немку поглотило это занятие, и она совершенно не обращала внимания на раздражители и вещи вокруг. К ней даже подбежала белка. Зверек поднялся на задник лапках, и, опершись на руку девушки передними вынюхивал вкусности. Эстель умиленно улыбнулась и, достав еще хлеба, дала кусочек грызуну. Белка устроилась, сидя, и быстро-быстро обгрызая лакомство, вращала в лапках кусочек хлеба. Уильям тоже сел рядом, стараясь не делать резких движений, чтобы не вспугнуть животное. Жемчужинка тихо шепнула, не переставая улыбаться: - Они очаровательны, правда? Сержант хмыкнул – его удивляло, что в этой девчонке столько любви ко всему живому. Он немного удивленно посмотрел вниз, когда белка доела хлеб и подошла уже к нему, встав на лапки и вытянувшись, вела усиками, обнюхивая. Подумав немного, Уильям также протянул зверьку на ладони немного хлеба. Пирсон ощутил чуть прохладные крошечные лапки на ладони, и как усы грызуна щекочут кожу. Но белка, вновь схватив кусочек корочки от багета, отпрыгнула, и принялась уминать его, хотя скорее даже не есть, а именно прятать за щеку – про запас. Пирсон про себя отметил бесстрашие зверька, который вот так подошел к ним и еще и нагло «требовал» давать ему еды. Через какое-то время, когда сдавалось, что птицы и наглая белочка наелись, сержант поднялся, а за ним последовала и подруга. Он посмеивалась, опираясь на сержанта – у нее затекли ноги от долгого пребывания на корточках. Но Пирсон был рад видеть эту искреннюю улыбку на лице Эстель. Сержант мягко приобнял ее за плечи, сам улыбнувшись. После такого, естественно были Триумфальные ворота. Жемчужинка с интересом вращала головой как сова, осматривая достопримечательности, но почти никогда не забегала вперед, следуя под руку с сержантом. Так они и шли, не особенно строя маршрут, скорее, туда, где за что-то зацепятся глаза. Так, например, они пришли к Нотр-Дам. Эстель хмыкнула – после вчерашнего штурма гарнизона, тут торчали флаги и были разбросаны пустые рулоны от фейерверков. Немного побродив у старинного собора, пара направилась уже в другую сторону. Особенной цели у прогулки не было. Только осмотреться и немного развеяться. Правда вот, после трех часов постоянной ходьбы Жемчужинка устала. Сержант, заметив, что подруга идет гораздо медленнее, усмехнулся и спросил: - На руки взять? Смущенная Эстель порозовела, отводя взгляд, и пробормотала сконфуженно: - Не надо… А вот Пирсон, заприметив небольшое кафе, повел подругу туда. Посетители, заметив американских солдат, подняли бокалы, свистя и громко восторженно крича. Это смутило девушку еще больше, а сержант, поддавшись хорошему настроению «отдал честь», вызвав еще больше восторженных выкриков на французском. Сев за небольшой столик снаружи, Пирсон только сейчас заметил – много, кто из всех дивизий и полков, пошел сегодня гулять. Парни гуляли кто по трое-двое, а кто с новыми спутницами. Но Ульяма мало интересовали другие пары или девушки, хотя они и пытались флиртовать с сержантом. Эстель иногда от этого неуверенно опускала взгляд, а Пирсон не реагировал на эти попытки. Он отодвинул перед подругой стул, Жемчужинка села и выдохнула – ее ноги уже гудели от долгой прогулки. Пара решила особо не распыляться и просто выпить вина. Пирсон наблюдал за девушкой, оплатив счет сразу же. Она сидела с бокалом вина, закинув ногу на ногу и прикрыв глаза, слушала шуршание Сены. Иногда, Пирсон даже завидовал ей, тому, как она умела находить радости в самых, казалось бы, простых вещах. В свете солнца, в дуновениях теплого ветерка, в кормлении животных и птиц, в том, как она умудрялась разглядеть красоту в лепнине и барельефах старых зданий, или, как сегодня, красоту и образы в облаках. Вечернее закатное солнце окрасило город в золото. Уильяму было откровенно плевать, что они пропустили парад Шарль де Голля. Он смотрел на девушку, а та подняла взгляд к небу и улыбнулась, указав на облако: - Смотри! А это похоже на кролика! Вон, даже ушки есть. - Только хвост крупноват, - усмехнулся сержант, разглядывая пушистое облако. Они беседовали об облаках. Эстель улыбаясь, рассказывала о том, какого это, когда вокруг тебя бесконечные просторы неба и облака. Немка описывала небо так, словно ей там уютнее чем на земле. Пирсон слушал ее, понемногу улыбаясь. Она восторженно описывала блеск крыла, как под ним тянулись бесконечные перистые, или кучевые белые барашки. И как там, наверху, ей казалось, что нет ничего невозможного. Уильям припомнил вдруг слова Руссо. Француженка перехватила его перед уходом и шепнула на ухо, что они могут подняться на крыши и там провести хороший вечер. Даже подсказала, куда идти. Пирсон тогда пометил себе это галочкой. И сейчас, от разговоров о небе, он вспомнил об этом. Когда девушка допила бокал, Уильям поднялся, и подал подруге руку. Та удивленно взглянула на него, но руку подала. Хрупкая ладошка девушки буквально утонула в крепкой широкой руке сержанта. Уже смеркалось. Полоска света едва окрашивала горизонт в слабый розовый цвет, небо было темно-синим, и на нем постепенно зажигались звезды. Город постепенно зажигал огни, люди бродили парами, будто бы ничего и не происходило эти дни. Пирсон еще утром придумал, куда отвести его подругу. Ему не хотелось взбираться на небольшие здания. Идея была простой – как можно ближе к небу. Но только не на Башню. Даже сержанту казалось это избитым клише. А вот собор Парижской Богоматери вполне подойдет. Девушка с интересом следовала за сержантом, а когда они вернулись к площади перед собором, Уильям вдруг остановился, и произнес, немного усмехнувшись: - Я тут вспомнил кое-что из твоих рассказов. Поднимайся на башню… - И прыгай, - рассмеялась Эстель, заканчивая фразу за Пирсоном. Сержант хмыкнул и произнес: - Если спрыгнешь, пропустишь все интересное. Немка чуть сощурилась, но кивнула. Пирсон произнес, отходя куда-то: - Иди в башню. В левую. И жди меня, я скоро вернусь. Когда Пирсон скрылся из виду, улыбка сама сползла с лица Эстель. Девушка немного постояла, и, потерев от некого смущения и досады предплечье, пошла к собору. Ее не покидала мысль, которая предательски вопила громче всех, что сержант просто решил так от нее избавиться. Когда она вошла, собор был на удивление пустым. Исключение составлял священник, который тушил свечи в канделябрах. Увидев немку, он вежливо и ласково кивнул ей. Жемчужинка вытащила из кармана платок, он был достаточно большим, и покрыла голову. Она немного постояла, и перекрестившись пошла вглубь церкви. Красота древнего храма поражала всякое воображение. Тут было тихо и очень спокойно. Эстель пробормотала, смотря на свечи и огромный витраж де Пари: - Господи, как же тут красиво… Она прошлась по огромной зале, под чутким взглядом священника. Пожилой служитель церкви сначала очень напрягся, увидев девушку, даже в военной форме, но когда она покрыла голову и перекрестилась, успокоился. Она прихожанка, а в доме Господа рады любым вопрошающим. Эстель в этот момент подошла к огромному кресту перед алтарем. Постояв у алтаря, девушка коснулась рукой креста. Немного постояв так, Эстель подняла взор на лики святых и произнесла про себя: «Господи, отец наш на небесах, прости меня, дочь твою. Не о своей душе я молюсь отче, а о товарищах моих, детях твоих. Спаси их, помоги им в час нужды, не оставь без защиты. Молю тебя, Господи… Аминь». На самом деле, Жемчужинка не разучилась верить, даже после всего, что случилось в ее жизни. Она была католиком, правда креста не носила. Считала дурным тоном носить его, предпочитая веру в сердце, чем на теле. Она молилась без лишнего пафоса, тихонько, мысленно вопрошая Бога о помощи. Она молилась о спасении души ее и ее новых товарищей, о Руссо, о Кроули и Вивиан. Когда ей становилось страшно, она обращалась в мыслях к Богу. Ибо к другому обратиться не могла. Священник видел молитвы девушки, немые, но громче них, он не видел, до сей поры. Он мягко перекрестил ее стоя в сторонке, а после удалился, не мешая прихожанке молиться. Перекрестившись, и немного поклонившись святым, девушка направилась уже в башню. С одной стороны, Эстель была рада быть в Доме Бога. Давно ей не выпадал шанс спокойно произнести молитву. А с другой, ей было тоскливо от собственных надуманных страхов. Она поднялась на самый верх, как и было велено, в левую башню. Звонаря тут не было, но висели тяжелыми грудами колокола. Немка не отказала себе в удовольствии легонько огладить пузатый бок самого ближнего к ней. Она про себя называла их Глашатаями, что несут весть. Сев на пол, она смотрела на ночной Париж, не особо веря, что ее сержант придет. Но сейчас у нее был шанс побыть в одиночестве, обдумать все и спокойно вознести молитвы. Тут как-никак, в высокой башне, она была как никогда близка к небу. Пирсон быстрым шагом направлялся к собору. Он не хотел провести вечер с пустыми руками, но и хотел сделать для Жемчужинки небольшой сюрприз. А потому нес за пазухой маленькое дополнение к их совместным посиделкам – вино, гроздь винограда и небольшой кусок сыра. Сержант про себя подумал, когда уже купил кусочек сыра, что впервые чувствует эти эмоции так ярко. Что впервые ему они не в тягость, а в радость, что в самый темный час эти чувства не стали якорем, что тянет на дно, а спасительным кругом. Вообще, он все размышлял, как подступится и отдать то самое кольцо, которое до сих пор покоилось у него в кармане. Но… Не решался. Не тот момент, не так подумает, или он не так скажет. Одно сплошное «не так». И пока он думал, то уже вплотную подошел к воротам церкви. Отворив их, сержант беззвучно проскользнул к лестнице в башню, так и не попав в поле зрения священника. Пока Уильям поднимался, то его не покидала одна очень назойливая мысль – не слишком ли резким был его уход? Мало ли, вдруг он обидел девушку таким поступком, и наверху его уже никто не ждет. Мысли гениев совпадают, как говорится. И мужчина и сама немка опасались одно и того же по сути – быть оставленными. Пирсон поднимался тихо, стараясь не нарушать покой церкви и ее обитателей. Все же тут жила комунна священников и послушников. Когда он прокрался к последнему пролету, и показалась площадка башни, сержант увидел сгорбившуюся фигурку Эстель. Она сидела на полу, обняв колени и положив на них же голову. У Пирсона даже сердце сжалось от такой картины – она подумала, что он ее бросил. Бесшумно подойдя, сержант сел рядом и как можно аккуратнее и нежнее обнял девушку за плечи. Говорить не хотелось. Эстель подняла на него взгляд и мягко улыбнулась ему. Все-таки врать она себе не могла – она очень обрадовалась, а обеспокоенный вид Уильяма заставил ее постыдиться за себя и свои сомнения. Она тихонько прошептала, положив голову на плечо сержанта, честно признаваясь: - Ты так быстро ушел, что я подумала, будто бы ты меня бросил… Прости мне сомнения. - Сам дурак виноват, - хмуро произнес мужчина, глядя на город и избегая встречаться глазами с девушкой. – Но я хотел сделать для тебя небольшой сюрприз. Пирсон вытащил то, зачем ходил из-за пазухи и поставил на удалении, дабы не смахнуть случайно это все вниз. Эстель улыбнулась и прошептала, крепко прижавшись к Уильяму: - Глупыш… Я бы и просто так посидела с тобой тут, безо всяких вин и прочего. Мужчина немного вздрогнул. Девушка, по сути, сейчас дергала его за струны души. Играла на самом животрепещущем. Пирсон про себя даже произнес, сглатывая: «Скажи это, хватит бродить вокруг да около, скажи ей уже, наконец!». Уильям не мог решиться. Он корил себя, за то, что на войне и в отряде он был как рыба в воде, а сейчас не мог даже слова сказать, словно язык прилип к гортани, а мысли разбегаются, упорно не желая складываться в слова. Эстель, чувствуя напряжение сержанта, произнесла, смотря на ночной город: - Моя мама говорила, если не можешь в чем-то признаться, или если не получается что то сказать, используй язык, который не понимает твой оппонент. Пирсон вздрогнул – вот же хитрая лиса, все поняла. Но идея была не плохой. Уильям знал пару фраз на испанском языке. Все же он был родом из Оклахомы, и его мать знала испанский. Пыталась научить сына, но, увы, вышло у Пирсона выучить всего пару фраз. Но одна из них сейчас была как нельзя кстати. Собравшись и глубоко вздохнув, Уильям произнес: - Te quiero…* А немка, чуть улыбнувшись, шепнула, явно отлично поняв смысл фразы: - Ich liebe dich auch…*