Жемчужинка

Вечером, Уильям вошел в палатку, протянув подруге горячий чай. Девушка робко взяла чашку в руки, греясь под одеялом у печки. Сержант сел напротив нее и произнес: – Что с тобой такое? Чего ты от меня как от огня шарахаешься? – Из-за твоих слов… Что мы живы лишь ПОКА что… Пирсон вздохнул и мягко поднял голову Эстель за подбородок, вынуждая посмотреть ее себе в глаза: – Лисёнок. Я это сказал без намека, что убью их. А с тем, что мы едва справились. Мы потеряли много людей. – Ты и мной пожертвуешь ради победы? – не унималась Жемчужинка, апатично глядя на Уильяма. – Нет. Нет ни тобой, ни Дэниелсом, ни Айелло, ни даже Цуссманом. Я не готов вновь потерять своих людей. Девушка вздохнула и произнесла, положив руку ему на ладонь: – Кассерин в прошлом, сержант Уильям Пирсон… Прекрати жить прошлым. Пока ты оглядываешься назад, жизнь идет вперед. – Я это понимаю, лисёнок. Но без уроков прошлого, нельзя построить хорошее будущее. Он сел рядом, приобняв подругу и шепнув: – Иди ко мне, лисёнок. Не бойся… – Я и не боюсь, – слабо улыбнулась девушка, положив голову на плечо сержанта. – Ни тогда не боялась, ни сейчас. Пирсон поцеловал ее в макушку, держа ее руку в своей: – У тебя такие холодные руки… – Не люблю холод. Всегда мерзну, стараюсь быть там, где теплее, – сморщила носик девчонка, ерзая. Уильям лишь усмехнулся и аккуратно провел пальцем по холодному носу девушки: – Ничего. Ты сама мне когда-то говорила – ничто не вечно на бренной земле, и всякая стужа уступает место весне. – Вот я и жду весну, а ведь сейчас только декабрь, – жалобно проворчала Эстель, отпивая горячего чаю. – Еще два месяца ждать. Сержант тихо рассмеялся, целуя ее в макушку. Сейчас им обоим как никогда нужна была эмоциональная разгрузка. День выдался ужасающе тяжелым. Уильям все крутил в голове то, что сделал. Да, вызывать авиаудар на себя, было сродни суициду, но ведь иного выхода не было – иначе бы их в клочья разорвали танки. И потом, Эстель все выполнила сама, и ее навыки как летчика прекрасно помогли – парней погибло бы гораздо больше, если бы не ее наводка и указания. Жемчужинка тихо произнесла: – Уильям? – Что такое? Девушка закусила губу, прижимаясь к мужчине, и тихо вздохнула: – Нет, ничего… Просто я хочу знать. – Что знать? Спрашивай, отвечу как на духу. Эстель подняла взгляд на сержанта, всматриваясь в карие глаза Пирсона: – Почему? Почему ты меня спас? Почему доверился? Я хочу узнать твои ощущения и мысли, хочу понять… Сержант глубоко вздохнул. Он ждал этого вопроса еще давно. Просто, видимо именно сейчас, его девушка хочет расставить для себя все точки над i. Он шепнул, немного улыбнувшись: – С чего начнем? Со дня знакомства? – Угу, – промямлила Эстель. – Я отвечу, дай только разложу кровать. Не хочу сидеть в форме и пачкать тебя. Жемчужинке пришлось отпустить сержанта. Впрочем, Уильям быстро управился, разложив кровать, спальный мешок и достав еще два одеяла. Он быстро переоделся, надев свитер под форму, и сняв с себя портупею с кобурой, пояс и прочие ненужные для сна вещи. Девушка же успела допить чай и поставить кружку у печки. Разувшись, он сел, а позже и лег вместе с ней, укутывая себя и подругу в одеяла. Они устроились с ней лежа перед теплой печью. Девушка как обычно прижалась к нему всем телом, укладывая голову на плече. Немного подумав, Пирсон начал: – Это, как ты помнишь было 26го июля. Твой самолет врезался в здание, оно частично обрушилось, и я оказался один, отрезанный от команды. Тёрнер тогда сказал мне, что маршрут до них будет проходить через часовню. Там я тебя и нашел. Я ожидал увидеть мужика, краута. Уже готовился выстрелить, скорее морально. Но увидел тебя… Маленькую, беззащитную. Сначала я даже не понял, что ты в ловушке. Я ожидал от тебя гнева, злости или страх. Но тебе было больно, и мне… Мне стало тебя жаль. Он прервался, выдыхая и целуя в макушку Эстель, крепче прижимая к себе. – Я помог тебе, хоть и не понимал, что ты там мне говоришь. Ты не звучала как краут, не выглядела как они, и я не мог разглядеть в тебе врага. К тому же, я впервые видел летчика-девушку из их рядов. Когда мы с тобой шли по кварталам, ты отвлекала фрицев, но я не знал, почему ты их боишься больше, чем меня. Ты выглядела растерянной, боялась каждого шороха, а потом и всего нашего отряда. Я до сих пор помню, как ты сжалась в комочек у меня на руках перед взводом. Я не мог понять, точно ли ты немка, летчик, ты была словно напуганный крольчонок. Жемчужинка улыбнулась и прижалась теснее, тихо урча от ласки сержанта. Уильям же продолжил, глядя на то, как в печи горит огонь, слегка поглаживая девчонку по спине: – Возле церкви, ты взглянула на меня так, словно я был богом. Честно признаюсь, это сильно почесывало мое самолюбие, – Пирсон чуть усмехнулся. – И я решил, что не хочу рисковать тобой, тем более что ты была и так ранена. Когда бой был окончен, и я вернулся, ты была как малыш, у которого отобрали любимую игрушку – сидела, насупившись, сложив руки на груди. Это было очень мило. И в церкви… Я услышал слова краутов, перед тем как ты их убила. Цуссман перевел мне вечером то, что они говорили. Я был после того в бешенстве. Они тебя предали, они чуть не убили тебя, и еще хватает наглости?! Он провел по щеке подруги пальцами, глядя на нее: – Я слабо себе представлял, как можно атаковать своего, правда. Пусть обо мне судачат как о законченном ублюдке, но без причины, я никогда не нападу на союзника. Даже если я его недолюбливаю. Никогда. Жемчужинка слабо кивнула, прижимаясь к сержанту, а тот продолжил: – Ты удивила меня в часовне. Ты превосходно стреляешь, и быстро учишься. Когда церковь начала рушиться, я нес тебя на себе, отдавая себе отчет в том, что должен быть осторожнее, ведь несу ответственность не только за свою жизнь, но и за твою. И когда мы выскочили, я укрывал тебя, понимая, что в случае чего не успею тебя оттащить, а ты не успеешь уйти… Ты была напугана еще больше, но, все же, держалась. Помогла нам в перестрелке, быстрее других сообразила связать гранаты в стопку, хотя мы обучены экономить их, и бросать по одной. Эстель усмехнулась: – Так просто эффективнее, ммм… Пирсон положил пальцы ей на губы, чуть улыбнувшись, и мягко шепнув: – Не перебивай, лисёнок. Жемчужинка мягко улыбнулась ему, кивнув. Уильям чуть поудобнее устроился, и продолжил: – Когда мы были в лагере, я думал что все, я обозначу рамки, чтобы ты не липла ко мне. Но не смог. Ты была так недоверчива, боялась каждого из парней, что мне волей не волей, но пришлось тебя оставить рядом. И да, я еще не забыл того щелчка по носу! Девушка застенчиво улыбнулась, хихикая, а Пирсон, наклонившись, мягко укусил ее за кончик носа, усмехаясь: – Месть сладка, лисёнок. Девушка с нежностью поцеловала его в щеку, ощущая тепло от его ласки разливающееся внутри. Уильям же продолжал: – На следующий день, я оставил тебя спать, решив не тревожить. Укрыл курткой, чтобы не замерзла, а сам ушел на пробежку. Джозеф тогда и предложил ту идею с формой. От упоминания лейтенанта, оба невольно прижались друг к дружке, тихонько вздохнув. – Я приносил тебе еду, наблюдал за тобой, и даже не понимал, как начинаю привязываться к тебе. Ты открыла мне душу, и не отстранилась, узнав о моей ошибке. Ты поддержала меня, давая то, о чем я мог лишь воображать. Ты позволила мне не опасаться своих ощущений, своих слабостей, своей боли. Ты словно маленький лучик солнца прокралась в темницу, которую я выстроил вокруг себя. И… Я все еще помню то падение у речки. Ты сказала, что твой первый поцелуй был в Париже, но я думаю, он был именно тогда, на берегу той реки. Эстель покраснела и пролепетала, нарушая просьбу сержанта: – Ты сам тогда сказал… Случайность… Пирсон же поднял ее голову за подбородок и шепнул: – А может, и нет? Кто знает? Жемчужинка прикрыла глаза, ластясь к Уильяму, словно котенок, пока он продолжал: – Потом был Кан. Ты усердно училась, и была так легка в этом, словно бы всю жизнь изучала язык. Но я видел, как ты стараешься, учишь, вникаешь, как много сил ты потратила на освоение языка. Я был очень горд, что нашел не простую девчонку, а усердную и усидчивую умницу. Когда ты начала говорить, сначала несмело, но потом все лучше, я чувствовал радость и гордость. А потом, когда приехал Дэвис, я чувствовал страх. Легенда, что мы придумали, казалась мне такой чушью. Я очень боялся, что он раскусит нас, но он этого не сделал. Видимо поверил тебе, так ты искренне ему все сказала. А потом была операция. Я даже невольно восхитился твоими навыками. Ты умеешь быть такой тихой и незаметной, когда того требуется. И в поезде, ты тоже меня поцеловала. Девушка смущенно улыбнулась, а сержант хмыкнул: – Да, да, я и это помню, мой лисёнок. Но потом… – Пирсон сглотнул, делая небольшую паузу. – После крушения я чувствовал, будто бы меня на части рвут в разные стороны два волка. Я думал, что ты не выжила, и одновременно не хотел в это верить. Я не хотел терять тебя, я сильно переживал за свой лучик солнца. А когда нашел, будто бы с плеч упал груз. Портило все только ранение на виске. Уильям прикрыл глаза, прижав к себе девчонку, вдыхая ее запах: – А потом был Париж. Я дал обещание тебе тогда. Дал, потому что думал, что мы погибнем в этом чертовом поезде. Но когда мы уже были среди маки, я понял, что я ХОЧУ выполнить его. Все осложнила Камиль с ее вылазкой. На кой было тебя тащить туда, если ты могла быть рядом со мной в тот момент? Но нет, Кроули уперся рогами, мол, нет уж, она пойдет, она немка, бла-бла-бла. И Тёрнер туда же. «Она хорошо справится, Пирсон. Она же немка, Пирсон. Хватит ее опекать, Пирсон». Мужчина фыркнул. А девушка растрогано улыбнулась, глядя на него – он заботился о ней все это время. Сначала как о спасенной, потом как о друге, а сейчас, искренне, как о своей девушке. – Когда гарнизон был освобожден, и Руссо сказала, что не знает где ты, я был в ужасе. Я ринулся в северное крыло, как она сказала, чтобы найти тебя. Признаюсь, ты меня тогда напугала. Но я понял, что перебарщиваю с твоей опекой и защитой, когда ты начала сражаться у стен гарнизона. В бою ты становишься настоящей фурией, Валькирией. Прекрасной и смертоносной. Эстель хмыкнула: – Вы так красиво выражаетесь, сержант, о простой дурнушке из Дрездена. – Кому дурнушка, а кому белокурый лисёнок, – шепнул мужчина, целуя ее в лоб. – И после освобождения Парижа… Тот поцелуй… Уильям сделал паузу, сглатывая. Это было тяжело. Как описать те чувства? Это ведь водоворот из всего и сразу, и любви, и нежности, и восторга, и радости, все и сразу. Но он смог подобрать слова: – Ты была в моих руках такой маленькой, такой нежной. Мне казалось, что у меня в руках цветок, одно неловкое движение, и сломаю. Но… Да что уж там, даже сейчас от твоих поцелуев у меня все внутренности будто бы щекочет от радости. Это приятно, но волнительно, это… Эстель мягко улыбнулась, и чуть приподнявшись, с нежностью поцеловала Пирсона, положив ладошку на щеку сержанта, оглаживая по колючей щетине. Мужчина ответил ей не меньшей лаской, зарываясь пальцами в мягкие волосы подруги. Он буквально заставил себя оборвать поцелуй и шепнул: – Это именно так… Жемчужинка в его руках смущенно улыбнулась, немного краснея, но давая сержанту продолжить: – А тот вечер? Это одно из лучших моих воспоминаний. Твой запах, слова, вся ты была словно выше всех в том зале. Ни одна француженка в моих глазах не была и в половину такой же, как ты. Они были словно искусственными, все эти платья, меха, вычурность. Ты никогда не будешь такой. Я решился тогда, решился на то, чего бы не сделал каких то год-два назад. Я просто хотел быть с тобой. Чтобы ты была моей, и чтобы больше никто даже не смел смотреть на тебя. Это было глупо, я знаю… Но ты сама тогда показала мне, что ты моя. От этого до сих пор на душе тепло. Пирсон сглотнул: – Первое свидание, что мы провели вместе, было и остается волшебным мгновением. Ты не хотела цветов, не хотела на танцы, ты просто наслаждалась всем, что тебя окружает, находила красоту и радость в том, что я уже не вижу столь красивым. И вечер на колокольне. Он тоже по-своему хорош. Девушка усмехнулась: – Ты тогда признался мне… – Да. Ты раскусила меня как белка орех, хотя я и молчал, – добродушно усмехнулся сержант, глядя на подругу. – Только ты можешь понять меня с полуслова, с полувзгляда. Даже Джозеф не понимал… Уильям вздохнул, но продолжал: – И мой день рождения. Ты первая кто сделал его особенным среди этой войны. Меньше чем за сутки все подготовила, да еще так, что об этом никто не пронюхал. Это был мой маленький праздник, который я, как и хотел, провел с тобой. Но вечер все испортил. Когда Дэвис вызвал тебя, я подумал, что у меня сердце остановилось. Такого страха я не испытывал ни до, ни после. Но когда ты все рассказала, это был словно взрыв! Я никогда, наверное, не был так счастлив пополнению во взводе. Уильям хмыкнул, глядя на чуть сонную подругу: – Ты умудрилась растопить даже его сердце. Но… Потом был Ахен. Все сражения до него казались мимолетными, вот есть, а вот нет. Но там, ты стала такой холодной и замкнутой, такой отстраненной. Даже мы с Джозефом поддались той атмосфере. Однако даже тогда, ты смогла нас образумить. Ты всегда была куда умнее нас. Всегда видела больше нас. В этом была наша разница. Я – солдат. Я живу приказом и войной. Ты – нет. Ты видишь, слышишь и даже чуешь больше нас. Девушка тихо вздохнула и прижалась, закрыв глаза к Пирсону. Тот меж тем продолжал: – Я никогда не забуду, как ты вышла к нам с той девчонкой на руках. Перепачканная в крови, все в крови, вся ты… Я увидел твой висок и синяк на лбу, а до этого тебе попали в руку, рукав в крови, висок кровоточит, на вороте, шее и груди кровь, даже на волосах. Я тогда был готов прибить Тёрнера за то, что он позволил тебе одной пойти за этой мелкой. Эстель мягко положила ладошку на щеку сержанта: – Жизнь стоит дорого, особенно жизнь ребенка… Когда станешь папой, поймешь. Уильям усмехнулся, хотя внутренне его аж дернуло – а она тогда откуда знает? У нее что, есть дети? – Ну, я пока не отец, откуда ж мне знать? – Я тоже пока не мама… Но я знаю что любая жизнь бесценна. Пирсон даже выдохнул и шепнул: – Ты наверняка станешь прекрасной матерью… – Как и ты, прекрасным отцом, – оборвала его Эстель, глядя в глаза. – Я это просто знаю. Сержант усмехнулся, и шепнул: – В Хюртгене я был в ужасе, когда мы разделились, и мы увидели артобстрел. Я подумал… Что все… Что там мой лучик солнца и погас… Я не верил что там можно выжить, и я знал, что вы там. Именно тогда я решился брать холм, думая, что вас уже нет. Девушка сглотнула – так вот почему он пошел на это. Думал, что их части взвода уже нет, и никакого подкрепления не придет. Жгучий стыд смешался со страхом, но и любовью. Она прижалась и шепнула: – Прости, что накричала… Я ведь… – Стоп. Я знаю и признаю свою вину, – довольно строго оборвал ее Пирсон. Девушка понимала, что именно сейчас будет самый тяжелый и больной момент – смерть Джозефа. Решив не бередить свежую рану, она шепнула: – Уильям… Прочитай пожалуйста. Она вытащила письмо Тёрнера и отдала сержанту. Пирсон открыл его, и руки его задрожали. Он читал, и постепенно его глаза наполнились слезами. Сама девушка, нашла письмо и для Уильяма, на обратной стороне письма для себя, лишь в госпитале, при свете масляной лампы. А писал Джозеф, как оказалось им обоим: «Здравствуй Уильям, пишу это письмо тебе, на случай худшего. У меня есть опасения, что я не переживу эту операцию – больно много парней уже погибло в этом адском котле. Мы прошли с тобой через пекло, мой друг. И я всегда буду тебя так называть, не смотря ни на что. Уильям, мы с тобой вместе уже шесть лет. И чего греха таить, прошли через огонь, воду и медные трубы. Праздновали Рождество вместе, вместе валяли дурака, смеялись когда-то. Ты ведь забыл о смехе. Ты перестал улыбаться, выстроил вокруг себя непроницаемый забор. Закрылся ото всех. Мне горько было видеть, как ты угасаешь, дружище. После Кассерина, я перестал видеть своего друга, увидел лишь пустого бесплотного духа. Ты стал озлобленным призраком самого себя. Я наблюдал за тем, как ты из преданного своему делу человека, стал чудовищем. Мрак пожирал твое сердце с пугающей быстротой. Не стеснялся ты ни меня, ни начальства, задирал молодых, чуть ли, не отправляя их под пули. Выполнить приказ, стало твоим кредо. И я видел, как ты стал терять человечность. Но все изменил случай. Для меня, тебя и взвода. Жемчужинка. Когда она появилась, все стало другим. У нас появились приятные хлопоты, и честно сказать, в особенности для Тебя! Я увидел, как она тихонько, шаг за шагом, но подступается к тебе. Вы вместе проводили время, и ты снова стал оживать. Я это видел. С самого первого дня, она робко постучалась к тебе, и что удивительно, ты позволил ей приблизиться. Она стала для тебя тем самым солнечным светом, что прогоняет тьму, что согревает. Ты изменился с ней, снова начал улыбаться, смеяться, она вернула мне друга. Тебя. С ней, ты стал вновь тем, кого я знал. Прежним Уильямом Пирсоном. Уверенным, сильным и стойким. И я вижу, что у тебя появилось сокровище, которое ты оберегаешь. Я ведь не слеп. И как бы вы не держались, я видел ваши взгляды, ваши улыбки. Берегите друг друга. И если так выйдет, что я умру, я хочу, чтобы ты никогда не падал во тьму. Тем более, что у тебя есть свет, который тебя не покинет. Останься тем, кого я знал. Останься моим другом и соратником. Твой друг, Джозеф Тёрнер» Эстель обняла сержанта, давая ему выплакаться. Но он лишь тихо судорожно вздохнул и сложив письмо произнес: – Он видел все с самого начала… Видел. В этом весь Тёрнер… Но я не забуду. Никогда. – Мы не забудем, – тихо произнесла Жемчужинка, обнимая Уильяма. Пирсон уткнулся лбом в лобик своей девушки, желая просто успокоиться. Тёрнер прав. Она – его сокровище, его солнце, которое он будет оберегать и любить. Они лежали в обнимку пару минут, пока сержант не почувствовал, что дыхание его подруги стало медленнее и глубже. Она заснула у него в руках, вымотанная эмоциями и тяжелым боевым днем. Прижав ее к себе, мужчина шепнул, целуя Эстель в висок: – Я люблю тебя лисёнок. И сделаю все, чтобы защитить тебя. Обещаю…