Жемчужинка

Джип рванул вперед, поднимая снежные вихри, а сержант, придерживая подругу, несся в лагерь. Парни на аэродроме уже дождались подкрепления, а потому, Пирсон подъехал и рыкнул: – Все в лагерь, живо! Сам же, не дожидаясь ответа, рванул дальше. Он с ужасом ощутил, как кожа его подруги под рукой холодеет. Он несся как ненормальный, пока впереди не показался лагерь. Парни у въезда едва успели отпрыгнуть, а сержант, едва остановив машину, поднял тело подругу и кинулся к палатке врачей. Бегло объяснив все, он вышел, по велению медика. Парни суетились, пробуя разные способы растормошить девушку. В ход пошел даже нашатырь. Но тщетно – она не только не реагировала, но что хуже, медики не могли нащупать пульс, и не могли прослушать дыхание. Пол, стоящий над ней остановил товарища, который пробовал сделать непрямой массаж сердца и искусственное дыхание: – Поздно Фрэд… Они беспомощно переглянулись, стоя над телом. Видимых повреждений, кроме синяка и кровоподтека на виске не было. Они, вздохнув, пришли к выводу – травма виска и привела к смерти. Хуже всего, что девушка выглядела спящей. Но бледная кожа, которая уже была холодной везде, плюс первичная вялость говорили как раз о смерти. Вышедший Пол, как старший санитар подошел к Пирсону и тихо произнес: – Сержант… Мы… Мы ничего не сможем сделать… Уильям почувствовал как разом все чувства и ощущения померкли, словно выключились. Он буквально ощутил, как сердце пропустило удар. Он тихо произнес, вставая на ватных ногах: – Нет… Нет-нет-нет-нет-нет… Он не смог ринутся в палатку – ноги, будто стали чугунными. Он едва смог добрести до палатки и отдернуть брезент. Медики остались снаружи, давая ему шанс лично пережить свое горе. Пирсон добрел до койки, где лежала Эстель, и рухнул на стул рядом. Он вглядывался в ее лицо, ожидая, что сейчас она откроет глаза, улыбнется ему, а медики скажут, что это шутка. Но, увы, она была недвижима. Уильям не видел дыхания, грудь девушки не двигалась, не было вообще никакого движения, словно это кукла. Сержант протянул дрожащую руку, касаясь ее щеки и перемещая пальцы на шею, в тщетных попытках найти бьющуюся вену. Но все что он ощущал – холодная бархатная кожа под пальцами. Пирсон смотрел на свою девушку остекленевшим взором. Мозг отказывался верить в то, что его Жемчужинка умерла, от чего, он поплотнее застегнул ее одежду, укрыв тремя одеялами, в тщетной попытке согреть тело. Взяв ее руку в свою, он остался сидеть неподвижно рядом. Медики решили его просто не трогать. Солдаты, которые знали ее, тихонько ютились у костра. Парни просто не хотели верить в произошедшую трагедию, не могли принять ее смерть. Подошедшие Дрю и Фрэнк, узнав от докторов новость, рухнули там же где стояли. Фотограф сглотнул, а Айелло слабо поднялся, помогая Стайлзу. Они подошли к парням у костра. Солдаты сидели молча, как и тогда, после смерти Тёрнера. Никто не произносил ни слова. Для взвода будто бы разом померк свет. Их солнечный свет погас… Четыре часа взвод отходил. Но, увы, мир не прекратил существовать или меняться, жизнь продолжалась для выживших. Как и должно быть, утром взошло солнце, освещая траурный лагерь и людей. Уильям просидел рядом с телом подруги до самого утра. Даже когда пришел капрал Коронел, он не отреагировал на его слова, о приказе Дэвиса. Он сидел недвижимо, держа в ладони изящную кисть Эстель, не открывая глаз. Парень не решился подойти и растормошить сержанта, и просто тихонько покинул полевой медпункт. Уильям сейчас ощущал только одно – всепоглощающую боль. Ему казалось, что если он сейчас сдвинется с места, то просто рассыплется как покрытое трещинами стекло. Он был сломлен. Вместе со смертью Жемчужинки, в нем сломалось что-то. Что-то глубинное. Чувство было, что он сорвался и падает вниз, но все никак не достигнет дна пропасти. Умом он понимал – это война. Каждый день гибнут люди. Но не мог принять этого. Его мечты, надежды, его чаяния, все ушло вместе с этой немецкой девушкой. Он прошептал, едва двигая губами: – Я не сдержал своего обещания… Прости меня лисёнок… Прости, если ты там и видишь меня сейчас… Через час, когда солдаты постепенно собирали лагерь для дальнейшего продвижения, в палатку зашли Стайлз и Айелло. Они взглянули на подругу, ощущая, как сердце сжимается от боли. Айелло помнил, что после смерти Джозефа был подавлен, но не настолько как сейчас. Парень был опустошен и не смог сказать ни слова. Он просто сел на второй свободный стул, напротив сержанта и в последний раз взглянул на лицо девушки. Фрэнк не мог этого принять. Сначала Тёрнер. Потом Цусс с Рэдом. Теперь вот она. Несмотря на свои предрассудки, они довольно крепко сдружились с ней. Парень просто не мог себя заставить даже думать о чем-то. Голову занимала звенящая тишина. Эта война уничтожала без жалости все. Стайлз же не мог заставить себя посмотреть на подругу. У него в горле стоял противный ком, болью сдавливавший гортань. Но ему нужно было растормошить Пирсона. Нужно было заставить сержанта встать и идти дальше. Нужно было его просто забрать от нее, иначе он останется тут. Дрю тихонько подошел к Пирсону, положив с опаской руку ему на плечо, и совсем чуть-чуть потряс: – Сержант. Нам пора. Сержант! Они с Фрэнком ожидали, что сейчас он рывком сбросит руку фотографа с плеча, что зло посмотрит и начнет орать, что проявит хоть что-то, но Уильям тихо произнес осипшим голосом, без намека на хоть одну эмоцию: – Выметайтесь. Медиков сюда. Обоих. Переглянувшись, они тихо вышли и пошли к врачам, которые курили в стороне. Пол грустно взглянул на парней: – Ну что, так и сидит? – Пирсон требует вас вдвоем. Нас выгнал. Врачи удивленно переглянулись, но все же проследовали в палатку, заранее готовясь к чему угодно. Уильям уже стоял на ногах, но даже у бывалых врачей вызвал шок его вид – он будто бы поблек. Казалось, что даже форма у него стала черно-белой. Он произнес, глядя на подругу, но обращаясь к медикам: – Забирайте все, но ее не троньте. Не притрагиваться к ее одежде или одеялам. Вещи личные тоже не трогать. Если увижу, пристрелю. Палатку тоже оставить тут, заколотить полы, задернуть при уходе брезент. И оставить одну лампу. – Н-но… – Это приказ. Прорычал Пирсон, убирая со лба подруги прядку и укрывая ее плотнее. Пол и Фрэд переглянулись. Но не решились противиться воле сержанта. Они вышли и наскоро сообщили паре парней о его последней воле для подруги, и парни слабо кивнув, произнесли вполголоса: – Мы не сможем ее похоронить… Пусть она останется тут, словно Белоснежка… – Разница лишь в том, что это не сказка, – уныло вздохнул Джек, доставая лопату. Медики постепенно уносили инвентарь из палатки, не трогая сержанта. Пирсон стоял, не двигаясь над девушкой. Но потом вышел и вернулся с небольшой плошкой воды и тряпкой. Он лично смыл с нее кровь. Мужчина трепетно, пусть и дрожащими руками стирал с лица почившей подруги всю грязь. Потом кровь с виска и шеи, потом омыл руки и осторожно расчесал и распустил ей волосы. Он уложил их так, чтобы они обрамляли ее лицо и шею. Руки ее сложил на груди и укрыл ее по самое горло одеялами, поправляя жемчужные пряди. Будто бы она спит. Сержант принес ее рюкзачок и сложил туда ее книжки, флягу, но не забрал некоторых своих вещей. Его майка останется здесь, с ней. Как его сердце. Он мысленно похоронил себя вместе с этой девушкой. Сержант тихо вздохнул, и решил сделать кое-что, для отвода души в этот скорбный час. Достав пару листов бумаги и ручку, что она ему подарила, он написал короткое прощальное письмо: «Когда мы впервые встретились, мы были врагами, которые бы скорее убили друг друга. Но я спас тебя, и ты отплатила мне любовью и нежностью, которых я никогда до этого не знал. Ты украла мое сердце, ты была моим солнцем, моим всем. Я надеялся, что смогу прожить жизнь с тобой, наслаждаясь твоей любовью ко мне до конца наших дней. Но сейчас, я во тьме - мое солнце погасло... Я люблю тебя, мой маленький Лисёнок... Прощай. У. Пирсон» Сложив бумагу, едва чернила высохли, он положил ее в нагрудный карман ее куртки. Медики не лезли в это, просто делая то, что нужно. Они оставили лампу над девушкой и тихо произнесли: – Сержант?... Пора. Пирсон сглотнул, вставая и забирая последний складной стульчик. Он наклонился и поцеловал Жемчужинку в лоб, прощаясь с ней, и вышел, не оглядываясь. Парни как раз уже заколотили полы палатки, а Пол крепко зашнуровал полог, так же позволяя парням его пригвоздить. Джек тихо произнес, когда все было готово: – Ну все… Прощай Жемчужинка… Взвод уходил тихо. Парни молчали. Никто не проронил ни словечка. Айелло и Стайлз шли бок о бок, тихо, безмолвно пытаясь поддержать друг дружку. Пирсон же шел впереди всего взвода. На него было страшно взглянуть - под глазами залегли черные тени, он словно постарел на несколько лет разом, стал куда суровее и холоднее. Парни понимали одно - со смертью подруги, наступил и их конец. Взвод уходил тихо. Никто не решался оглянуться на сиротливо оставшуюся палатку позади.

***

Вечером, когда парни разбили новый лагерь, Уильям наконец сел у себя и добротно отхлебнул из фляги. Сержант хотел залить свое горе и решительно не обращал внимания ни на кого. Ушла вся фляга, за ней бутыль, которую он припас, и последовала еще одна. К нему пару раз пытались подойти и что-то спрашивать, но он лишь фыркал в ответ и выгонял парней вон из своей палатки. Пирсон пил, пытаясь хоть как то затуманить разум, чтобы не чувствовать эту всепоглощающую боль. Все рушилось, как и тогда, на перевале. Он потерял троих разом, но если Дэниелс выжил, то жизнь Цуссмана стояла под вопросом. А жизнь самого дорогого его сердцу человека вовсе оборвалась. Уильям вынул из нагрудного кармана фото Эстель, и долго вглядывался в эти родные черты. Сердце ныло, а затуманенный алкоголем мозг не смог удержать рвущиеся наружу эмоции. Пирсон опустил голову, закрыв глаза рукой, и тихо зарыдал, практически неслышимо. Слез было мало, но они были такими горькими. Его грудь сдавливала боль, дышать было очень трудно, а истерика и не думала уходить. Он отнял руку от лица и прошептал, икая и всхлипывая: – Это моя вина… Я в этом виноват… Я должен был, был обязан тебя оставить в лагере… Зачем я тебя послушал… Что же мне теперь делать в этом мире без тебя?... Разум вдруг, услужливо, напомнил песенку, которую пела Эстель, после смерти Джозефа, когда вернулась в лагерь из госпиталя. Она тогда сидела одна, не подозревая, как Уильям наблюдает за ней:

– Солнечный свет, В нашей жизни тебя больше нет… Только в мой последний рассвет, Я тебя увижу. Ах, тот солнечный свет, Как давно тебя с нами нет? Кто даст нам совет, Как вернуть тепло? Солнечный свет, Он вернется, верим мы… Тот свет чистой любви, Что нас спасет от тьмы...

Уильям тихо всхлипнул, глядя на фото возлюбленной, вспоминая ее серебристый голос. Да, может она и не была идеальной певицей, но ее пение не было фальшивым, в ноты она попадала. Он не мог никак поверить, что больше не услышит этого пения, этого голоса, не услышит ее смеха, не взглянет больше на ее улыбку. Все что у него осталось – фото и кольцо, что он так хотел отдать ей вместе с предложением себя. Сержант поднял глаза вверх, тихонько, почти шепотом тоже пропевая эти строки, слегка переделывая на ходу:

– Солнечный свет, В моей жизни тебя больше нет… Лишь в мой последний рассвет, Я тебя вновь увижу?... Ах, тот солнечный свет, От чего тебя больше нет? И кто даст мне ответ, Как вернуть тепло? Солнечный свет, Для меня ты навеки исчез, И тот свет любви, Для меня погас…

Сержант тихо выдохнул, опуская голову на руки. Боль не утихала, но ему было не привыкать к этому. Он ощущал ее после Кассерина, после Тёрнера. Но ведь раньше, у него была его маленькая хитрая лисичка. Его солнечный лучик, что разгонял тьму и помогал вылечить раны. Но все то, что она вылечила, и что только было затянулось, словно вновь было вспорото, словно воспалилось. Душа сержанта кровоточила этой болью, что силками сдавливала ему сердце. И эта боль была практически физической. Но, в итоге, алкоголь, все же, взял свое, и он лег в кровать. Без его лисёнка засыпать было холодно и одиноко. Но уставший организм все-таки провалился в небытие. Пирсон даже не слышал, и уж тем более не видел, что его услышали парни из взвода и едва он затих, затянули эту песню, что он пел. Айелло и Стайлз переживали потерю молча. Фотограф вытащил пару фото, что распечатал в Париже для себя и тихонько вздохнул. Теперь память об этой немке останется лишь на черно-белых фото, что никогда не смогут передать какой она была при жизни.