***
По всему телу проходит волна неприязни и отвращения. Будто его поцеловал какой-то гиббон или тролль. Да кто угодно! Чужие губы теперь только так и ощущаются. Правда в этом странном поцелуе Пэнси было что-то другое. Паркинсон целуется совершенно не так — более настойчиво, иногда кусается, перебарщивает и все в подобном духе. Здесь была… Робость. И Драко ни черта не понимал. Ее тона, ее движений, ее действий — все это казалось не свойственным такой девушке как она. — Блять, — шепчет Драко и опускает голову. Все внутренности готовы выйти наружу, лишь бы перестать чувствовать ноющую боль метки и ебаного сердца. Мир идет кругом, а Драко Малфой теряет равновесие. Знает, что если упадет, то встать уже не сможет, но и не видит смысла продолжать пытаться. Он уже склонился на одно колено, готовый через секунду ухнуть ниц. Еще немного, последняя капля… Блондин устало проходит по кабинету и подходит к столу. Мысленно подсчитывает сколько еще времени ему придется терпеть такие припадки подруги. Рассматривает вариант перестать вообще с ней общаться и думает, как она будет себя ощущать, если не получит от него поздравительную открытку с днем рождения. В целях профилактики, естественно. И все эти мысли кажутся такими бредовыми, потому что насущная проблема все еще висит в воздухе. Плевать на неразделенные чувства Пэнси Паркинсон. Плевать на боль в метке и где там еще у него вечно ноет и скребется. Плевать на все, кроме нее. Драко все еще никак не понимает, с чем связано такое тупое поведение Гермионы Грейнджер. Он только пытается разобраться в себе. Дает шанс на мысль, что она не отвратительная грязнокровка, лучшая подружка Поттера и любимица всей магической Британии. Но в этом не вся гриффиндорка. Малфой чувствует ее настоящую. Она другая. И его пугает, что спустя столько лет он начинает это понимать. Он продолжает отрицать это, упирается руками, лишь бы не принимать. Ведь он Малфой. Малфои не влюбляются в гриффиндорок, а о маглорожденных волшебницах и речи идти не может. «Я не влюблен в Грейнджер! Какого хера?!». «Она мне не нравится. Она просто симпатичная, умная и я готов дать шанс нормальному общению. На этом точка». «Ебаная точка, Грейнджер!». Драко проходит к столу и без раздумий хватает свое эссе. «Превосходно». Хочется плюнуть на эту оценку — такое отношение у него ко всей учебе. Он не хотел возвращаться, знал, что надо, но не хотел. И сейчас, когда в его жизни так много непоняток и этой гребанной Гермионы Грейнджер, кажется, что вернуться было худшей идеей. Потом он берет свой бутылек с зельем, вращает в руке пару секунд и окидывает взглядом весь кабинет. Преподавательский стол старика Горация усыпан разными ингредиентами всего на половину. Какую-то слишком идеальную половину, словно это был план, разобрать всего часть хлама. Драко закатывает глаза. «Пэнси еще не забрала свое зелье. Наверное, за этим заходила. Зачем тогда убежала?». «Никогда не пойму девчонок. Что-то себе придумывают, а ты потом страдаешь». «Как же я, блять, устал…». Перед выходом Драко некоторое время размышляет, стоит ли взять зелье Пэнси с собой, чтобы потом отдать в гостиной. Он уже даже берет эссе, ликует, что его подруга сдала на отличную оценку. Вот уже держит в руке ее бутылек. Секунду размышляет почему он наполнен не до нужной отметки, но быстро отбрасывает эту идею как, собственно, мысль прихватить работу Паркинсон. «Еще напридумывает себе всякого. Нет, сама придет. Вернется». И Малфой выходит из кабинета. Коридор обдает холодом его щеки, разгоряченные после странного инцидента с Пэнси. Он не любит мерзнуть, но находится в этом состоянии каждую минуту. Ему холодно практически всегда. Иногда это облегчает боль в метке, но большую часть времени несет дискомфорт. Хотя, когда мысли о Грейнджер вытесняют все остальные, мерзлота отвлекает. — Черт, — ругается он, когда в его грудь кто-то влетает. Который раз за сегодня эта черная макушка встает на его пути. Драко непонимающе смотрит на нее. Лицо полностью непроницаемое, сухое, обычное, как всегда. — Малфой, сделай доброе дело, достань глаза из задницы, — огрызается Пэнси и только хочет пройти дальше, как крепкая рука Драко останавливает ее. Он смотрит на нее с непониманием, потому что несколько минут назад она бежала сломя голову прочь от него. — Что ты тут делаешь? — строго спрашивает он и щурится, словно пытается найти ответ в сером лице подруги. Она вскидывает одну бровь и выдирает свое плечо из его хватки. — В смысле? Иду к Слизнорту, — говорит холодно Пэнси и хочет снова пройти мимо, но Драко находит ее запястье и хмурится пуще прежнего, потому что на нем нет наручных часов. Пэнси Паркинсон вообще не носит часы, она их не любит. — Ты только что выбежала оттуда. — Нет, Малфой, — она снова грубо выдергивает свое запястье из его рук. Явно злится на этого заносчивого парня, но почему-то Драко чувствует, что дело не в их неудачном разговоре, который случился несколько минут назад. — Ты головой ударился? Иди к монашке Поппи. Я иду к Слизнорту, чтобы забрать свое зелье, — она закатывает глаза и Малфой чувствует нарастающее непонимание ситуации. А Паркинсон багровеет от злости. — Отойди с дороги. — Зелье, которое мы делали на дополнительных занятиях? Аналог оборотного? — парень говорит это совершенно бесцветным голосом. Маленькие дольки начинают собираться в одну картину и внутри все сжимается. Даже воздух прощается с легкими, заставляя их просить о пощаде. — Да, а что? — У тебя «Превосходно», — кидает Драко и глаза его округляются. Пальцы правой руки поднимаются и касаются губ, словно маленькая глупая девочка. — Прости, Пэнс, мне надо идти. Он словно в бреду идет вперед, складывая в уме примеры, решая нерешенные задачки. Пятью минутами ранее в этом кабинете была не Пэнси Паркинсон. Это была точно не она. Кто-то выпил ее зелье, поэтому что оно было не до конца наполнено. «Салазар. Кто это был?». «Часы на руке. Неловкий поцелуй, словно каждый раз как первый. Это робкое «прости» перед тем, как убежать». «Твою мать». «Грейнджер?». «Это была Грейнджер». «Что я мог ляпнуть лишнего?». В голове мелькают его пламенные речи и уставшее лицо, которое он не скрывает от своей подруги. Он доверяет ей эту тайну всего один раз и промах. Больше не допустит этого ни с кем и никогда. «Я очень накосячил перед одним человеком. Точнее, я не знаю, что я сделал не так, но я устал от этого дерьма». «Да, сказал точно так…». «Блять». «Но тут ничего лишнего. Откуда этой идиотке знать о ком я? Может о Блейзе? Или Тео… Да о ком угодно!». «Твою мать, умнейшая дура своего поколения точно все поняла. Между нами правда какое-то дерьмо, Грейнджер!». На мгновение он снова мысленно возвращается к разговору. Хотя это сложно назвать разговором… К той попытке нормально разобраться во всем, когда она кричала на него и бросалась бессмысленными обвинениями. «Ты идешь к Паркинсон, а я иду к себе в башню». «Какого хуя она снова и снова упоминает Пэнси?! Зачем? Что за беспочвенная ревность на пустом месте?». «Я позволила себе мысль, что ты другой». «Какой другой? НЕ пожиратель смерти? НЕ слизеринец? НЕ питаю ненависти ко всем грязнокровкам?!». Насчет последнего он уже совершенно не был уверен. Откровенно говоря, ему было плевать. Плевать с высоты астрономической башни, оттуда, откуда упало бездыханное тело Дамблдора… «А может быть хотел рассказать об отношениях с Паркинсон?». «Ну какие нахуй отношения?». «Между нами же ничего нет. А в момент последнего поцелуя, который поставил точку…». Он останавливается на предпоследней ступеньке перед гостиной Слизерина. Его тело обдает током осознания. Все кусочки наконец-то складываются воедино и перед ним полная картина всего того, что видела Грейнджер. «Ебаный поцелуй». «Грейнджер увидела, как Пэнси целовала меня… Салазар, она ведь увидела, да? Блять. Ущербные гриффиндорцы, которые вечно появляются там, где их не ждут. Да и что сложного сказать прямо». «Привет, Малфой, я видела, как ты целовался с Паркинсон, спасибо за кеды. Пока. Все блять. И я бы не ломал голову». «Мерлин, она думает, что я с Пэнси, что я… Я подарил ей кеды и целовался с Пэнси. Твою мать». «Да по сравнению с тобой никакая Пэнси…». «Я найду тебя, Грейнджер. Найду и убью все мысли об этой хуйне. Как же я адски устал». Он спустился до последней ступеньки и прошел в свою комнату.***
Блейз держал в руках целую стопку пергаментов, которые надо было раздать студентам. Джинни предложила начать сеять в умах этих неразумных существ мысль о скорых просмотрах в команду. Хотя перед тем, как начнется сбор девушек, придется утрясти еще кучу вопросов. С понедельника Блейз толком не видел Уизли. Она все время слоняется со своим Поттером и лишь изредка окидывала слизеринца взглядом. А Забини наблюдал за ней. Ловил каждую эмоцию за завтраком, обедом и ужином. Иногда Малфой замечал это, но даже не пытался подшутить, сам принимался украдкой поглядывать в сторону львят, выискивая нужную голову. Мулат уже давно понял, что это не просто пустой звук, как привык его убеждать Драко. Блондин стал совершенно другим. С момента приезда Гермионы Грейнджер превратился в более молчаливого, мрачного, думающего. Что крутилось в его голове Блейз пока не знал и даже не мог представить. Эта девчонка влезла к нему в голову и разорвала все убеждения на маленькие кусочки. И хотя сам Драко пока еще отпирался, Забини замечал этот взгляд, это выражение лица — все уже не так как прежде. А мулат, тем временем, совсем терялся в мыслях. Он стоял с протянутой рукой, чтобы всучить листовку какой-то когтевранке, когда мимо проплыла виновница его душевных терзаний. Рыжая голова дергалась от смеха. Рядом на удивление идет не святой Поттер, а кто-то из сестричек Патил. Блейз плохо в них разбиралась, хотя когда-то давно имел «счастье» лицезреть в своих простынях одну из них. — Джиневра! — чуть громче положенного прикрикнул Забини. Рыжая девушка, словно в замедленном режиме повернула голову в сторону мулата. Такая светлая улыбка, искрящиеся глаза, вся ее суть кричала «Я самая лучшая, Блейз». Только вот все быстро заканчивается. Улыбка сходит с ее лица, и она немного хмурится, потому что теперь все озираются на них. Да и эта ее «суть» говорит совсем иное. «Я конечно самая лучшая, но не для тебя, Забини». Блейз идет в ее сторону, а она к нему, тогда строгий взгляд немного смягчается. — Я, конечно, не против, чтобы ты звал меня по имени, да еще и полному, но… — она неловко озиралась, проверяла смотрят ли на них все еще. А на них смотрят, откровенно разглядывают слегка шушукаются. Это же девушка Гарри Поттера. И если Гермиона уже с этим кое-как справилась, то для такой волшебницы, как Джинни Уизли все еще странна сама мысль об общении со слизеринцем. Блейз работает над собой, чтобы не закатить глаза. — У тебя красивое имя, — снова повторяет парень. — Да, ты уже это говорил. Я имею в виду… Многие не понимают нашего общения. Ну, ты понимаешь, — сейчас Блейз уже даже не скрывал этого, он прямо закатил глаза и еще охнул в придачу, чтобы заставить Уизлетту почувствовать себя глупо. — Ваши эти гриффиндорские зажимки выглядят до чертиков тупо и глупо. Гермиона общается со мной, и это нормально. — Я не Гермиона, если ты еще не заметил Забини хмыкает и поправляет стопку бумаг, чтобы они не развалились. Джинни только сейчас замечает, что именно держит мулат и прокалывается, чтобы скрыть удивление. — Мерлин, я забыла свою стопку пергаментов в комнате. Это все, что осталось? — слизеринец качает головой. Блейз смотрит на нее, как на что-то чрезмерно прекрасное, какую-то картину в музее, потому что знает, что никогда не сможет дотронуться. Но он попытается, точно знает, что должен приложить все усилия. — Зачем ты меня позвал? — голос звучит слишком неуверенно, как-то даже хрупко и мулат ежится, перенимает ее состояние и не может молвить то, что запланировал. Медленно выдыхает и все же выталкивает из себя те слова. — Я хотел предложить сходить в Хогсмид, в честь твоей победы. В спортивный магазин будут завозить последние модели метел, мы могли бы сходить туда, а потом посидеть где-нибудь, выпить, — голос его ни разу не дрогнул. Говорит так, словно ему плевать на это предложение, но глаза выдают. В них томится надежда на положительный ответ и Джинни это замечает. Замечает и темнеет, потому что сразу знает свое решение. — Туда, скорее всего, пойдет Рон, он… Он не сможет пропустить такое. И, если ты не забыл, Забини, у меня есть молодой человек, — вспоминает про Поттера в последний момент, но все же вспоминает и из-за этого Блейз хмурится. Он никогда не забудет о роли шрамированного в жизни этой юной особы. Хотел бы забыть, но не сможет. Мулат закатывает глаза. — Забини, ты должен понять… — Тогда почему с этими бумажками разбираюсь я? — внезапно, даже для самого себя говорит он. Джинни сводит брови к переносице. То куда свернул этот безобидный диалог явно ее пугает. Она не хочет ссориться с ним, потому что Блейз сыграл ключевую роль в этом проекте. Потому что он понимает ее. Потому что он похож на нее и знает, чего она хочет. Но девушка отказывается принимать все эти аспекты, боится того, чем это может обернуться. — Потому что для тебя это важно? — ответ вопросом на вопрос. — Ты, — резко поправляет ее Блейз и сжимает стопку пергаментов крепче, слегка сминая края, под своими крепкими тисками. Он представляет, что это голова бесячего Поттера. — Что я? — Ты мне важна. Я хочу, чтобы ты улыбалась, поэтому помогаю. Делаю это потому, что для тебя важен исход. Джинни отшатывается назад на целый шаг. Эти слова словно какая-то звуковая волна, ударяют ее в саму грудь, выбивают воздух. Она открывает рот, но ничего вымолвить не может. Да и сам мулат в шоке от сказанного. Он не думал, что сможет вот так просто признать это. Сам от сего удивляется, гордится и поднимает голову чуть выше, как это делает Гермиона, когда ощущает приближение победы. Но в этом диалоге не будет победителей. Будет проигравший или униженный. — Блейз, я… От одного упоминания его имени Джинни Уизли кидает Забини в дрожь и одновременно в холод. Потому что он чувствует, к чему все идет и это его ничуть не радовало. Это ее неловкое молчание и подбор слов совсем не вдохновляет. — О, так я Блейз? Удивительно, — Забини расценивает идею нападения лучшей и быстро меняет тактику. Улыбка меняется на злой оскал, и он смотрит на нее как на добычу, а не предмет воздыхания. Он уже понял для самого себя, что она ему нравится. Признал слишком быстро. Блейз видел свою маму во множестве браков и быть может ее прозвали «черной вдовой», но Мерлин свидетель — она любила каждого из своих мужей. Любила так, что готова была на все. Ему не нужно было ждать тысячу лет и один день, чтобы понять, что Уизли уникальная, не такая как все, даже не такая как Гермиона… А Грейнджер его удивляла каждый раз. Джинни была другой, и ему это нравилось. — Блейз, я люблю Гарри, — быстро выпаливает она и это на мгновение выбивает мулата из колеи. Злость меняется на потерянность, затем приходит боль, но сразу сменяется на холод и безразличие. Кажется, эта маска выдается каждому слизеринцу при поступлении. Так и видится: новоиспеченный слизеринец проходит в кабинет декана факультета и получает красиво упакованную масочку с этим ужасным лицом. Ведь за ним скрывается столько эмоций, но они прячут это и не показывают. — Мне надо раздать эти буклеты пуффендуйкам. Он уходит. Идет так скоро, что даже не слышит, как она его зовет сквозь весь коридор. Зовет не лишь бы как, а по имени. В Джинни Уизли что-то меняется; она что-то для себя понимает, но все еще не признает. — Блейз, — последнее, что он слышит прежде, чем свернуть за угол и прижаться затылком к холодной стене коридора. Он может поклясться, что услышал на окончании своего имени предательский всхлип, но не будет. Не будет клясться, потому что одновременно с этим чувствует, его большое слизеринское сердце дает небольшую трещину, и тонкая струйка чувств вытекает наружу. Это больно. «Это оказывается чертовски больно». «Что же чувствует Пэнси каждый день?». «Это уебанская хуйня. Мне нужен кто-то другой…». И он идет дальше. Направляется к урне, которая красуется рядом с лавкой, на которой сидят две обворожительные пуффендуйки. Они улыбаются ему, но не переходят черту. Думают, что он идет к ним. А он так и делает. Хочет распрощаться с листовками чтобы уделить себя новой девушке без красивых голубых глаз, не с рыжими волосами, не ту, от которой пахнет виноградом и цитрусами. Да чем угодно, но только не этим дерьмом. — Девушки, — игриво говорит мулат и уже тянется чтобы выбросить листовки, как рука замирает. «Ты правда это сделаешь?». «Ради меня? Ты правда это сказал? Пиздабол ты, Блейз Забини. Я думала, что ты другой, а ты как все…». Голос Уизлетты проносится у него в голове и отдается оглушительной болью. Он не будет прогибаться под ней. Но тем не менее, вместо того чтобы сказать что-то милое этим дамам, он резко протягивает им пару пергаментов с информацией об отборе в команду Джиневры. — Приходите, — кидает он и оборачивается в очередное бегство. «Я становлюсь Пэнси. Я не хочу безнадежно влюбиться в гриффиндорскую подружку избранного». «Не хочу…». «Не хочу, но кажется уже все и так случилось». «Черт-черт-ЧЕРТ!». «Блять, это больно!».***
Гермиона бежала сломя голову, дальше от Драко и от мыслей. Но второе настигало ее значительно быстрее. Она остановилась где-то в районе башни Когтеврана. Одышка, буйные мысли и своего рода паника. Все это давило на нее. Она склонилась, упирая руки в колени, чтобы привести дыхание в норму. На это потребовалось некоторое время, когда она наконец-то смогла вдыхать воздух и не чувствовать острую боль в боку выпрямилась и обняла себя руками. Грейнджер хотелось сейчас оказаться у себя в комнате… Не в башне старост, не в башне своего факультета, а именно в своей комнате дома, где есть родители, зимой и осенью пахнет горячим шоколадом, а весной и летом сладким лимонадом. Этого было бы более чем достаточно. Все проблемы показались бы такими пустыми и бессмысленными. Но она в Хогвартсе, и беды никуда не делись. Ее хватает только на то, чтобы вернуть галстуку привычный красный цвет. «Малфой. Малфой. Малфой». «Почему нельзя просто говорить прямо? Ну зачем нужны эти окольные пути?..». «Ты тоже хороша, Гермиона. Обижалась на него, хотя по идее он ничего тебе не должен…». Шатенка стояла на месте буравя стену незрячим взглядом. Думала о своем, решала какую-то наисложнейшую задачу. Как иронично, недалеко от входа в когтевранскую башню ломать голову примерами из жизни. Драко Малфой все еще был для нее совершенно чистым листом. Она его не понимала, не знала от слова «совсем». И мысли большую часть времени были заняты именно им, но Гермиона все еще не могла разобраться кто он такой. — Гермиона? — теплый голос внезапно вытянул Грейнджер из дум и заставил вздрогнуть. Шатенка обернулась назад, чтобы увидеть владельца приятного тембра. Это была Луна. Лавгуд наблюдала за ней примерно пару минут, лицезрела ее панику и потерянность в ситуации, но молчала, не хотела мешать приходить в себя. — Луна, привет, — проговорила Гермиона нарочито приветливым тоном, чтобы подруга никак не заметила ее растерянность. Блондинка склонила голову на бок и прищурила светлые глаза, чтобы лучше рассмотреть лицо гриффиндорки. Радужки Лавгуд были голубыми, яркими, светлыми, но ни единого намека не лед. Глаза Драко всегда источали исключительно холод, хотя его серые хрусталики под светом солнца иногда отливали голубым. «Я не должна знать, как там переливаются его глаза!». — Что ты здесь делаешь? — Лавгуд какое-то время рассматривала Гермиону прежде, чем что-то сказать. Грейнджер без паники на лице быстро начала перебирать причины в голове. За последнее время было слишком много лжи и она уже привыкла выдавать новые порции без подготовки, хотя это все еще было для нее несвойственно и неприятно. — Гуляла. Рон с Гарри немного заняты, а я решила пройтись, освежить голову перед ЗОТИ, — выдала шатенка на одном дыхании и победно улыбнулась. Когтевранка понимающе покачала головой будто видела больше, чем должна была, заглядывала за корку сознания, читая Грейнджер как открытую книгу. После войны Луна стала намного ближе гриффиндорке. Она ее поддерживала. Блондинка была единственной, чей взгляд не нес в себе тупой жалости, в отличие от всех остальных. Каждый считал своим долгом потрепать ее плечо и высказать пожелание касательно поисков родителей. Луна смотрела своим привычным загадочным взглядом и говорила обо всем на свете: рассказывала о новом виде каких-то цветов, которые они вывели с Невиллом вместе, часто рассуждала о звездах и планетах. Больше всего Гермионе запомнилось как Полумна рассуждала о космосе.– Я бы хотела побывать там. Знаешь, мне кажется это совершенно другое. Нет, я знаю, что там не так как здесь, но я говорю не об этом. Я думаю, что там можно стать другим человеком. Словно в космосе я могла бы стать не Луной Лавгуд с Когтеврана, а совершенно не собой. Может там я бы поверила в другие вещи, научилась бы делить огромные числа в уме или рисовать ногами. Я очень боюсь щекотки, а там я смогла бы рисовать ногами.
– Луна, я думаю, что это невозможно. В космосе ты бы осталась такой же…
– Я знаю, что ты умнейшая ведьма нашего времени, Гермиона, но все же не говори того, чего не знаешь. Мне нравится думать, что где-то я могу быть совершенно другой, но одновременно я мечтаю научиться быть разной прямо здесь и сейчас. Представь, как это прекрасно.
– Многие люди боятся быть собой, а ты уже хочешь уметь быть разной.
— Мне так жаль людей, которые не могут быть собой… Ты только представь, какой это ужас: человек живет в своем теле и не принимает своей истории, боится показать то, что внутри. А ведь внутри мы все такие красивые.
– Многие просто боятся, что их не примут.
– Зачем бояться этого? Глупо, как по мне. Если люди тебя не принимают…
– О нет, я говорю не о себе.
– Я понимаю, Гермиона, это просто аллегория. Просто представь, ты боишься быть собой… Тогда бы мир не получил такой ум, такие знания, такие способности. Гарри Поттер не выиграл бы войну, если бы ты боялась быть собой. Думаю, что ты бы и в космосе осталась такой же.
– А какая я?
– Нужная, правильная и простая. Мне нравится то какая ты, Гермиона.
В тот момент ее сердце пронзили стрелы, пропитанные отравой, внутри все болело до ужаса. Ведь этот разговор случился через пару месяцев после войны, в самый сложный промежуток, когда все начали приходить в себя. Все, кроме Гермионы. Луна говорила, что Гермиона самая настоящая из всех, когда Грейнджер превращалась в фоновый звук, во второстепенного персонажа, в серую массу, неудачную копию самой себя. — Мне нужно к профессору Минчу, давай вместе пройдемся, проведу тебя до кабинета, — мелодично проговорила Лавгуд и они двинулись в унисон. Гермиона следила за их ногами и на удивление, Полумна шла очень грациозно в своих светлых балетках. — Как твои головные боли, Гермиона? — внезапно спросила блондинка, поворачивая голову и разглядывая гриффиндорку в упор. Этим она всегда ставила Грейнджер в какое-то странное положение, потому что люди редко смотрят прямо в глаза. Гермиона заметила, что Драко часто смотрел ей в глаза, не боясь ничего, хотя для Грейнджер зрительный контакт значил многое. — Знаешь… Эм… Они стали реже, кажется, — раньше она не задумывалась об этом. К хорошему быстро привыкаешь. С приездом в Хогвартс головные боли практически сошли на ноль, а она про них и думать забыла. Хотя летом изнывала от общения до взрыва в черепной коробке. Луна часто заваривала ей их семейный отвар, которым лечилась ее мама, будучи еще совсем юной. — Это прекрасно. Я почувствовала, что в тебе что-то изменилось, когда только увидела, — загадочно проговорила Полумна и отняла от подруги взгляд. Грейнджер странно на нее зыркнула. — Что ты имеешь в виду? — Ты изменилась с лета. — Это так заметно? — Я говорю только о том, что вижу. Ты стала менее зажатой. Я видела, как ты общалась со слизеринцами… — Все это заметили, — хихикнула Гермиона — Да, это произвело своего рода фурор и это круто, — Луна одобрительно качает головой и какое-то время они идут в полном молчании. Обе думают о чем-то своем и ни о чем одновременно. — Гермиона, я слышала, что вы с Роном расстались, — внезапно разорвала тишину когтевранка. Она просто в клочья растерзала молчание и оставила от этого звон в ушах. Гермиона знала, что скоро все об этом узнают, но не была готова к подобным разговорам. Было бы проще, если бы все просто приняли этот факт. — Да, Луна, это так. — Мне не очень жаль, по правде говоря, прости, — без нотки сожаления ровным голосом проговорила она. Лавгуд всегда говорила то, что было у нее на душе. Иногда мысли были резкими и могли ранить, но она не боялась этого. — Почему? — удивленно спросила Гермиона оборачивая голову, чтобы лучше разглядеть профиль когтевранки. — Мозгошмыги в твоей голове… Они выглядят счастливыми и собирают чемоданы на выход, — блондинка хохотнула. — Мне нравится ваша дружба с Роном, но не думаю, что вы из одной сказки. — Мы с Роном из одной сказки, это определенно, — Гермиона широко улыбнулась, поправляя Луну. — Да, из сказки про супергероев или спасителей мира, но не из романтической. Рон не твой принц, а ты — не его принцесса, — слово «принцесса» в голове отдалось эхом и на самом конце она слышала интонацию Драко, когда он так ее называл. «Гриффиндорская принцесса…». — Интересная теория, Луна, она мне нравится. Девушки шли и о чем-то говорили. Это была беседа абсолютно бессмысленная, они просто говорили обо всем что видели и это помогло Гермионе немного разгрузить голову. Стало проще дышать и думать. Мысли о Драко хоть и вертелись в голове, но перестали доставлять какой-то дискомфорт. Мимо пролетела рыжая вспышка, чуть было не сбивая подруг с ног. — Джинни! — прикрикнула Гермиона, пытаясь остановить Уизли. Та вмиг затормозила свой бешеный темп. — Привет, Джинни, — пропела Лавгуд. — Привет, девочки, простите, я задумалась. Был странный разговор с Блейзом. Гермиона раскрыла глаза и словно подавилась этим звуком, если звуком вообще можно подавиться. «Она назвала его по имени. Мерлин, Джинни никогда бы так не…». — Джин, все хорошо? — испуганно спросила Грейнджер, рассматривая озадаченное лицо подруги. — Да… Я… Я просто не понимаю многих вещей. — Он тебя обидел? — Луна напомнила о своем присутствии внезапным вопросом. На него рыжая тотчас отрицательно закачала головой, давая понять, что это не так. — Нет, ты что. Я думаю, что Бле… Забини никогда бы не обидел меня. Он… Он хороший, — неловко проговорила Уизли, словно подчеркивать положительные качества слизеринцев приравнивается к греху. Гермиона отреагировала тихим вздохом, для нее казалось странным все это, ведь Джинни не любит змеенышей, не готова дать им шанс и так далее. А теперь… Она говорит то, что идет вразрез ее убеждениям. «Убеждения. Убеждения. Убеждения. Меня уже тошнит от этого!». — Просто он сказал, то, что не должен был говорить. Это не что-то плохое, просто я в отношениях, я люблю своего парня, и я не должна поощрять подобное, — на одном духу выплеснула она и засунула руки в карманы мантии, пытаясь спрятать их, чтобы перестать выворачивать до адской боли. — Он сказал… — начала Гермиона, пытаясь выудить из рыжей немного больше подробностей. — Что ему важно помогать мне. Что ему важно, чтобы я была счастлива, — пока Уизли растягивала все слова, не заметила, что начала улыбаться, как глупая маленькая девочка. Ей были приятны слова Блейза, хотя она и предпочла найти в этом нечто лишнее и неправильное. — Тогда он справился со своей задачей, ведь твои мозгошмыги какие-то счастливые, Джинни, — внезапно говорит Луна, возвращая всех на землю, где есть эти волшебные невидимые зверьки. — Луна… Это не… — Она права, Джин. Ты светишься. — Я не могу светиться! Забини не должен был этого говорить! Мерлин, он пригласил меня в Хогсмид! Меня! У меня есть Гарри! Грейнджер подалась вперед, чтобы обнять подругу и сжала ее в крепких силках, давая понять, что она рядом, вот прямо здесь, на страже ее сердца и благосостояния. — Быть может, вы с Гарри не из одной сказки, как и Гермиона с Роном, — задумчиво проговорила Луна и тоже прильнула к девочкам, обнимая их со всей нежностью воздушного облачка. — Но я хочу, чтобы Гарри был в моей сказке, — грустно и почти шепотом проговорила Джиневра. Она всхлипнула и Грейнджер еще крепче сжала ее девичье тело. — Мы не можем выбирать свою сказку… Иногда это просто происходит. У каких-то принцесс вовсе нет принца, у них драконы… Луна говорила что-то еще, пытаясь объяснить Джинни, что иногда и троллям нужна любовь, а Гермиона уже была мыслями в другом месте. «А что, если в моей сказке не принц, а дракон?..».***
Весь старостат они решали кто какие обязанности возьмет на себя. Многие хотели отвечать за декорации, но никто не хотел их делать или расставлять. Ромильда выдвинула свою кандидатуру на роль главного организатора и предложила по меньшей мере три идеи по обустройству зала. Гермиона победно улыбалась, когда показывала всем старостам свой макет, как она сказала «сделанный на скорую руку». На самом деле она до четырех утра сидела в гостиной, склеивая кусочки, вырезая и раскрашивая небольшие отрезки. Хотя у нее были все выходные на то, чтобы сделать этот макет, она отложила все на потом, потому что всю субботу и воскресение занималась выдуманными делами, лишь бы лишний раз не думать о Драко. — Ты чертова волшебница, Грейнджер, — говорил Блейз, когда в очередной раз спускался на ее визг, когда она склеивала случайно пальцы или протыкала их иголкой. А такое случалось, как минимум раз шесть. — Сделай все магией! — затем он поднимался обратно, громко захлопывая дверь, давая понять, что это последний раз, когда он спускается и пытается ей помочь. Зато сейчас это того стоило. Проект Гермионы выглядел внушительно и Забини гордо улыбался, словно тоже приложил руку к созданию этого шедевра. По задумке гриффиндорки было решено составить порядка четырех специальных зон, где студенты смогут сделать парочку колдографий для воспоминаний. В принципе это было основной задумкой. Так же девушка предложила вместо небесного неба или парящих свечей сделать обыкновенный потолок и огромную свисающую хрустальную люстру, как на магловских балах ещё в прошлом веке. Все отреагировали по-разному, но в целом эта идея понравилась и была одобрена. На протяжении всего старостата Гермиона не могла выкинуть из головы мысли, которые тревожили ее еще с пятницы. Тот случай с Драко просто дал ей пощечину и открыл глаза на многие моменты, которые раньше казались бредовыми. Теперь его навязчивое желание поговорить уже не казалось таким бредовым, а подарок не выглядел, как попытка поиздеваться. Гермиона все чаще стала ловить себя на мысли, что поворачивается назад, чтобы взглянуть на него и не передумать. За последний час он словил ее взгляд раз пять. Каждый такой раз он просто смотрел на нее, не отводя взгляда, иногда хмурился, а иногда закатывал глаза, словно его бесили эти переглядки, но Грейнджер точно видела, как приподнимался краешек его губ. — В таком случае, раз всем понравилась идея мисс Грейнджер и каждый получил поручения, то все можете быть свободны. Хорошего дня, — подытожила Минерва и сложила руки в замок прослеживая за тем, как все встают и расходятся. Гермиона облегченно выдохнула и встала со своего места. Первое, что она сделала, это посмотрела на Рона, который о чем-то бурно беседовал с Ромильдой. Взгляд шатенки поник, ведь ее рыжий друг просто вышел из класса вместе с Вейн, так будто ее и не было. Да, конечно, они еще не до конца поняли, как себя вести после расставания, но вот такого она от него просто не ожидала. Весь позитивный настрой смысли в унитаз. — Грейнджер, ты в башню? — Блейз, как спасательный круг, заметил, что плечи соседки начали опускаться и быстро оказался рядом. Она подняла на него голову и покачала головой. — Я, — хотела было начать она, но за ее спиной появился другой голос. — Грейнджер, у тебя сейчас руны? Я все думаю перевестись с прорицания, хочешь проведу тебя? — рука Дафны быстро оказалась на ее плече и лицо блондинки быстро окрасилось бодрящей ухмылкой. Это все кажется каким-то странным сном. Слизеринцы, как самые доблестные рыцари приходят на помощь Гермионе Грейнджер, потому что ее бывший парень оказался полнейшим идиотом. Это кажется какой-то сказкой… И гриффиндорка улыбается, потому что вспоминает разговор с Луной. «Блейз и Дафна определенно из моей сказки». — Спасибо ребята, — улыбается девушка и легко проводит кончиками пальцев по руке Гринграсс. — Я в порядке. Хочу сходить в библиотеку, а оттуда пойду на руны. Хочу побыть одна. И кажется, они верят ее улыбке, да и отчего не верить — она искренняя. Впервые за долгое время Гермиона улыбается от чистого сердца, а не потому, что так надо. — Хорошо, понял, принял, — Блейз быстро подмигнул ей и вышел из аудитории, Дафна прошла вслед за ним и наступила тишина. Грейнджер сделала первый шаг вперед, прежде чем вспомнила, что еще один человек не покинул кабинет, помимо нее самой и сидящей за учительским столом МакГонагалл. Девушка быстро повернула голову назад и увидела его… — Малфой, — тем самым здороваясь проговорила шатенка. — Грейнджер, — он качнул головой и сделал шаг вперед, желая выйти из кабинета. Она прошла следом, а внутри целая буря эмоций. Как одним своим присутствием он умудрялся разжечь в ней огонь? — Малфой… — выйдя из кабинета позвала она его, и он тотчас остановился, будто ждал этого момента. Будто это было его желанием, а если бы она этого не сделала, то задохнулся, просто умер. — Да, Грейнджер? — загадочно проговорил он. — Я хотела… Хотела поговорить. — О чем же? — Хотела сказать спасибо за кеды, — первое что пришло в голову сразу сорвалось с языка и только после этого он позволил себе обернуться к ней лицом. На губах играла улыбка и Гермиона совершенно на знала, что может значить эта физиономия. — Ты уже благодарила за них, а потом сказала, что на этом точка. Появились новые обстоятельства и теперь ты жалеешь, что повела себя так, как повела? «Он знает! Чертов змееныш знает!». «Это написано у него на лице…». «Я знаю, что ты видела поцелуй с Пэнси. Я знаю, что это ты была тогда в ее облике в кабинете Слизнорта. Я все знаю!». — Нет, вовсе никаких новых обстоятельств, — Гермиона опустила уголки губ, словно ничего необычного не было. — Просто для меня это очень важно. И я думаю ты знал, когда… Когда решил мне их подарить. — Да, знал, — говорит без тени скромности и без стыда. Где тот Драко Малфой, который не показывает заботы? Этот подарок прямое доказательство, что у него есть сердце… — В таком случае, спасибо, — она делает пару быстрых шагов вперед, пытаясь скрыться с его глаз, потому что этот разговор начинает давить. — Грейнджер, — он быстро хватает ее за руку, когда она равняется с ним. Ее голова слишком быстро оборачивается, тем самым ударяя себя своими же волосами. Это его веселит и он снова улыбается. — Вечером после отбоя, на астрономической башне, — размерено говорит он, наклоняясь к ней с каждым слогом все ближе. И когда она уже может уловить запах мяты, исходящий от него, он отстраняется и уходит прочь. «Чертов змееныш!». «О, я приду, Малфой! Я точно приду».