Мы утонем во тьме

      После пятничного пьянства все отходили по-своему. Особенно Блейз, который пил виски, словно это была вода, а он никак не мог утолить жажду. Словно он только выбрался из пустыни, глотал стакан за стаканом в попытках забыть вкус песка. Песком в этой ситуации была Джинневра Уизли, что впиталась в его сердце, как алкоголь в кровь. Компанию Забини составлял Теодор.       Нотт после каникул словно выпал из реальной жизни. Он вернулся из дома и, казалось, что ничего не изменилось: все так же смеялся, шутил и подтрунивал над друзьями, но что-то явно было, не как обычно. Стал садиться немного дальше от общей компании, на уроках предпочитал читать конспекты и записывать все под диктовку профессоров. Да и смех все же стал тише, а шутки реже. Все было также, но не так. И самым показательным фактором во всем этом было то, что после вечеринки он не направился вымаливать у Пэнси Паркинсон хоть толику внимания, хоть легкое прикосновение. Ничего. Он напился вусмерть и уснул в своей кровати, кое-как добравшись до нее.       Дафна и Пэнси проговорили всю вечеринку. Они обсудили каникулы, рассказали друг другу свежие новости из жизней друг друга. Даже поплакали. Обе забились в угол гостиной и позволили себе эти эмоции. Знали, что могут довериться друг другу, ведь через что бы они ни прошли, они остаются подругами. Хоть Паркинсон иногда и ведет себя излишне стервозно, а Гринграсс завела дружбу в гриффиндоркой Грейнджер. Для брюнетки это был самый большой минус в их общении, и она высказалась об этом, на что блондинка попросила ее больше никогда не говорить о Гермионе ничего плохого. Пэнси сглотнула, намотала на память и решила сегодня больше не тратить время на такую неважную в ее жизни личность, как Гермиона Грейнджер.              Драко же в свою очередь наблюдал за этим всем и скучал. Скучал в компании друзей, потому что рядом не было той самой «неважной для всех» и чертовски нужной ему гриффиндорки. Он слушал пьяные хохмы Нотта, злился на его рисунок, но молчал, потому что еще было не время рассказывать об их отношениях. Он смотрел на Блейза, что заливался очередным литром, морщился, когда у друга начались первые рвотные позывы. Приглядывал за Асторией, потому что та тоже изрядно напилась и танцевала на столешнице. Все вокруг жили своей жизнью, а Драко словно существовал отдельно. В его голове вертелись миллионы мыслей, и каждая хотела быть замеченной именно в эту секунду. Он забросил удочку и выудил первое, что попалось. Мысль о помолвке, о свадьбе, о разговоре с Гринграссами. Малфой пообещал себе, что по пробуждению сразу засядет за письмо и больше не будет откладывать.              На утро так и случилось. Пока Теодор бился в агонии от головной боли и искал хоть что-нибудь, что поможет ему ослабить эти адовые чувства, Блейз засел в ванной комнате и спасался контрастным душем. Малфой создавал единственные звуки, черкая новые и новые слова, пытаясь казаться решительным, вежливым и учтивым. Он писал, что хочет расторгнуть договоренность, что раз отец в Азкабане, теперь он глава семьи и ему решать, как поступать в данной ситуации. Просил прощения перед Гринграссами, клялся, что дело не в Астории, ведь она прекрасная девушка и стала бы идеальной женой, но их браку не суждено сбыться. Он питает чувства к другой и не намерен ничего менять. К моменту, когда он ставит последнюю точку Блейз наконец-то выходит из слизеринской ванны и получает добрую порцию матов от Нотта, ведь у главного старосты есть своя ванна. Он отпускает еще несколько слов о том, что мулата ждет ненаглядная Грейнджер, но Малфой быстро пресекает все начинания друга и, переодевшись, бредет в совятню, после чего возвращается в гостиную в приподнятом настроении.       Он уже было хотел помчаться к Гермионе и получить свою порцию похвал, ведь он наконец-то берет все в свои руки, а не отпускает жизнь на суд семьи. Но вместо башни старост он идет в подземелья, надеясь там застать Асторию. Драко сам не верит своей решимости, но он намерен сегодня же покончить с этим. Вот только вместо одинокой Стори находит в гостиной обеих сестер Гринграсс и внутренне улыбается. Заранее представляет лицо Дафны, когда она услышит решение друга. Он медлительно подходит к дивану, на котором сидят девушки. Специально замедляет свои шаги, потому что знает, если не сделает этого, будет мчаться сломя голову, а это уже не в стиле Драко Малфоя. Блондин присаживается рядом со своей неудавшейся невестой, глаз невольно приковывается к ожерелью на ее шее. Вокруг тонкой цепочки виднеется покраснение, словно сама ее кожа отторгает идею замужества.              — Астория, у меня есть некоторые новости, — старается успокоить биение сердца, но оно колотится так громко, что, кажется, даже сестры Гринграсс слышат этот звук.       Шатенка хмурит брови, и Драко только сейчас замечает их схожесть с Гермионой. Карие глаза, каштановые волосы, воробьиная улыбка, чистые помысли и добрый голос. Но всем этим они такие до чертиков разные. Глаза Гермионы отливают золотом, а Астории — холодной древесиной. Волосы Гринграсс идеально прямые, а у Грейнджер вечно сохраняют идеальный бардак. Помыслы гриффиндорки всегда будут отличаться от помыслов слизеринки. А голос малышки Стори вмиг может пропитаться ядом, в то время как у Гермионы он становился стальным, холодным, строгим. Но об улыбке и речи быть не может. Его Гермиона улыбается совершенно не так — она уникальная, уютная, теплая, трепетная, в то же время Астория совсем другая.       — Да, Драко, мы можем отойти, — шатенка предпринимает попытку привстать, но парень ее останавливает.              — Скорее всего Дафна тоже захочет это услышать.       Улыбка на лице друга пугает Дафну, и она напрягается. Дает понять всем своим телом, что не любит сюрпризы и еще больше не любит сюрпризы от Драко Малфоя.       — Я только что отправил письмо вашим родителем с целью расторгнуть помолвку, — чеканит каждую букву. Они, будто сладостный нектар, что блондин пропускает сквозь зубы, слизывает с губ остатки, глотает и оно катится вниз, пока рецепторы воздают благодарности Мерлину.       Драко силится не закатить глаза от наслаждения, пока обе девушки пребывают в некотором шоке от услышанного. Первой отходит Астория.              — Что ты имеешь в виду? Это разве возможно? — она неуверенно хватается за ожерелье и теребит его, потому что чувствует приближающуюся свободу от непрошеной ноши. Ноша не может быть прошеной, но Астория готова была терпеть.              — Это было возможно всегда, просто у этого идиота не было цели. Что изменилось, Малфой? — Дафна подозрительно щурится, а блондин волей-неволей вспоминает их разговор двухмесячной или около того давности. Когда блондинка Гринграсс принуждала его признать, что он заглядывается на Гермиону, что она ему нравится. Тогда он готов был свернуться в морской узел, лишь бы она заткнулась и перестала говорить эти пакости. А сейчас…       Сейчас уже раздумывал о плане, как лучше все преподнести, чтобы увидеть красное лицо Уизелдура и малыша Потти.              — Я просто решил, что мы не должны совершать большую ошибку, — он отвечает Дафне таким же многозначительным прищуром, и у них происходит война переглядок, пока в беседу снова не врывается Астория.              — Это значит… Значит, что мы больше не помолвлены? Что мы не станем мужем и женой? — она ждет, пока Драко ответит, как верная собачонка, дожидается кивка и срывает с шеи нелюбимое украшение. — У меня аллергия на серебро. Я так рада, что наконец-то могу снять его! — эта фраза и звук рвущейся застежки объявляет ничью в войне взглядов и Дафна смотрит на счастливую Асторию. Шатенка не может усидеть на месте и набрасывается на шею Малфоя, обнимает его, жмется крепче, хочет передать ему частицу своего тепла, выказать весь спектр благодарности. — Драко, я так рада, спасибо тебе.       Блондин легонько проводит рукой по ее спине и невольно вдыхает аромат бывшей невесты. Она пахнет корицей и дорогими духами из последнего номера Ведьмополитена. Драко точно знал это, потому что на каникулах мама все вспрыскивала этим ароматом. Так пах его дом, но Малфой не чувствовал в этом уюта. Он скучал по запаху цветов, яблок и мятного чая.              — Я все еще не понимаю, в чем причина таких внезапных действий, — Дафна, как гром среди ясного неба, появляется в их идиллии, в их новой НЕсовместной реальности.              — Что не так, Даф? Успокойся. Драко сделал это, вот что важно, а в чем причина — плевать! Хочу рассказать об этом Джинни.       Шатенка снова предпринимает попытку вскочить с диванчика, но ее снова останавливают. Драко знает, что стоит об этом узнать Уизлетте, как та растрезвонит обо всем Грейнджер, а он хочет самостоятельно все доложить, увидеть ту самую улыбку. Малфоя тянуло блевать, то ли после вчерашней вечеринки, то ли от собственной приторности. Еще не выветрился весь алкоголь! Дело явно в этом.              — Стой! — слегка резко. — Давай дождемся ответного письма твоих родителей, чтобы точно во всем увериться.              — В чем дело, Малфой? Скрываешь от кого-то новость о расторжении помолвки? — Дафна коварно скрещивает руки на груди и словно считывает с лица Драко всю правду.              — Превращаешься в Грейнджер, Гринграсс? — кивает в сторону ее рук, и блондинка только сейчас замечает этот жест, затем резко расправляет свои путы.              — Выучил привычки Гермионы, Драко? — также саркастично и с нотками самоудовлетворения произносит она, и Малфой вот-вот вскипит.       Со стороны мальчиковых спален послышался скрип половицы, но никто из троих участников сего действия даже не обратил внимания на посторонние звуки. Их ничто не могло отвлечь от перепалки и радости. А Тео все это слышал, каждое слово, даже звук рвущейся подвески. Когда он только услышал, что у друга есть важный разговор к Гринграссам, хотел подслушать, чтобы потом подшучивать над ними. Но потом понял, что стал свидетелем большего и это теперь его съедало. Он знал информацию, что может быть полезна одной особе под кодовым именем Пэнси Паркинсон. И Нотт попросту не знал, что с этим делать.              Тео быстро забежал в свою комнату, услышав, как диван из гостиной скрипнул. Он собирался пойти на завтрак и заесть вчерашние воспоминания. Хотел выпить по меньше мере литр сока и огромный кубок кофе. Он представлял, как будет намазывать маслом поджаренный ломтик хлеба и с наслаждением пережевывать его, проглатывая и забывая, как вчера через силу флиртовал с Милисентой, лишь бы не подходить к Паркинсон.              Снова мысли вернули к заносчивой и невыносимой девушке. Тео готов был хоть сейчас помчаться к астрономической башне и спрыгнуть, лишь бы голова больше не была забита мыслями о ней… Пэнси Паркинсон отравляла его рассудок, уничтожала его изнутри, словно неизвестный вирус, пробирающийся в иммунную систему, разрушая клетку за клеткой.              Нотт ясно для себя решил не бегать больше за ней, бросить все мысли и мечты. Он готов был противостоять своей влюбленности, своему помешательству. Парень прекрасно знал, что такое зависимость и откуда у этого феномена растут ноги. Из детства. Его мама всегда была эксцентричной, а отец потакал всем ее желаниям, что волей-неволей въелось в подкорку его собственных убеждений. Быть сильным, почитать чистоту крови и влюбиться в девушку, которая будет знать, чего хочет. И почему-то именно этой девушкой стала Пэнси.              Теодор ненавидел весь окружающий мир, когда на четвертом курсе она начала встречаться с Драко. На тот момент он еще не понимал, что испытывает, но тем не менее уже злился на любое их появление вместе за ручку. На пятом курсе он осознал плачевность ситуации. Заметил, что после всех вечеринок первым делом бежит с антипохмельным и кубком воды к ней. На каждый праздник готовит самый шикарный подарок из всех, тратит на это любые средства. Однажды даже занял у Блейза пару-тройку галлеонов, чтобы ему хватило на сладкий букет из любимого клубничного шоколада ее высочества Пэнси Паркинсон.              Мальчики периодически подшучивали над ним, ведь такая одержимость просто невозможна. После каждой ссоры с Малфоем, Паркинсон уходила прочь, и Теодор хвостиком плелся за ней, видел в таких ситуациях свой шанс. А она замечала только его помощь и думала, что можешь излить всю душу. Каждый раз жаловалась на блондина, плакалась в уже и без того мокрую жилетку. Нотт все это проглатывал, иногда нытье девушки вставало ему попрек горла, как отвратительная рыбная кость на ужине у бабушки. Он ненавидел быть просто другом, подручным инструментом, который Паркинсон доставала в самый нужный момент. Он не хотел становиться Ромео, который умрет из-за глупости своей Джульетты. Учитывая то, что Пэнси не была ЕГО Джульеттой.              «Что мне, блять, делать?!».              Он ходил из стороны в сторону и ломал голову. Каждый шаг метал его от «рассказать все Пэнси сию минуту» до «забыть и забить на эту суку». Теодор медленно приблизился к зеркалу и взглянул на себя. Готов ли он упасть еще ниже, наплевать на все свои клятвы покончить с этой девчонкой раз и навсегда? Готов двигаться дальше, переступив через все свои чувства? Готов или нет?              «Ненавижу!».              Нотт быстро развернулся на пятках, пошел прочь из комнаты, затем вовсе из подземелий. Была бы его воля, он бы и из мира этого вышел, но, к сожалению, это не та история.       

***

      Воскресенье Гермиона ждала больше собственного дня рождения. Она дала Ариане сутки, чтобы та разузнала побольше информации про злосчастный артефакт. Всю субботу она провела в комнате, не выходила на завтрак, обед или ужин. Волновалась, что, если увидится с юной мисс Дамблдор, сломается и задаст миллион вопросов раньше времени. А она не хотела докучать ей, не хотела быть назойливой. Утром Драко послал ей самолетик с обещанием зайти вечером и кое-что рассказать. Гермиона ответила, что сегодня хочет провести день в одиночестве и не будет выходить из комнаты, на что ответа не было долгий час. Малфой боролся со здравым рассудком, чтобы не побежать сломя голову в башню старост и не расспросить свою девушку в чем дело, но в итоге отправил ответное послание, в котором задал добрую тучу вопросов.       

«Грейнджер, у меня есть важные новости, я зайду вечером».

      

«Хорошо, Драко. Я планирую провести весь день в комнате, выходить не буду. Блейз принесет мне что-нибудь поесть. Хочу побыть одна».

      

«У тебя все хорошо? Почему решила не выходить? Я могу прийти сейчас!»

«Все хорошо. Хватит отправлять самолетики, думаю, что многих может заинтересовать, кому это ты их шлешь, а мы еще не решили, как все расскажем. Просто у меня есть один большой проект по рунам, хочу его сегодня закончить».

      Сообщение Гермионы стало последним, больше Драко не писал.       Так прошла ее суббота. В обед Блейз принес ей пару сэндвичей и сок в странном магловском приспособлении, что она назвала термосом. Забини пожаловался, что все смотрели на него, как на идиота, когда он переливал напиток. На ужин он принес ей черничный пирог. Малфой настоял именно на черничном, сказал, что, если Блейз отнесет ей малиновый, Гермиона расстроится. Это повеселило девушку, потому что она любила черничный пирог.       Вечером Драко так и не зашел, но отправил еще одно послание, в котором извинился и пообещал, что в воскресение они точно все обсудят. Ей было странно наблюдать за всем этим. Малфой в одночасье стал таким трепетным и волнительным, словно его кто-то подменил, словно это не был тот самый Драко, что прижимал ее к стене в начале учебного года и сжимал ее шею в пальцах. Все было странно. Но девушке нравился новый блондин, то, что он позволил себе открыться с новой стороны. Это было важно. Так или иначе его отсутствие сыграло ей на руку, не придется снова скрывать дневник Фламеля и новую информацию. Хотя знала, что все это неизбежно, но предпочла играть на перегонки, и пока побеждала она.              И вот оно — воскресенье. Она проснулась рано, как и всегда, когда Драко не ночевал с ней в одной кровати. Девушка пыталась убить как можно больше времени, чтобы не выскочить к Ариане с первыми солнечными лучами. Шатенка провела в душе пару часов, было странно, но в этот раз она не устраивала личных концертов Блейзу Забини. Она рассматривала свой шрам. Странно было вот так на него смотреть, хотя еще пару месяцев назад это казалось невыносимой тяжестью. Гермиона проводила пальцами по словно свежей ране, резко отдергивала руку, дотрагиваясь до самых глубоких мест и тихо шипела от боли. Боялась допускать, что скоро сможет избавиться от этой метки отличия.              И вот, ближе к восьми утра она медлительно спускалась по ступенькам, соревнуясь с самой собой в сдержанности. Шаг за шагом, она все плавнее передвигала ногами, чтобы отсрочить момент. Мысль, что Ариана ничего не узнала, ломала и терзала. Гермиону душили эти думы, и она не могла никак с этим совладать. В эту ночь ей не снились кошмары, но во сне она все время плакала, испытывала отчаяние и боль неизбежности. Судьба играла с ней.              — Доброе утро, Ариана, — тихо проговорила девушка, выплывая из дверей башни старост. Она специально надела кофту с карманами, чтобы прятать там свои истерзанные в кровь кутикулы.       Девочка с картины лучезарно улыбнулась, словно не видела Грейнджер не менее пары лет.              — Доброе утро, Гермиона, а я все гадала, когда ты придешь, — Ариана выглядела спокойной, чтобы навевало гриффиндорку на добрые мысли. — Я хотела спросить у Блейза, почему ты не выходишь, но посчитала это лишним, вдруг тебе нездоровилось.       — Я вчера… Делала задание по рунам, — врет и не даже не моргает, слегка запинается, потому что вспоминает, какую ложь скормила Малфою в чертовом самолетике. Холстяная девочка кивает и замолкает, будто бы чего-то ждет. — Ты что-то узнала у директора Дамблдора?       Вышло слегка резко, но она уже не в силах сдерживать себя — горит от интереса и легкого голода. Это должно быть хорошим знаком, ведь Гермиона Грейнджер крайне редко испытывает чувство голода!              — Прости, Гермиона, — виновато начинает она и опускает голову вниз. — Альбус не хотел говорить, он сказал, что ты сама все найдешь, — Ариана трет свое плечо, испытывая неловкость, что не справилась с такой легкой просьбой. Грейнджер уже поникает головой и готовится говорить дежурные фразы благодарности и идти есть, но девчушка продолжает: — Он всегда говорит загадками, единственное, что он сказал.              — Что он сказал, Ариана? — не дает ей договорить, перебивает, хочет впиться отросшими ногтями в ее нарисованные плечи, чтобы та скорее сказала все что узнала, до последней детали.              — Он сказал, чтобы я передала тебе, что ты справишься и без его помощи. Нужные вещи, чаще всего находятся куда ближе, чем нам кажется. На них можно смотреть каждый день и даже не замечать. А после этих слов заухал, как сова! — Ариана злостно закатила глаза, злясь на собственного брата, что он не может говорить прямо и по делу. Что он все время задает какие-то невыносимые ребусы, а всем остальным приходится их разгадывать. — Прости, Гермиона.       

***

      Суббота тянулась невыносимо долго не только у Гермионы Грейнджер. Был еще один волшебник в Хогвартсе, кто никак не мог собраться с мыслями. Тео ходил по коридорам, боясь случайно наткнуться на Пэнси. Он четко решил для себя игнорировать эту девушку, завершить любое общение, все попытки хоть какой-то коммуникации. Он справлсялся с этим, когда пил, а на трезвую голову это выглядело страшным испытанием. Все вокруг были адски шумными и чрезмерно влюбленными.              Нотт трижды наткнулся на целующихся Уизли и Вейн. То ли они преследовали его, то ли он чувствовал энергию страсти и ходил по пятам за флюидами любви. Его бесили чавкающие звуки этих двоих, так что он принял решение сидеть на месте и читать самое скучное, что есть в этом мире — волшебный роман новой писательницы Бэллы Вилкинс. История о мужчине-волшебнике и девушке-магле. Теодор ненавидел читать романы, потому что в своем большинстве они были глупыми и нелогичными, но этот попался ему на глаза в гостиной Слизерина. Он читал его ровно до того момента, пока не наткнулся на заметку, поставленную магическими чернилами.       

«Бэлла Вилкинс — худший автор магической Британии».

      Почерк был знаком, и Нотт сразу узнал в нем знакомые закорючки в форме месяца. Пэнси любила писать в такой манере — он знал это как никто другой. Тогда роман полетел в стену, а Тео направился в Большой зал.              «Это будет точкой. Я поставлю точку».              Он добежал до места назначения за считанные мгновения. Не помнит, как перешел на бег, но чувствовал, как появилась одышка. Громкие шаги привлекали внимание всех вокруг, но ему было плевать. Шатен заметил смеющуюся Паркинсон и тихо выдохнул.              — Нам надо поговорить.       Пэнси лениво перевела на него взгляд. Она чувствовала собственное превосходство в этой ситуации, будто бы снова одержала победу в выдуманных соревнованиях. Конечно, она знала о его зависимости и ее это веселило. Ей было важно знать, что есть кто-то, кто питает к ней такие же чувства, как и она к Драко. Что есть некто страдающий, как и она. Это омерзительная форма самоудовлетворения — знать, что ты не одна варишься в этом дерьме. Рядом с ее котлом всегда был котел Нотта.              — А вот и он. Неужели наша ссора закончилась и ты пришел извиняться? — Милисента и еще какая-то неизвестная Тео слизеринка зашептались между собой, а Пэнси коварно улыбнулась.       Нотт мог поспорить, что заметил острые кончики дьявольских рогов, вырастающих из ее головы. Они появлялись в этот самый момент, а обычно голубые глаза краснели и заполнялись алым пламенем.              — Пэнси, нам надо поговорить, — он был на грани, чтобы развернуться и послать все туда, откуда пришла эта чертовка, в преисподнюю, но остановил себя.              — Хорошо, — она коротко кивнула девушкам, что сейчас она вернется, те хихикнули и закивали своими головами.       Нотт начинал вспоминать, почему не заводил отношений в Хогвартсе. Его однокурсницы выводили его из себя.       Все, кроме Пэнси Паркинсон.       — И что ты хотел?              — Я не собираюсь мириться с тобой или просить прощения, я ни в чем не виноват, — он замялся, дал себе несколько секунд, чтобы собраться с мыслями и придумать, как выложить полученную информацию.       Пэнси смерила его взглядом, словно превосходила во всем. И в этот момент он не мог понять, что нашел в этой саркастичной, лживой, грубой девушке. Почему бегал за ней? Почему влюбился?              — Это все? Я могу идти?              — Драко расторгнул помолвку с Асторией, — выпалил на одном дыхании.       Ухмылка превосходства медленно сползла вниз, и теперь на ее лице оставалось только удовлетворение. Словно верный пес принес заветную игрушку. Наконец-то все годы дрессировки пошли ей на пользу. Все, чему она его учила, воздалось, и вот, стоит Тео получить новость о жизни Малфоя, он летит сломя голову рассказывать обо всем хозяйке.              — Драко и Астория больше не обручены? — Нотт грубо кивает головой.       Губы брюнетки расползаются, как никогда раньше. Она так не улыбается, даже когда напивается. Она вообще не улыбается, когда пьет, только скалится или кривит губы, все что угодно, но ничего подходящего под описание слова «улыбка».       — Салазар, Тео, это идеальные новости. Так, надо обдумать, как нам все это использовать, — сама не замечает, как приплетает его во всю эту игру завоевания сердца Драко.              — Нет.              — Что?              — Я сказал нет. Это последнее, что я для тебя делаю. Пэнси Паркинсон, я отпускаю тебя, — смотрит на нее остекленевшими глазами, внутри пустота и только перекати-поле щекочет стенки сердечной мышцы. Доказывает, что этот орган еще не разбит вдребезги, а цел, более того, даже умудряется как-то функционировать.              — Тео, что ты имеешь в виду? — сводит ровные брови на переносице и злостно морщится. Кажется, Нотт впервые видит такую физиономию на ее лице. Что-то идет не по ее велению и хотению, какая злая шутка судьбы. Теодор Нотт перечит своей королеве…              — Я умываю руки. Я люблю тебя, но устал играть в игру, где надо ублажать желания принцессы Паркинсон. Ты не любишь меня и никогда не полюбишь, так же будет и с Драко. Он не любит тебя, Пэнс, он не изменит этого, вам не быть вместе. А я отпускаю тебя. Поболит и перестанет, переживу, — от голоса становится прохладно, и он даже замечает, как Паркинсон отшатывается назад. — Эта одержимость переходит все границы, и я готов ее бросить, готов бросить тебя.              — Нотт, но…              — Нет, я решил. Если хочешь продолжать зависеть от Драко — твое дело — я выхожу из игры. Больше у тебя не будет запасной подушки безопасности, — после этих слов Пэнси словно складывает вдвое, потому что она шумно выдыхает и срывается с места.       Ее «бросил» Теодор Нотт. Ее личный Теодор Нотт, который был готов надеть глупое трико на бал-маскарад, который шел против друзей, когда этого хотела она, который делал все ради ее улыбки.       Пэнси бежит прочь, но от этого факта уже никуда не деться.       Тео свободен. Свободен, как чертов домовик, которому подарили клочок ткани. Какая ирония.              — Тео, — из Большого зала выходит светловолосая слизеринка, а на ее лице виноватая гримаса, словно она стала свидетелем того, чего не хотела. — Как дела?              — Ты же все слышала, правда?       Дафна смотрит на друга и долю секунды размышляет, стоит ли говорить правду или лучше утаить, закрыть этот разговор, перевести тему.              — Правда, — качает головой, решая, что так будет лучше.       Она не может утаить радости за друга, за то, что он наконец-то обрел в себе силы сказать «нет». И не лишь бы кому, а его личному наркотику. Пэнси уже давно стала его навязчивой идеей. Только если поначалу она принимала это с благодарностью, то через время это стало должным. Тео словно был ей должен такое отношение, обязан преклонить колено, чтобы Паркинсон чувствовала собственное величие.       — И я так горжусь тобой, — блондинка пожимает плечами и кладет свою ручку на плечо парня.              — Что? — не понимает.       Пэнси и Дафна лучшие подруги с первого курса. Они росли вместе, одними мыслями, убеждениями, клятвами. На третьем курсе они заключили договор, что всегда будут на стороне друг друга, через что бы им ни пришлось пройти. Но время шло, обещание поистрепалось и вовсе утратило свою значимость.              — Пэнси моя подруга, но очень сложно смотреть на то, как она тебя не замечает и делает больно. Я рада, что ты решился на этот шаг, уже давно пора.       Они делают пару шагов в сторону от Большого зала и проходят к лавочке. Тео падает на нее, а Дафна аккуратно приземляется, так плавно и грациозно.              — Спасибо, Даф, — Нотт трет глаза, пытаясь понять все, что происходит в его жизни.       Война наконец-то заканчивается, чувства к Пэнси Паркинсон капитулируют и проигрывают не просто бой, а ВСЕ. Совершенно все. Они медленно уходят под гулкие звуки выстрелов, только вместо залпового огня сердечные кульбиты.              — Это сокращение все еще звучит хуже, чем дешевые духи, — блондинка тихо посмеивается.              — Дафна, да. Дафна звучит лучше.              — Теодор.              — Нет, не надо! — его плечи тихонько подпрыгивают от смешков. Как же давно он вот так вот не смеялся. Шутки — это защитная реакция. Пока все закрываются от мира, он громко смеется и придумывает все больше глупых каламбуров, а внутри все обливается желчью. Ему самому от себя тошно. И вот он смеется по-настоящему, без зазрения совести, без мыслей о прошлом, настоящем, будущем или о черном рисунке на левом предплечье, что он пытается закрашивать магическим гримом каждое утро. — Мы давно вот так не болтали.              — Да, после всего что произошло вместо того, чтобы сблизиться со всеми вами, я слегка отдалилась, — кажется Дафна впервые признает этот факт. Ей всегда было легче отмалчиваться, после войны это только усугубилось.              — А я утонул в Паркинсон, — слишком много откровений для одного дня, щеки Нотта рдеют. Он слегка поворачивает голову и смотрит прямиком в ледяные глаза снежной королевы мира магии.              — Но теперь… Мы излечились?              — Не на все сто, но мы близки.       Шатен выпрямляется и подается вперед. Заковывает в объятия свою подругу, чувствует от ее кожи тепло.       Оказывается, она не такая уж и холодная, как кажется с первого взгляда. Дафна отвечает ему, обтягивает руками торс друга и утопает в горячем сбитом дыхании.       

***

      Начиная с последнего январского дня, Гермиона ходила вся дерганная и замечала любые тонкости. Она всматривалась в стены, разговаривала со всеми картинами, пыталась узнать больше информации. Шатенка хорошо знала особенность директора Дамблдора говорить загадками. Он никогда ничего не упоминал без весомой причины. Каждое слово подкреплялось горстью смысла. Грейнджер прокручивала в голове слова, сказанные Арианой.              «Нужные вещи чаще всего находятся куда ближе, чем нам кажется. На них можно смотреть каждый день и даже не заметишь».              Снова и снова повторяла про себя иногда даже говорила вслух. В такие разы она пыталась полностью повторить интонацию голоса профессора Дамблдора. Будто бы это могло хоть как-то облегчить ей поиски. Всю ситуацию упрощало только одно. То, что Гермиона знала, что артефакт находится на территории школы. Это уже облегчало ей жизнь, круг сужался. У нее еще было время, несколько недель, чтобы обойти замок как минимум дважды и изучить все выступающие кирпичики.              Ритуал нужно проводить под светом полной луны, она уже изучила календарь и обвела дату — второе марта — несколько раз красными чернилами, что ей подарила Джинни на день рождения. Уизли тогда так и не придумала, зачем вообще нужен новый цвет чернил, но аргументировала все тем, что Гермиона все равно найдет им место и применение. Так оно и было. Красным цветом Грейнджер выделяла важные даты и писала пометки, чтобы точно не забыть, что и как должно произойти. Так сразу после дня рождения Рональда шла большая надпись «РИТУАЛ».              У нее есть месяц.              В понедельник она выслушивала Рона и его длинные речи о том, что всего через месяц он постареет еще на один год, а когда Гермиона пыталась его успокоить, он шикал на нее и говорил, что ей не понять, ведь она юна и прекрасна, а он без двадцати восьми дней старик. Грейнджер решила абстрагироваться от всего происходящего и вслушалась в слова директора МакГонагалл.              «Надо будет наведаться к ней в середине недели».              «Может у меня получится поговорить с Дамблдором».              — Сегодня состоится первый этап отбора в межфакультетскую женскую команду мисс Уизли, желаю всем дамам удачи. В следующий понедельник уже будет известен список основного и запасного состава, — речи о квиддиче творили с ней какие-то сверхъестественные вещи.       Минерва, как всегда, говорила со своего места, не выходя к кафедре, за которой всегда стоял Альбус. Это все еще больно и словно неправильно. Занимать его законное место. Только вот он уже давно мертв. Гермиона не может совладать с собой и чувствует, как крохотная капелька скатывается по щеке. Смаргивает слезинку и утыкается в тарелку.              Драко смотрит на нее в упор и немного хмурится. Грейнджер вторит себе, напоминает не поднимать взгляд, потому что знает, что он все поймет. Он всегда все понимает, читает ее, как уже несколько раз изученный параграф. Феноменально. Невозможно. Невообразимо. Гермиона поедает содержимое тарелки, хотя ни капельки не голодна. С каждым проглоченным кусочком тоста она перечисляет места, где может прятаться артефакт. Первое и самое логичное место, где можно что-то спрятать это — Выручай-Комната. Шатенка качает головой и соглашается с решением пойти туда сегодня вместо обеда.              После рун гриффиндорка незаметно ускользает от друзей и направляется на восьмой этаж. Съеденный утром тост и два жареных яйца просятся наружу, но она сглатывает желчь и продолжала свой путь. Проклинает все живущее на этом свете, потому что попала на время, когда лестницы меняют свое положение. Простояла на пролете шестого этажа добрых пятнадцать минут и, обретя второе дыхание, побежала вверх, чтобы случайно снова не попасть на такой подарок судьбы.              Восьмой этаж был меньше всего реставрирован. После адского пламени, выпущенного из палочки Грегори Гойла, мало что поддавалось восстановлению.              «Как я раньше об этом не подумала?».              «Как же так?».              «Выручай-комната сгорела! Что если артефакт был в ней? Что если я потеряла его навсегда?».              Ударная волна отчаяния и жалости к самой себе толкает Гермиону в стену и давит на плечи вынуждая скатиться вниз, умывает лицо слезами и горько всхлипывает. Горячие капли катятся по щекам, а шатенка гулко стонет от обиды на весь окружающий ее мир. Она чувствует себя потерянной и ненавидит это. Гермиона Грейнджер не опускает руки, не допускает даже мысли о поражении. Сейчас на полу сожженного восьмого этажа сидит совершенно не та гриффиндорка. Там была какая-то другая девчонка, которая утром по своей же глупости использовала новое темное заклинание и теперь льет слезы вместо того, чтобы заручиться здравым рассудком и искать новые лазейки.       Гермиона достала палочку из внутреннего кармана мантии и навела ее кончик на первую букву своего проклятого шрама. Она ненавидела все это, ненавидела быть слабой, а использованное утром темное словно позволяло принимать этот факт. Позволяло трещине слабины превратиться в яму и пустить слезу тогда, когда можно было сдержаться. Грейнджер опускает палочку ниже и давит на больное место. Шатенка последнее время зачастила с этим. Каждый раз думая о ком-то плохо, опуская руки, делая недостаточно, щипает себя, давит на шрам, закусывает щеки изнутри до ранок и крови. Странная форма самонаказания, которую она сама себе придумала. Словно так она может восстановить справедливость за свою оплошность. Вот и сейчас она давит на рану за слезы и упущенное время. Все из-за темной магии. Это все она делает с Гермионой такое. Нагоняет мрак на ее внутренний свет.              «Дамблдор не стал бы морить меня загадками, если бы артефакт был уничтожен».              Шатенка медленно поднимается и плетется на обед. Она успеет выпить кружку кофе, а потом пойдет и опустошит желудок, ведь после кружечки крепкого напитка, выпитого наспех, ее чаще всего тошнит.              Во вторник и среду она обхаживала башню Гриффиндора и Когтеврана, заверяя Луну, что просто очень по ней соскучилась. Так оно и было, они не общались уже пару месяцев. Лавгуд проводила ей экскурсию по гостиной, даже позволила зайти в свою комнату. Блондинка сказала, что одна из сестер Патил раньше жила с ней, но после войны решила переехать в другую комнату и попросила Луну разъехаться. В силу того, что Падма была старостой, это не составило особого труда. Так что когтевранка предложила Гермионе как-то остаться у нее с ночевкой. Удивительно, что шатенка приняла приглашение, пообещав, что как-нибудь обязательно зайдет и даже Джинни с собой прихватит.              Так или иначе, что у когтевранцев, что у гриффиндорцев ничего похожего на артефакт не было.              Вечером среды Драко начал задавать вопросы. Он заметил за Гермионой некоторые изменения и никак не мог понять, в чем была причина и была ли она вообще. Шатенка отмахивалась, говорила, что все хорошо. Врала, что начала отказываться от темных заклинаний, поэтому чувствует апатию и усталость. Малфой гордился ей за этот большой шаг, не говорил вслух, но чего стоил один его взгляд. Взгляд, переполненный вдохновением и успокоением.              Во время дежурства с Блейзом она снова мало говорила и много качала головой на любые слова друга. То и дело смотрела по сторонам, выискивая что-то необычное в привычном. Пару раз она перебивала Забини, резко спрашивая у него, не считает ли он этот факел немного отличающимся от всех других. Гермиона замечала то, чего не было, а мулат испуганно отвечал, что ничего не понимает и не видит никаких расхождений.              Она отвлекалась от своих исследований только в моменты, когда Блейз заговаривал о матери. Корделия писала сыну каждую неделю по одному письму. Считала, что больше и не надо, хотела бы даже реже, но мулат требовал от нее постоянности. Он никогда не говорил об этом вслух, но считал, что раз мама в силах писать, значит, с ней все хорошо. Каждую неделю после зимних каникул она спрашивала о делах мисс Грейнджер, спрашивала, как ее самочувствие, не случалось ли чего-то необычного. Однажды она даже отправила небольшую посылку с мешочками трав. Сначала Гермиона не поняла, в чем дело и зачем ей бергамот, ромашка и лаванда, а потом вспомнила рецепт самого вкусного чая в ее жизни. В тот же вечер они устроили приватное чаепитие без Драко Малфоя и посторонних — только главные старосты и огонь в камине. Это был самый спокойный вечер за последнее время после того, как она узнала об артефакте.              В четверг Грейнджер все же наведалась к МакГонагалл. Минерва была приятно удивлена ее визиту. Гермиона присела на стул напротив директорского стола, и пока женщина колдовала над чайничком, параллельно рассказывая о пакостях первого курса, гриффиндорка взирала на портрет Альбуса. Она старалась вложить в свой взгляд все мольбы, на которые только была свободна. Но Дамблдор замер, словно был магловским, а не волшебным портретом.              — Вот представляете, мисс Грейнджер? Я видела такое впервые, мальчик со Слизерина заступился за девчушку с Гриффиндора. Да простит меня Мерлин, но каково было мое удивление.       Звон чашечек о блюдца привел Гермиону в себя, и она быстро улыбнулась, вспоминая, что не одна. Она уже хотела накинуться на чай, но белая дымка пара остановила ее.              — Я, кажется, даже знаю о ком вы говорите, директор, — пару секунд Гермиона копается в ящике с воспоминаниями, выуживает оттуда первое сентября 1998 года и охает. Такое ощущение, что это было с ней в прошлой жизни. Она готова молить всех богов, существуют они или нет, о том, чтобы того времени, когда она еще не дружила со слизеринцами не существовало. Все было бы в разы проще. — Берк и Крокетт, если я не ошибаюсь, — щелкает пальцами и улыбается. Сегодня она чувствует себя лучше, чем дни до этого. Отчаяние и принятие поражение, еще не добрались до сердца и мозга.              — Да, вы правы. Кейтлин мне чем-то напоминает вас, она очень ответственная и умная.              — Будущая староста, — хихикает Гермиона и снова поднимает взгляд на портрет единственного в мире человека, который знал, где нужная ей вещица.       Чертов артефакт не дает ей покоя. Кажется, она сможет нормально жить, только когда он окажется у нее в руках.              — Директор МакГонагалл, простите за вопрос, но директор Дамблдор не пошевелился с тех пор, как я зашла.       Седая женщина медлительно развернулась к мужчине за ее спиной и долгие мгновения не могла отвести взгляд. Гермионе казалось, что она даже заметила, как напрягся ее затылок, спина выпрямилась, а плечи дрогнули от сердечного спазма, который вызывало любое счастливое воспоминание.              — Он иногда так делает. Никогда не могла его понять на все сто, — она покачала головой, отрицая какие-то свои думы и повернулась обратно к своей любимой студентке. Грейнджер последний раз взглянула на директора Дамблдора и заметила, как тот моргнул одним глазом.       Подмигнул ей?              «Он словно смеется надо мной! Мерлин, дай мне сил…».              «Он просто верит в тебя, Гермиона, все будет хорошо.».              После чаепития с Минервой день пробежал мимо. Драко снова не зашел к ней после отбоя. Нотт опять начал задавать вопросы, а в силу того, что слизеринец настоял на фееричном показательном выступлении под названием «Малфой и Грейнджер встречаются», не мог просто взять и сказать другу, что спит у своей девушки. Ночью ее не мучили кошмары, она просто не спала. Никак не могла сомкнуть глаз хоть на секунду. Ей просто катастрофически было нужно найти этот чертов артефакт. Она чувствовала в этом прямую нужду, как каждому человеку нужно пить, есть, дышать, Гермионе надо было отыскать свое спасение. А спасением было изобретение Николаса Фламеля.              Оставшееся время она провела над дневником и листами пергаментов, расписывая свои дальнейшие действия. Когда Грейнджер фиксировала все чернилами по бумаге, ей казалось, что план становился более осязаемым, настоящим и выигрышным. Она верила в это, так что пыталась продумать все до мельчайших деталей.              Так она запланировала в пятницу пробраться с Драко в подземелья, пока все будут на уроках. Гриффиндорка уже предчувствовала непонимание парня, ведь для этого придется прогулять урок, но Гермиона оставила это на потом.       

«Пятое февраля, пятница — слизеринские подземелья».

      Дальше оставалась башня Пуффендуя, кабинеты и комнаты. Добрый час шатенка вычерчивала таблицу, каждый раз психуя, что линия получалась недостаточно ровной на ее взгляд. Только к утру она допустила мысль, что это ее поплывший взгляд кривил полосы, так что направилась в душ и остаток времени до завтрака провела там. Поймала пару недобрых реплик от Блейза, потому что ему тоже надо было помыться, но она попросту ничего не могла с собой поделать. Чувствовала неполноценность, а вода наполняла ее, вымывая все проблемы. Хотя бы на пару мгновений, но и этого уже было достаточно. На завтраке она вела себя сдержано, ела немного, но все же ела. Небрежно смотрела по сторонам, один раз даже улыбнулась Драко через все ряды. Тот удивленно взглянул на нее, но потом тоже приподнял уголки губ, не так заметно, но ей и этого было достаточно. Тогда стало еще на толику проще.              Она блуждала взглядом по стенам. Невольно остановилась на профессорских стульях. В очередной раз прокручивала в голове слова Дамблдора про нужные вещи. Гермиона уже настолько отчаялась, что размышляла над новым планом пробраться в кабинет директора и расспросить Альбуса напрямую. В голове раздался голос Арианы, которая виновато просит прощения, что не смогла узнать больше, а потом ухает, как сова.              «Заухал как сова. Ариана еще это упомянула!».              «Что, если он в совятне, я там не была. Надо будет наведаться».              Глаза перебежали от стульев преподавателей к кафедре, которую всегда игнорировала Минерва и так любил Альбус. Самые главные речи или новости он говорил стоя за ней. Губы гриффиндорки дрогнули, но на этот раз она сдержалась, чтобы не позволить слезе скатиться. Волей-неволей Гермиона прошлась взглядом по всей кафедре, любуясь, как позолота на оперении совы переливается на свету. Глаза округлились, а руки девушки упали, впиваясь в край стола.              — Годрик, это же сова! — если бы ноги гриффиндорки не обмякли и не стали ватными, она бы выскочила с места и побежала на встречу своей догадке.       Совиная голова на изголовье кафедра Альбуса Дамблдора блеснула от пробившегося лучика солнца, будто подмигнула главной старосте.              — Что? Гермиона, все хорошо? — спросил Гарри, пытаясь понять, куда она смотрит и что такого могла увидеть за столом профессоров. Грейнджер быстро обернулась к другу и улыбнулась.              — Сова, мне должна прийти сова от родителей! Точнее, я должна отправить им письмо, да. Надо будет сходить в совятню вечером, — придумывает ложь буквально на ходу, уже так преисполнилась в этом умении, что делает это быстро и легко. Врет правдоподобно даже, когда оказывается заставшей врасплох.       Сердце больно ударяется о ребра и пищит о пощаде. Словно каждая такая уловка оказывается очередным порезом на без того истерзанной мышце.              Гермиона снова смотрит на сову и не может сдержать улыбки. Если догадка верна, то это облегчит ее жизни в несколько раз. Тогда ее план с подземельями вовсе не нужен, не придется снова и снова обманывать любимых людей. Ловит на себе непонимающий взгляд Драко и пожимает плечами, словно отвечая, что ничего не случилось, все хорошо. И в этом она не врет — все как никогда отлично.              Альбус Дамблдор чертов гений. Не будь он героем, был бы идеальным злодеем.              На радостях Грейнджер съедает кусок черничного пирога и запивает все мятным чаем.       Осталось продумать план.