Стюарт
Ужин обещал быть изысканным, как и всё в доме князя из Олбани, но я был вполне себе сыт и думал отнюдь не о набивании желудка. Я думал о том, что растерян, и никак – вот беда! – не могу собраться с мыслями. Раньше такого со мной не случалось: я всегда был полностью уверен в том, что делаю, в том, что всё задуманное – правильно, даже если ни одна живая душа и не поддержит. А теперь… Нет, я знаю, прекрасно знаю, что̒ и как буду делать дальше: у меня остались все мои прежние мечты, к которым добавились новые, я вбил в список своих добродетелей чуть больше здравомыслия, и всё бы ничего, да вот только… Гретхен. Мне кажется, я люблю её. Нет, я уверен: я её люблю. Вот сейчас сижу и думаю, что в любой из моих обожаемых загогулин, сколь бы они ни были чудесными и невообразимыми, мне будет без неё, без Гретхен, одиноко. Страшно одиноко – вот как теперь. Она – моя прекрасная Радуга, моё место и время, то, без чего всё потеряет краски и смысл, и то единственное, что наполнит ими всё встреченное на пути. Но обычно девушкам предлагают комфорт, достаток и спокойную, стабильную жизнь. А я? Что я предложу? Свои загогулины? Смешно, Стюарт. И грустно. А смогу ли я жить так, как все нормальные люди? Вот как Лео, например? Да, он тоже тот ещё авантюрист, особенно, когда всё вокруг однообразно и предсказуемо, когда нет места настоящим чувствам и романтике. Но ведь теперь с ним Кейт, и всё в его жизни пойдёт совсем по-другому. И секунды не сомневаюсь в этом. А мне что? До конца дней чинить приборы для измерения времени, тогда, как мог бы любоваться его потоками, его немыслимыми, запутанными и пугающими витками, его непостижимой логикой и пластичностью. Я не сумею, не выдержу, не получится. Вот и растерян. Да, Гретхен говорит, что ей нравится меня слушать. Но она просто увлеклась, она наивная и мечтательная девушка, и думает, что жизнь – сказка, фантастический роман, где всё легко и просто. Согласен, Гретхен, что всё это и впрямь как в книге или в кино. Только это по-настоящему, и приключаться всё будет не с вымышленными героями, а с нами. А ты, вон, испугалась как. И я подкачал, я не всегда владею ситуацией. Нет, моя милая Гретхен, это – не твоё. А тихая, монотонная, как тиканье часов, жизнь – не моё. Не знаю я, что делать, отважная моя Гретхен. Вот сейчас ты придёшь… Уже сердце стучит, как сломанный хронометр. В чём измеряют любовь, Гретхен? И можно ли измерить неизмеримое? *** Единственно, куда я смог прогуляться в ожидании, это во всё тот же клозет музейного типа, да и то лишь с помощью прислуги. Нога болит почти не переставая. Не знаю, куда и как примостить её, чтобы стало хотя бы чуточку легче. Ещё один невесёлый довод в пользу того, что о самом прекрасном «месте и времени» мне, увы, придётся забыть, хоть и казалось недавно, что так счастливо нашёл его. Нет, Гретхен, нет – такой-сякой-разэдакий, да ещё в придачу и хромой тебе точно не нужен. Сперва, может, и поотнекиваешься, но потом всё равно согласишься со мной. Любви не место в больной голове, буду как Тесла – женат на Физике. А тебе, Грет, если нравится, слушай, конечно же. Дружбы никто не отменял, хотя и чёрт разберёт их здесь: что нынче дозволено между мужчиной и женщиной, а что уже – за рамками приличий. Не знаю, Гретхен, как принять всё это, как ты воспримешь, но сейчас – просто приди скорее. Иначе Барт сведёт меня с ума своим скулением. То ли ему передаётся моё дурное настроение, то ли тоже растерян в своей новой жизни. Да, я – его хозяин, его время и место, но как ни крути, а и псу достаётся от моей дурной неуёмности. Я уж было задремал (насколько мог, конечно, при мучительной ноющей боли и при мыслях, которые ничуть не лучше), поэтому как-то упустил и тот момент, когда расстроенный Барт встрепенулся и навострил уши, и то, что в гостиную вошли. Но когда очнулся от своего полузабытья, то не смог сохранить ни спокойствия, ни здравомыслия. Я забыл, что болит нога, я запамятовал всё то, о чём думал мгновенье назад, всё, к чему пришёл и что твёрдо решил для себя. Ещё никогда я не был так рад видеть женщину и так обескуражен одновременно. Не знал, что бывает на свете такая красота. И дело не в одежде, которая (кто бы знал!) так ей идёт, не в чертах и силуэте, по которым успел так соскучиться. Нет. Просто во влажных, до смерти обожаемых глазах – всё то же самое: точно я отражаюсь, нет, живу в них. Жил всегда, где-то вне времени и пространства, вне тех понятий, которые мне известны. Дам положено приветствовать стоя. Я вскакиваю и… Вот видишь, Гретхен, даже такое простое джентльменство мне не под силу. Я упал. Физически свалился под стол, за которым сидел, и в твоих глазах, без сомнения, тоже. Наверное, сейчас я умру от боли и стыда за свою несуразность, от обиды за то, что не могу быть как все и составить тебе, моя Радуга, нормальную компанию. И лучше б так и случилось, Грет, честное слово. Ведь где и когда б я ни был, я до конца своих дней останусь самим собой. А в моём случае это отнюдь не повод для радости.Гретхен
Вы знаете, как обрывается сердце? Я вот буквально только что и узнала. Всё внутри и вокруг, до сего мига живущее и трепещущее, вдруг замирает. От слова «умереть». На секунду, на её бесконечно краткую часть, но умирает. Даже само Время. Оно ведь следит за нами, и у него наверняка тоже имеются к нам какие-то чувства. Ведь мы со Стюартом – дерзкие песчинки в его сосуде, которые увидели чуть больше, чем все остальные, а посему наша всевластная Великая Сила одновременно негодует, страшится и любопытствует. Даже Время не равнодушно к твоей судьбе, Путешественник. Что уж говорить обо мне, когда вижу тебя в беде? Больно. Я сама чуть не падаю и плюю на всё, что могут обо мне подумать. Уж простите, Стюарт, но никак не могу не обнять вас. Простите все, кому кажется, что я глупа и слезлива, но не сердитесь, что требую позвать для того, кто мне так дорог, врача, не отнекивайтесь, Бессер, не хорохорьтесь, не обманывайте ни себя, ни меня. Я психиатр, Стюарт, да, но и всё прочее на первых курсах тоже учила. И не смотрите на меня так: мне больно. Вы когда-нибудь ощущали, как страдает душа за чью-то больную ногу? *** - Я послал за врачом, мисс Герц. Он очень хорош в своём деле – я успел убедиться в этом около полугода назад, когда сломал палец. Теперь же, как и прежде, могу сыграть хоть на фортепиано, хоть на скрипке. Так что смею вас заверить: со Стюартом мы ещё посоревнуемся и в боксировании, и в танцах. Я киваю. Я уже почти спокойна, просто смотрю в любимые серые глаза и не могу оторвать от них взгляда. Должно быть, Кейт посмеивается надо мной, а её принц сдержанно про себя усмехается, но мне всё равно. Мне сейчас слишком важно тонуть в глубине этой немыслимой бездны, которая и не бездна вовсе, а бескрайняя высота, необъятность, бесконечность сущего. Мне важно к ней прикасаться: мыслями и стуком сердца. И ласкать пальцами. Ведь вся непрерывность вечности, всё то, что не имеет ни начала, ни конца, – всё ручное, родное и тёплое собралось в горячих ладонях, а я держу их – свой космос держу, свою непредсказуемую вселенную. - У вас температура, - не надо быть семи пядей во лбу, чтоб почувствовать жар, исходящий от большого, но всё же уязвимого для болезней тела, чтоб ощутить дрожь озноба в руках, увидеть нездоровый блеск в покрасневших зеркалах души. Но вы такой упрямый, Стюарт, что и в огне гореть будете, а потушить не дадите, если упрётесь во что-то, что сами для себя придумали. Вот и теперь, как неверующий Фома, трясёте головой, смеётесь невпопад, часто моргаете, а на лбу – предательница-испарина. - Да нет. Просто Его Светлость (из самых лучших, конечно же, побуждений) снабдил меня слишком большим количеством одежды, вот и жарко. - Скажи спасибо, - слышу я, как будто из какой-то иной, не нашей с вами, Стюарт, вселенной, - что Его Светлость живёт в конце девятнадцатого века, а не в Викторианскую эпоху, когда мужчинам, как и женщинам, полагался корсет. - Корсет?! Лео, ты серьёзно! – в том параллельном мире (в их с Леопольдом мире) не верит своим ушам Кейт Маккей, и хорошо хоть здесь, в гостиной князя, мне не нужно играть роль её прислуги. - Да-да, именно так. И не смейтесь, пожалуйста, - в их отдельной необъятности и бесконечности Леопольд почти что смеётся, сам, должно быть, не очень представляя на мужчине корсет. - Однако те времена прошли, и теперь на вас, Стюарт, всего лишь прекрасная лёгкая жилетка. Впрочем, если где-то жмёт или, напротив, не достаточно утягивает, то назавтра я позвал для вас портного, чтоб пошил одежду по размеру и по вкусу. Я даже не знаю, Стюарт, слышите ли вы всё то, о чём вам говорят, ведь вы не отрываете от меня взгляда. Всё смотрите и смотрите своими воспалёнными, но счастливыми глазами. Такими удивительными, что и само Время, наверное, не прочь в них утонуть…