***
На постоялый двор «Ваншу» экипаж прибыл в сгущении сумерек. Молодая луна застенчиво выглядывала из-под перистых облаков, под полупрозрачным пологом которых дотлевал закат. Окна гостиницы манили мягким, оранжевым светом, сулящим тепло и уют. Дилюку не терпелось упасть в постель и, наконец, разогнуть спину после утомляющей дороги. Рыцарь по имени Свен встал по левую сторону от двери экипажа, придерживая её собой, и услужливо подал руку, чтобы помочь Дилюку сойти с высокой ступеньки. Потянувшись, Люк встал, одёрнул и наскоро разгладил камзол, быстрым взглядом проверил, не оставил ли чего в экипаже, и неожиданно замер. На улице прямо напротив ступеньки стоял Кэйа и галантно протягивал ему руку. Как и тогда, на балу, — он не имел права, это было неправильно, неестественно. Чуждо. Как минимум, исходя из традиций, потому что где-то на краю сознания взвилось что-то, взвилось — и бросило в жар, поднялось вверх, на миг подчинив себе всё тело, каждый нерв, каждую мысль. Было в строптивости Кэйи что-то, что вызывало... непонятные чувства внутри. Чувства, которым Дилюк не спешил давать определения. Принимая тепло его ладони, Дилюк не заметил замешательства Свена. Рыцарь встал по стойке смирно и сделал вид, будто так и было задумано. Дилюк видел лишь макушку Кэйи и загадочную синеву его глаза, не скрытого повязкой. Вскинув подбородок, он позволил Кэйе взять себя под руку и понадеялся, что полумрак скроет залитое румянцем лицо. Вместе с конвоем королевская чета степенно направилась ко входу гостиницы. Дилюк давно успел привыкнуть к любопытным взглядам простого люда, но сейчас их глаза, казалось, горели особым интересом. Благоговение и оторопь. Их разглядывали, раскрыв рты, смотрели, не пряча взгляд, во все глаза, как смотрят на диковинных экзотических птиц, которых может повезти увидеть один раз в жизни. Как на редких бабочек, которые появляются и уходят одним днём, улетая ввысь, куда никому никогда не подняться. Одним появлением заморские принцы, вокруг которых ходило столько слухов, стали ожившей историей, сказкой. Люди расталкивали друг друга, тянули руки, сажали детей на плечи; те, кто стояли дальше, спрашивали: «Ну что? Ну? Ну? Какие они?». Кто-то сказал: «Они как… Полуночный нефрит и кровоцвет. Видали ль вы когда-нибудь кровоцвет? А вот я видал. В Мондштадте не был, не случилось, а вот за морем служил. Недосягаемый и стойкий, алый цветок всегда растёт один-одинёшенек там, где лязг оружия сменили вдовьи слезы. О, нефрит! Сколько умельцев пытались расколоть его, но он не поддается. Самый крепкий камень из всех, что мне довелось видеть. Он сияет как сапфир, но беда тому, кто недооценит его силу. Он таится в шахтах и пещерах, точно нарочно манит буйные головы. Но нефрит сломал не один молот. Чтобы сбить его с места ты, милок, должен знать, куда бить». В сказках героев всякий встречает точно родных сыновей, вернувшихся с войны. Но иногда встречают и те, чьи сыновья не вернулись. Среди присутствующих послышалось волнение, во мгновение ока превратившиеся в настоящий ураган. «Куда вы!». «Держите его!». «Отец, вы в своем уме?». «Хватайте!». Кто-то выскочил из толпы, растолкав рыцарей и указал дрожащим пальцем на Дилюка: — Ты! Ты убил моего сына! — Это был пожилой мужчина с залысинами на голове. Две глубокие морщины пересекали его рот, как давно пересохшие русла рек. У Дилюка внутри всё похолодело. Привычная маска величественного спокойствия треснула, и губы принца дрогнули. Война между Каэнри’ах, Мондштадтом и Снежной почти не затронула Ли Юэ. История помнит всего один случай, когда миллелитам Ли Юэ пришлось вмешаться. Нелепая, глупая случайность. Та, которой платят за перевес на чаше весов, а потом всячески пытаются смыть последствия, бросающие тень на безупречность короны. Результат бездарного командования. Бессмысленное кровопролитие, которое обе стороны попытались стереть со страниц истории и сгладить углы морой. Рыцари предупредительно схватились за рукояти мечей, в любой момент готовые встать на защиту. Свен настойчиво и твёрдо выкрикнул: — Сэр, сделайте три шага назад или нам придётся… — Что, убьёте меня?! — закричал тот, брызжа слюной. — Так давайте! Мне терять уже нечего! Послышались выкрики, смысла которых Дилюк уже не разобрал. Всё вокруг слилось в выворачивающий шум. Казалось, чем сильнее он пытался прислушаться, тем менее отчетливыми становились звуки. В ушах глухо стучало. Дилюк оглянулся по сторонам в попытке стряхнуть непонятное помутнение. На мгновение он забыл, кто рядом, где и зачем он, что Кэйа тоже здесь. Он сильно зажмурился, до темных пятен, не забывая глубоко дышать, и снова раскрыл глаза; воздух застыл на выдохе. На него в упор смотрела пара тусклых глаз. Дилюку показалось, что в их пустоту можно было провалиться. Едва шевеля губами, он, на самом деле смутно надеясь никогда не узнать ответ, спросил: — Вы из деревни Цинцэ? Вместо ответа мужчина, издав нечеловеческий вой, бросился прямо на него. Толпа загудела, не то подбадривая, не то ужасаясь. Лязгнула сталь — рыцари обнажили мечи, но Дилюк успел подать знак не вступать в бой. Он без труда увернулся, и обезумевший от горя старик запнулся и упал ничком. О чём он только думал? Драгоценными секундами, что Дилюк пытался прийти в себя, сказать что-то осмысленное, отмерялась благосклонность народа. Кэйа отделился от процессии, сделав шаг в сторону. Потерев перчатку о камзол — скорее всего, он до последнего обдумывал что-то — Кэйа, кашлянув, опустился на корточки и протянул руку. Старик недобро сощурил взгляд и поджал губы, словно секунду назад всерьез подумывал принять помощь. А потом плюнул в него и отшатнулся, как от прокажённого. — Не прикасайся, безбожник! Думаешь, поможешь старику и отмоешься от греха? Кто под убийцу лёг, тот от него недалеко ушёл! На лице Кэйи не дрогнул ни один мускул. Он молча встал и вытер плевок с щеки шёлковым платком. Они молча переглянулись с Дилюком, решая, что делать дальше, но тут подоспели миллелиты и сомкнули на руках старика наручники. — Что с ним будет? — тоном, требующего немедленного ответа, вмешался Дилюк, почувствовав, что понемногу приходит в себя. — Он напал на иноземного принца. Будет суд, не переживайте, Ваше Высочество. — А после суда? — уточнил Кэйа. — Вероятно, его казнят. Потребовать отпустить старика — собственноручно расписаться в убийстве его сына. Пройти мимо как ни в чем ни бывало не только бесчеловечно, но и крайне глупо — никогда не знаешь, какие слухи уйдут в народ. Нет, следовало бы найти путь, где Дилюк контролировал бы в происходящем хоть что-то. В голову пришла мысль запросить право самостоятельно избрать наказание и назначить ему двухнедельное заключение, чтобы спасти от казни и заодно очистить свою совесть. Одно слово Дилюка отделяло старика от помилования. От осознания этого паника внутри только росла, мысли путались, теряя начало и конец. Небольшая площадь ломилась от людей. Камень гудел от топота ног, снующих туда-сюда. Все, казалось, разом бросили свои дела и сбежались сюда. Казалось, на считанные минуты жизнь постоялого двора замерла. Все смотрели на него. Толпа больше не ощущалась толпой, нет, то была огромная свора гончих, поджавших лапу в ожидании. Кто первым скажет слово? Что будет дальше? Полетит ли голова с плеч? Помилует ли принц полоумного старика? А может, старик говорил правду? Может, кровь, омывшая руки принца, раз и навсегда окрасила его глаза, заклеймив убийцу? Дилюк понимал: они разнесут эту сплетню как пожар — скалы Ли Юэ надолго ее не задержат. Ещё одно пятно на его репутации. Из-за него сын этого несчастного, преисполненного праведным гневом, был убит на чужбине. Его кровь обагрила не камень Ли Юэ, а рыхлую землю Мондштадта, где он сражался за чужую свободу, которая и унесла его жизнь. Дилюк судорожно пытался найтись с ответом и не поддаться растущему вокруг волнению, когда Кэйа покровительственно развёл руки и громко огласил: — Господа, этот старик — всего лишь безумец. Помню, мой двоюродный дед в старости тоже помутился рассудком. Бросался, знаете, с кулаками даже на родственников, а уже через минуту просил вынести ночной горшок. — Кэйа перевёл взгляд на старика. — Жизнь отняла у него разум. Жизнь — все, что у него осталось. Корона не имеет к нему претензий. Отпустите его с миром, и мы забудем об этом нелепом случае. К тому же, вам ведь не нужна вся эта возня с бумагами из-за какого-то старика, не так ли? — Его голос был словно мёд, сладкий и тягучий, и он обещал избавление от горы работы и бюрократического ада. — Хм, — задумался миллелит, но судя по тому, как он заведомо потянулся к связке ключей от наручников, уже всё решил. Он для приличия потёр подбородок, изображая, будто принял это решение самостоятельно, а потом кивнул и, особо не церемонясь, освободил нарушителя спокойствия, подтолкнув в спину. — Ну, пошёл! Шоу окончено, добрые люди! Можете расходиться. Старик прошамкал хриплое «ай», и, потеряв равновесие, кое-как осел на брусчатую мостовую, рассеянно потирая запястья и что-то слёзно бормоча. Дилюк шагнул в его сторону, но Кэйа перехватил его руку и потянул в сторону входа на постоялый двор, где их уже дожидалась хозяйка. Если старик и услышал его: «Мне очень жаль», то ничего не ответил. В последний раз кинув взгляд на площадь, Дилюк обратил внимание, как толпа постепенно рассеивалась, подобно кругам на воде после камня, ушедшего на дно. Виновник суматохи успел затеряться среди вернувшихся к своим делам жителей, и Дилюк отвернулся, упершись взглядом в спину Кэйи, уверенно ведущего его к лифту «Ваншу». Кэйа подхватил его там, где Дилюк застыл как вкопанный, когда омут мыслей и воспоминаний топил его, когда гул толпы по щелчку пальцев превратился в крики и мольбы бывших сослуживцев о помощи, которая никогда не придёт. Всё, что он видел перед глазами — проносящиеся картинки, закапанные выцветшей кровью, удушающую влагу да солёный запах мокрой земли и металла. Кэйа стал тем, кто разогнал кошмар, протянул руку помощи, сыграв на людях небывалое благородство и милосердие так, будто корона всегда готова спустить такое с рук. Никто никогда не узнает, что этот спектакль был разыгран ради сохранения чести и достоинства принца, чьи недальновидные поступки оборвали жизнь нескольких десятков молодых людей из Ли Юэ, которые больше никогда не обнимут своих отцов и матерей. Тлеющее, почти неуловимое чувство благодарности к супругу смешивалось со стыдом перед теми, кто уже давно предан земле. Звук стучащих по камню каблуков сменился глухим деревянным стуком. В сопровождении трёх стражников они сели в лифт. Завертелись лопасти, скрипнули канаты. Город внизу постепенно уходил все дальше и дальше. Они — далеко от земли. Достаточно, чтобы дышать стало легче; чтобы гул толпы, который запросто можно было счесть за звон в ушах, наконец стих; чтобы один ветер стал свидетелем. — Спасибо, — шепнул Дилюк Кэйе. Тот покачал головой. — Пустяки.***
Дилюк не чувствовал вкуса еды, несмотря на то, что голод неприятно оттягивал живот. Ни сладковатые нефритовые мешочки в остром соусе, ни хрустящие шарики с креветкой, ни миндальный тофу, похожий на засахаренный снег, не смогли отвлечь от произошедшего. Мыслями Дилюк возвращался то к старику, то к тому самому дню, силился вспомнить лица тех миллелитов, среди которых был его сын. Палочки для еды мелко затряслись в руках, когда Люк понял, что никого не помнит. С трудом проглотив кусок, Дилюк отложил приборы и вытер губы салфеткой. Он поднял глаза. Кэйа встретил его взгляд. Он был удивительно молчалив. Даже еду не нахваливал, как обычно любил делать. — Хочешь спросить, что это вообще было? — Я мофчу вообфе-то, — ответил Кэйа с набитым ртом. — Твоё молчание говорит громче слов. — Захочешь рассказать – расскажешь, — флегматично пожал плечами Кэйа, пытаясь выловить из тарелки последний шарик с креветкой. — Из тебя клещами не вытащишь, если приставать с вопросами. Дилюк поморщился — в этом он прав. Это раздражало, но на колкий ответ не хватало ни сил, ни желания. Лучше убраться куда-нибудь, чтобы не наговорить супругу гадостей, и не испортить себе настроение ещё больше. Было бы здорово сбежать под покровом ночи куда глаза глядят, оставить свою свиту гадать, куда же пропал принц, но это было бы совсем по-детски. Встав из-за стола, Дилюк вышел на балкон. Перед тем, как он затворил дверь, Кэйа успел крикнуть: — Только, чур, не кидайся с окна, я не смогу это объяснить! Фыркнув себе под нос, Люк подошёл к перилам и вдохнул чистый ночной воздух. Внизу на террасе кто-то нестройно пел залихватскую, трактирную песенку, а из комнаты этажом ниже доносился восхитительный запах жареной рыбы-тигра. Жизнь вокруг кипела и бурлила, но Дилюк чувствовал себя той самой рыбой, выброшенной на берег. Кэйа здорово помог ему сегодня, а днём его даже можно было назвать чутким, когда он внимательно слушал чтение Дилюка и иногда отпускал остроумные комментарии. Это было странно — снова вот так проводить с ним время, и всё же — приятно, хотя внутри Люк съёживался от ужаса. Он наступал на те же грабли, в этот раз уже зная, как болезненно всё это может кончиться. Знал — и всё равно смеялся с ним, читал ему вслух, благодарил за помощь. Он больше не любил Кэйю. Он запретил себе. Вырезал это чувство у себя из груди, сжёг его в пламени обиды, утраты и злости. Тогда зачем, зачем он разрешал себе продвигаться к краю всё ближе? Он и сам очень хотел бы знать. Дилюк невесело усмехнулся собственным мыслям и вернулся в тепло комнаты. Посуду и остатки еды успели убрать со стола, заодно потушив почти все свечи. На плечи навалилась усталость. Зевнув, Дилюк огляделся в поисках Кэйи. Его нигде не было — ушёл искать алкоголь или любовь на одну ночь? А, в Бездну. Пусть делает, что хочет. Дилюк нашёл в комоде заботливо приготовленную одежду для сна, переоделся, нырнул в кровать и застыл. Глаз Кэйи, не прикрытый повязкой, выглядывал из-под одеяла, смотря прямо на него, будто бросая вызов. — Мы так не договаривались. — Выгонишь спать на балкон, в сад камней? Здесь только одна кровать. — Мог бы и… — Дилюк умолк на полуслове и потёр переносицу. — А знаешь, что? Без разницы мне, где ты спишь. Он выудил из горы подушек одну и положил посередине постели, возведя некое подобие границы, завернулся в одеяло и, нахохлившись, бухнулся на бок. — Главное не пересекай эту линию и не прикасайся ко мне, ясно? — Себе скажи! Это ты спишь, раскинувшись, как морская звезда. — Замолчи, — буркнул Дилюк и посмурнел. Кто вообще дал Кэйе право так непринуждённо шутить о его привычках? Растерянность Дилюка плавно сменилась негодованием, и он мимоходом порадовался, что Кэйа наверняка этого не заметил; только сердце стучало так громко, что казалось, он может его услышать. Спиной Дилюк чувствовал, как Кэйа пытается просверлить в нём дыру одним взглядом. Сон сняло, как рукой — Люку подумалось, что он бы с радостью проехал без отдыха ещё столько же, лишь бы от супруга подальше. Дилюк перевернулся на спину, уставившись в потолок. Пение внизу стихло. Ночные птицы изредка хищно кричали где-то неподалёку. Всё будто застыло в вязкой ночной тьме. Даже время, счёт которому Дилюк потерял. — Сын этого старика погиб по моей вине, — сказал он будто по наитию и почувствовал, как камень на душе стал несколько легче. — Что произошло? — Судя по шуршанию простыни, Кэйа перевернулся на бок. — Когда мы… когда ты уехал, мне нужно было куда-то себя деть. Я был зол. Я попросил, нет, потребовал отца отправить меня на фронт. Он не мог рисковать и посылать меня на передовую. На западной границе с Ли Юэ было спокойнее, но где-то в холмах враг встал лагерем. Они оккупировали деревушку, требовали с них провизию. Правительство Ли Юэ вмешалось и выделило в помощь Мондштадту небольшую колонну миллелитов из приграничной деревни. Подразделение выступило под моим командованием. Так, Ли Юэ и Мондштадт вверили жизни своих солдат мне. Меня предупреждали о возможности засады, но я тогда был совершенно невменяем. Это… Это не описать словами. Конечно, там была засада. Конечно, почти всех перебили. — И как ты унёс оттуда ноги? — Не унёс. С остатками солдат мы перегруппировались и заманили их на мост, чтобы подорвать. Остальных я перебил лично. Часть сбежала. — Дилюк сделал глубокий вдох. — Мы победили, но домой я вернулся с позором. — Больше ты не совершишь такой ошибки. — Уже совершаю, — Дилюк повернул голову к Кэйе. Его глаз, мерцающий в темноте, казался одновременно далёким и близким. Как звезда — кажется, стоит только протянуть руку, и она, трепещущая, окажется в плену пальцев. Дилюк не хотел снова настежь открывать своё сердце Кэйе, но, может быть, всего лишь может быть, он сможет его приоткрыть. Совсем чуть-чуть, раз уж в этой лодке они теперь вместе. Шёпотом, как будто сообщая страшнейший секрет, Дилюк сказал: — До того дня я был уверен, что буду хорошим королём. Больше не уверен. — Я не знаю, каким королём ты будешь, Люк. Ты хороший человек. Ты заботишься о своём народе. Ты даже согласился выйти за меня замуж, а это уже великая жертва, — Кэйа попытался отшутиться, хотя улыбка выглядела натянуто. — У меня не было выбора, — Дилюк покачал головой. — Это не считается. — Твой отец никогда не заставил бы тебя пойти на это, если бы ты наотрез отказался. Ты же понимаешь, да? Дилюк промолчал. В глубине души он это знал. Отец слишком любил его, чтобы заставлять вступать в брак с ненавистным ему человеком. Более того, Дилюк и сам знал это, когда соглашался на эту авантюру. Он хотел быть с Кэйей. Неважно, каким образом, неважно, какие отношения бы их связывали — он просто не мог вот так просто отпустить его, несмотря ни на что. От осознания этого Дилюка словно парализовало, хотя Кэйа всего лишь сообщил прописную истину. Выйти за него замуж было осознанным выбором, как бы Дилюку не хотелось убеждать себя в обратном. Он всё ещё был тем мальчиком, который мечтал быть с Кэйей и в горе, и в радости. Под давлением обстоятельств эта мечта была растоптана, изуродована, и всё же — она выжила. — У меня не было выбора, — шёпотом повторил Дилюк и отвернулся.***
К концу долгой, изнуряющей дороги, Дилюк чувствовал себя переваренным картофелем. Они и так провели на ходу дольше запланированного времени из-за двухдневного ливня, путешествовать во время которого было бы слишком опасно. Завидев вдали расписные купола столицы, похожие на пышные пирожные в разноцветной глазури, Дилюк почувствовал лишь слабо шевельнувшееся облегчение, которое мигом испарилось. Путь был окончен, но настоящее приключение начнётся завтра на балу. Возможно, Люк всё же не прочь нарезать ещё пару лишних кругов по окрестностям перед прибытием ко двору. Царица Розалина лично встретила их с прохладным радушием. Дилюку довелось как-то видеть её раньше. Она была прекрасна, как морозное утро, и безжалостна, как снежная буря. Отец рассказывал, что Розалина рано приняла бремя правления от своей матери, и двор был взбудоражен — всем хотелось отхватить кусок с рук неопытной юной царицы. Она никому не дала ни единого шанса, быстро доказав, что её молодость никак не влияет на её компетентность. Розалина была рождена войной и в войне же построила великую империю, с которой нельзя было не считаться. — Я уже было подумала, что Мондштадт в этом году не присоединится к балу в честь Праздника Урожая. Ваши Высочества заставили меня поволноваться. — На лице царицы Розалины не было и тени беспокойства. Лишь ироничная улыбка тронула уголки её губ. — Ваше Величество, мы не могли лишить себя такого удовольствия, — ответил Дилюк, и вместе с Кэйей они присели в поклоне. — Разумеется, не могли, — кивнула она — и она имела все основания для подобной самонадеянности. — Принц Кэйа, надеюсь, вы и ваши родные не держите на меня зла за тот инцидент. Я искренне желаю вам счастья в браке и сожалею, что не смогла лично присутствовать на свадьбе вместе с Аяксом. Какая злая насмешка. Дилюк мог поклясться, что услышал, как Кэйа скрипнул зубами, но выражение его лица осталось непроницаемым под испытующим взглядом царицы. В Снежной несмотря на безраздельное господство в крае почти постоянных снегов, царица была известна горячим и грозным нравом. Избранную ею политическую стратегию кто-то смелый (или безрассудный), кто не боится потерять свою голову, назвал бы радикальной. Но омрачать свою историю еще больше и дать добро на брак с принцем страны, которая развязала войну, в которой не имела ни единого шанса победить? Это было бы неблагоразумно. Холодный расчёт, не более. Докажи Каэнри’ах свою воинскую мощь, она вряд ли отказалась бы от идеи породниться, но после поражения Старой Империи Розалина сочла политически невыгодным брак своего брата с принцем Кэйей. Пусть Аякс и был последним в длинном списке наследников, но всё ещё мог быть полезен, если бы его удалось продать подороже — и это почти удалось, не напади Каэнри’ах на Мондштадт. Как результат, царица, не удостоив королевскую чету Каэнри’ах ни визитом дипломатов, ни тем более личным присутствием, разорвала помолвку по переписке. Заодно, пользуясь случаем, поставила зарвавшуюся Старую Империю на место. — Спасибо за поздравления, Ваше Величество, — если бы Дилюк не знал Кэйю, то запросто купился бы на его елейную искренность. После обмена дежурными фразами, царица оставила принцев на попечение прислуги, проводившей их в гостевые покои. Времени на отдых было предостаточно — до завтрашнего вечера принцы были вольны провести время в столице как пожелают. Дилюк упал лицом в постель, втайне надеясь, что отключится и совершенно случайно пропустит торжество. — Схожу проветрю голову. — Голос Кэйи был усталым, непохожим на себя. Встреча с царицей так сильно на него повлияла? Дилюк не успел ничего ответить. Кэйа уже выскользнул за дверь. Кэйа провёл много времени в этом дворце, будучи уверенным, что однажды увезёт отсюда Аякса в Каэнри'ах. Должно быть, он хорошо знал эти стены и запросто отыскал бы принца Снежной даже с закрытыми глазами. «Проветрю голову». Так это теперь называется? Дилюк зажмурился, вдавливая лицо в подушку, чтобы отогнать бесстыдные обрывки фантазий. Аякс знал Кэйю, как никогда не знал Дилюк, и, вероятно, никогда не узнает. Как бы Дилюк не бегал от этих мыслей, они неминуемо настигали его, впивались в голову и плоть, и изводили, рвали, грызли. Аякс знал, как он стонет, какое у него лицо во время оргазма, где нажать, где погладить и какие грязные слова сказать Кэйе на ухо, чтобы заставить его запеть. Отчего-то Люк даже не сомневался, что Кэйа громкий — очень громкий — в постели. Он вспомнил стон, излившийся вместе с семенем на постель в их первую брачную ночь. Кровь прилила к лицу — и не только к лицу, заставив его коротко потереться бёдрами о постель. И ещё раз. И ещё. От горячего дыхания подушка казалась раскалённой. Сгорая от стыда и злости, Дилюк перевернулся на спину. Негнущимися пальцами разделался с ремнём дорожных брюк и с тихим стоном запустил руку в бельё, почти до боли сжав полностью вставший член. Вместо собственной руки он невольно представил другую — с длинными пальцами, цвета какао с молоком. Кэйа дрочил бы уверенно, со знанием дела, и шептал бы нежные гадости на ухо, облизывая чувствительную мочку и кружа гибким языком вокруг раковины. Дилюк закусил другую ладонь, чтобы не закричать. Кэйи здесь не было. Все его стоны и сладкие речи предназначались другому. Люк заёрзал на постели, избавляясь от приспущенных брюк и белья. Он дрочил быстро и зло, без всякого ритма. Каждый раз, приближаясь к краю, его сбивала очередная вспышка бурной фантазии. Бронзовые бёдра врезались в бледные ягодицы. Рука скомкала простыню. Свежий, красный засос на мускулистой шее. От невозможности кончить на глазах выступили слёзы. Дилюк практически задыхался, вбиваясь в плотно сжатый кулак. Он хотел бы быть безрассудным. Хотел бы трахнуть Кэйю, потного, грязного, пропахшего другим мужчиной, сперму которого тот ещё не успел с себя смыть. Хотел бы оставить поверх чужих засосов свои, до крови вонзившись зубами ему в шею. Хотел бы знать его так, как знает Аякс — и даже больше. Он кончил себе на живот и еле разлепил глаза под тяжестью слёз. Не особо задумываясь, что делает, Дилюк лениво погладил себя пониже пупка и растёр между пальцами ещё теплое семя. Скользнул ниже, вскинул бёдра и легко, едва касаясь, обвёл липкими пальцами вход. Он редко ласкал себя так. Но сейчас, представляя вместо своей руки другую, Люк опрометчиво легко вошёл внутрь сразу двумя и тут же зашипел с непривычки. Тело прошила приятная дрожь пополам с тянущим ощущением. У него не было желания себя ласкать — скорее, изнурить и снять напряжение. Он несильно нажал на нужную точку и со свистом втянул воздух. В погоне за разрядкой Дилюк относился к своему удовольствию небрежно, никогда толком себя не исследовав. Всё, чего ему хотелось — несколько секунд забытья и свободы от тревог. С губ едва сорвался звучный стон, как в дверь постучали. Красный до ушей и взъерошенный, Дилюк быстро нырнул под одеяло, пачкая его спермой. — Д-да? Заходите. — Он быстро облизнул губы. — Ваше Высочество, я принёс ваш багаж. — Слуга открыл дверь и занёс чемоданы. — Желаете принять ванну? — Да, спасибо. Прошу ещё, заберите одежду из самого маленького чемодана. Её нужно погладить. — Слушаюсь, Ваше Высочество. Ванна будет в течение получаса. Одежду принесут, когда вы закончите. Двери за слугой захлопнулись и Дилюк с облегчением выдохнул. Что ж, он хотя бы успел кончить. Дилюк как смог вытер себя носовым платком и привёл постель в порядок. Вскоре прислуга принесла горячую воду и наполнила жестяную ванну, стоящую в отдельной комнатке. Отказавшись от помощи в таком нехитром деле, Дилюк отпустил слуг и с наслаждением погрузился в воду. Какое-то время он просто лежал в блаженной тишине — его так разморило теплом, что даже тревожные мысли были какими-то вялыми и неторопливыми. Он почти задремал, как вдруг из-под приоткрытой двери ванной комнаты донёсся грохот двери и звук шагов.