О лжецах, королях, и да правят они долго

Твердыни Каэнри’ах были чудесны не только из-за взмывающих ввысь башен, подпирающим облака и белым шпилям, пронзающих солнце, но и благодаря невидимым глазу коридорам и комнатам, которых было больше, чем звёзд на небе. Бесспорно, древние каэнрийские архитекторы были гениями: невозможно сыскать двух одинаковых систем потайных ходов в их твердынях, равно как невозможно найти две одинаковые снежинки. Эта башня не была исключением. Командир наёмников появился из секретной комнаты, находящейся прямо под помещением, где держали Кэйю. В неё вёл люк, хитро спрятанный среди узорчатых напольных плит, из-за которых начинало рябить в глазах, стоило только вглядеться в замысловатый орнамент дольше пары секунд. Из помещения лился голубоватый, мистический свет, и Дилюк не сразу понял, что это — каэнрийский фонарь, не требующий ни масла, ни огня. Одно из последних чудес, оставшихся от древней империи. Рецепт изготовления хранился на родине Кэйи под семью печатями, и даже величайшие учёные из Сумеру не смогли разгадать его. Не было ничего удивительного, что фонарь нашёлся здесь, в старой каэнрийской твердыне. Его лазурный свет невольно напомнил Дилюку оттенок глаз — точнее, глаза — Кэйи. Они спустились вниз по крепкой, добротной лестнице, ни разу не скрипнувшей под весом двух взрослых мужчин. Неудивительно, что Дилюк не услышал появление командира. Время, прошедшее с постройки, не тронуло практически ничего в этой твердыне. Казалось, люди покинули её лишь вчера. В тесной комнатушке нашёлся бурдюк с чистой водой, кое-что из еды и личные вещи командира, среди которых не оказалось ничего полезного, кроме перочинного ножа и толстого кошеля, чуть не лопающегося от моры. Помимо этого, на полу был разложен спальный мешок, куда Дилюк сразу уложил раненного Кэйю, бережно придерживая за узкую талию здоровой рукой. Он продолжал прикрывать окровавленный глаз, явно не желая, чтобы Дилюк его видел. Конечно, ничего, похожего на бинт, не оказалось. Дилюк кое-как разделся до пояса, зажал меж зубов ворот рубашки, а рукой дёрнул за рукав, получив импровизированную повязку для них с Кэйей. Он разорвал ткань на две части, и оглянулся в поисках воды, но вместо этого наткнулся на изучающий взгляд Кэйи. На мгновение показалось, будто он хочет что-то сказать, но решил смолчать, натянув одеяло до самого носа. Если бы не синий свет фонаря, Дилюк бы заметил зардевшиеся щёки Кэйи, но он лишь отвернулся, чтобы смочить тряпку водой. — Давай помогу вытереть кровь и наложить бинт, — предложил Дилюк и, заранее рассчитывая на положительный ответ, потянулся к лицу Кэйи. — Я не калека, Дилюк, — в усмешке Кэйи слышалась горечь. — Себе помоги. У тебя рука болтается. Неловко переминувшись с ноги на ногу, Дилюк коротко кивнул и протянул Кэйе мокрую ткань. Ему казалось, он не особо умел заботиться о ком-то и, может, даже лучше, если Кэйа всё сделает самостоятельно. Так он будет уверен, что Дилюк ненароком по глупой случайности не навредит глазу ещё больше. Предоставив Кэйе спокойно заняться своей раной, Дилюк занялся собственными ранами. Соорудил косынку для руки, зафиксировал её с помощью куска деревяшки, обернул обожжённую ладонь тканью. С трудом одевшись, он сделал глоток воды из бурдюка и поинтересовался: — Как так вышло, что я оказался заперт в экипаже? — Когда ты задремал, — начал рассказ Кэйа, — я пересел к кучеру, чтобы глотнуть свежего воздуха. Всё было тихо, пока я не заметил где-то вдалеке движение. Не придал значения, если честно, подумал, что это заяц или ветер, или Архонты знает что ещё, но только не нечто подозрительное. А когда на нас напали из засады, я решил, что твоя жизнь всяко дороже моей — будущий король и всё такое, поэтому я запер тебя там, где безопаснее. — Ты тоже будущий король и твоя жизнь важна ровно настолько, насколько и моя, — гораздо более резко, чем хотелось, поправил его Дилюк. — Ещё не так давно ты говорил по-другому, — вздохнул Кэйа и зашипел от боли, протирая рану. Дилюка остро уколол стыд. — Я стану всего лишь принцем-консортом при тебе. Это расплата за войну, которую развязала моя страна. Жертва, принесённая моим родом за жажду власти. — Что значит «жертва»? — чувствуя себя идиотом, переспросил Дилюк. — А то, что история запомнит меня, как последнего представителя династии Альберих. Наши дети будут носить твою фамилию. Ты разве не читал приложение к мирному соглашению? Там прописаны все условия нашего брака. Это одно из них. Дилюк на мгновение забыл, как складывать слова в предложения. Он не знал — или, скорее, не хотел знать — какие последствия будет иметь их союз для королевского рода Кэйи. Каэнрийцы, ранее казавшимися верными союзниками, оказались вероломными захватчиками, и последнее, о чём думал Дилюк, соглашаясь взять вражеского принца замуж, это благополучие их правящей династии. Кэйа обернулся единственным козырем, оставшимся в рукаве, и его разыграли, не имея других сильных карт. Последняя надежда Каэнри’ах. — Тобой воспользовались, — только и смог выдавить из себя Дилюк. Он озвучил очевидный факт, о котором, впрочем, раньше не особо задумывался. — Не первый и не последний раз, — фыркнул Кэйа. — Каэнри’ах не похож на Мондштадт, Люк. Вы — простой народ. В хорошем смысле, конечно, хотя кое-кто на моей родине назвал бы вас варварами. Но вы знаете о чести больше, чем любая другая нация. Вы усердно работаете, чтобы потом на славу повеселиться. Ваша жизнь течёт медленно, не торопясь, и это делает ваши дни полными впечатлений. Вы… свободны. Это очаровало меня в своё время, знаешь. Его тихий голос в полумраке звучал вдохновенно, даже немного торжественно, и Дилюка невольно охватила гордость за свою родину. Он и подумать не мог, что Кэйа так заворожён Мондштадтом, укладом их жизни и его народом. Частые и длительные поездки Кэйи в Город Свободы до войны вдруг обрели новые краски. — И какой же Каэнри’ах? Для тебя, я имею в виду, — искренне полюбопытствовал Дилюк. Он бывал там всего раз в жизни, ещё будучи ребёнком. Он помнил миллионы огней столицы, великолепные мерцающие мозаики на стенах королевского дворца, висячие сады с голубыми ивами, склонившимся к лабиринту водных каналов… Но также он помнил и другую сторону дивного, загадочного края. Холодные улыбки придворных, прикрытые веерами лица и речи такие же острые, как и пики у главных ворот. — Мы закованы в цепи нашего «великого прошлого». Мы хотим вернуть себе земли, авторитет и власть. Гонимся за прошлым, котороё давно мертво и развеяно по ветру. Интриги и ложь — всё, что у нас осталось. Вместо того, чтобы делиться с миром остатками былых чудес, вроде этого фонаря, мы прячем их, чтобы у нас осталось хоть что-то, связывающее с былой империей. Наша жизнь — это долг, который заберёт у тебя всё, что дорого, в угоду несбыточной мечте, — последние слова Кэйа словно выплюнул. Он говорил с едва различимым надрывом, смешанным с отчётливым презрением. Дилюк никогда не слышал от него подобных речей. Кэйа всегда казался ему патриотом, которого целиком устраивает положение дел в его государстве. — Я не знал, что ты так ненавидишь свою страну, — не придумав ничего лучше, ошарашенно ответил Дилюк. — Ты думаешь, я бы предал тебя ради родины, которую ненавижу? — Кэйа цокнул языком и покачал головой. — Если бы я её не любил, то без единого сожаления сам привёл бы вашу армию к воротам нашей столицы, чтобы избежать кровопролития. Но я был рождён, чтобы защищать свою землю, даже если она этой защиты не хочет. Даже если эта земля только и делает, что берёт, берёт и берёт, ничего не предлагая взамен. — И поэтому ты здесь, — тихо заключил Дилюк. — И поэтому я здесь, — улыбнулся Кэйа. — Так скажи, Дилюк. Что бы ты сделал на моём месте? — Не уверен, — быстро и уклончиво сказал Дилюк, отведя взгляд. Сейчас, спустя несколько лет после той роковой ночи, он мог понять и даже принять поступок Кэйи. Что-то внутри противилось представлять, как бы сам Дилюк в такой же ситуации шпионил за спиной у Кэйи. Мысль об этом была ему противна, но ради Мондштадта… Ради родины он был готов почти на всё. Дилюку было сложно оставаться откровенным, но всё же он выдавил из себя более честный ответ: — Возможно, что так же. Кэйа удивлённо моргнул и очаровательно поджал губы в смущённой улыбке, словно не ожидал услышать сказанного. Неопределённо дёрнув плечом, он негромко произнёс: — У тебя было и есть право меня ненавидеть, но я… — Я тебя не ненавижу, — перебил Дилюк. Он никогда не смог бы по-настоящему возненавидеть Кэйю, даже если бы попытался, а он пытался и всякий раз — безуспешно. Раньше ему казалось, что ненависть помогла бы ему справиться с горем. Лишь теперь он понимал, как сильно был неправ. — Я рад, что ты жив. — А я рад, что ты спас меня. Считай, мы как в сказке — принц на белом коне вызволил заточённого в высокой-высокой башне суженого и вернул его домой целым и невредимым, — Кэйа вроде бы шутил, но в его голосе слышались едва различимые ноты романтичности и мечтательности. Дилюка согрела мысль о том, что даже спустя годы, их мысли продолжали вторить друг другу. — Только в моём случае не суженого, а мужа, и пока, к сожалению ещё не вернул. — Тебе кто-нибудь говорил, что ты жуткий зануда? — поддразнил Кэйа. Дилюк с притворной серьёзностью кивнул: — Мой муж. Эти слова вылетели раньше, чем он успел обдумать их смысл. Что-то ему подсказывало, что так общаются настоящие супруги, заключившие брак не по расчёту, а по большой любви. Мысль об этом вгоняла в краску и вместе с тем от неё в груди разливалось приятное, сладкое тепло, похожее на тягучую карамель. — Не так уж и плохо это звучит, не находишь? — в привычной ему заигрывающей манере усмехнулся Кэйа. — Пожалуй, я даже соглашусь, — в тон ему ответил Дилюк. И снова он поймал себя на мысли о том, что они, кажется, флиртовали. Дилюку не хотелось себя обнадёживать: в конце концов, заигрывания были стилем общения Кэйи, и раньше, до войны, у них не раз проскальзывали двусмысленные разговоры. Дилюк никогда не тешил себя мыслью, будто он один такой особенный, но сейчас это не мешало ему искренне наслаждаться кокетством Кэйи. В конце концов, «мой муж» действительно звучит неплохо. — Нам надо отдохнуть перед дорогой. Путь предстоит неблизкий, — не без сожаления прервал Дилюк беседу в угоду практичности. — Здесь нет горы подушек, чтобы отгородиться от меня, — с намёком сказал Кэйа, указывая глазами на место рядом с собой. — Я не спал уже… Даже не помню, сколько, но точно больше суток. Поэтому мне всё равно, — Дилюк поразился тому, как легко далось ему это сказать. Он отчётливо чувствовал, что дистанция между ними значительно сократилась, и мысль о том, чтобы спать рядом, как они спали раньше, больше не вызывала отторжения. Спальный мешок был совсем узкий, рассчитанный на одного человека. Кэйа перевернулся на тот бок, со стороны которого был его здоровый глаз, и Дилюк лёг рядом. Пах Дилюка с поразительной точностью упёрся в задницу Кэйи, и от этого что-то внизу живота красноречиво дёрнулось, но тут же затихло — сказывалась страшная усталость. Пожалуй, даже при всём желании его член не смог бы встать после того, через что пришлось пройти телу Дилюка. Оно и так, кажется, вышло за пределы человеческих возможностей. Он натянул на них несколько меховых одеял, особенно тщательно подоткнув ноги Кэйи, и попытался устроиться поудобнее. Единственная проблема была в том, что Дилюк не знал, куда деть руку так, чтобы она не начинала затекать. Пожалуй, Дилюк так бы и провозился с этим всю ночь, если бы Кэйа не взял его руку в свою и не положил бы себе на талию. От этого незначительного жеста он на несколько минут забыл, как дышать. Близко. Так близко. Собрав всю свою смелость, Дилюк скользнул рукой Кэйе на живот, который, как ему померещилось, слегка вздрогнул от прикосновения. На самом деле, он не имел в виду ничего такого — просто так действительно было удобнее! К тому же, Кэйа сам проявил инициативу, чтобы Дилюк не ворочался, мешая ему спать, разве нет? Будь ему неудобно, он мог скинуть его руку с живота с таким же успехом, как положил её на талию. Несмотря на жуткий недосып, Дилюк так и не смог позволить себе уснуть, пока тело Кэйи рядом не обмякло ото сна. И только тогда он поплотнее прижался к его спине грудью, уткнулся носом в загривок и провалился в блаженное забытье. *** Неугасимые огни столицы горели в вечной тьме, словно глаза затаившихся хищников. Звёзды перестали сиять над землёй, короли которой предали богов огню — дым после Катаклизма даже спустя сотни лет так и не рассеялся над «проклятым» краем. Едва он оседал, ненасытные вулканы вновь просыпались и пожирали немногочисленные куски оставшихся плодородных полей. Дети рождались и умирали, ни разу не увидев голубого неба, и лишь бледный отблеск солнца, пробивающегося сквозь вулканический пепел, дарил жителям краткие моменты сумерек. Это был дом Кэйи — весь в шрамах от русел пересохших рек и выжженных охотничьих угодий. Подъезжая к воротам столицы, губы Кэйи против воли дёрнулись в улыбке от предвкушения встречи с семьёй, даже несмотря на то, что в груди гнездилась горечь от разрыва с Дилюком. Он сделал то, что должен был сделать, и отец обещал встретить его, как героя. «Будет ли он гордиться?» — думал Кэйа, в нетерпении стуча ногой перед резными дверями тронного зала. Сердце глухо и быстро билось о рёбра, словно собиралось за раз отстучать весь срок, отведённый Кэйе в этом мире. Пришлось одёргивать себя, чтобы не искусать все губы. Ему было страшно и радостно — и он не знал, что из этого чувствовал больше. Наконец, каменные двери, подчиняясь механизму, разъехались в стороны с тихим скрежетом. Кэйа сглотнул, сделал шаг, и двери снова угрожающе пришли в движение, отрезая путь назад. Короли древности равнодушно взирали на него со своих мозаик, переливающихся в свете фонарей. Колонны c вывешенными на них знамёнами подпирали витражный потолок из толстого цветного стекла, сквозь которое когда-то можно было увидеть луну. В центре зала возвышался позолоченный трон, врезанный в постамент с ведущими к нему ступенями, а за ним — панно с четырёхконечной звездой. Некогда оно было усыпано сотнями тысяч бриллиантов, но время и нужда заставляла правителей разбирать их на продажу иноземцам. Кусочек наследия в обмен на несколько лет безбедного существования. В правление Ирмина, сорок восьмого короля Каэнри’ах, не было продано ни одного бриллианта. Казалось, за те полгода, что Кэйа не видел отца, он состарился на десятилетие. В его светлые волосы закралось ещё больше нитей седины, под прозрачными голубыми глазами залегли тени, а широкий рот и высокий лоб пропахало несколько новых морщин. Он сидел на высоком троне и под его взглядом, ещё более цепком и остром, чем обычно, Кэйа снова почувствовал себя ребёнком. На мгновение ему даже показалось, что у него вспотели руки, но они оказались сухими. Кэйа склонил голову в глубоком поклоне и замер. Спустя несколько долгих секунд ровный голос короля огласил: — Встань и подойди, сын мой. На ватных ногах Кэйа приблизился к трону и остановился на почтительном расстоянии. Он заставил мышцы на своём лице изобразить спокойствие. Король считал любые проявления эмоций слабостью — он сам её не выказывал и ждал того же от сына. Раньше Кэйа при случае показывал, что хорошо усвоил урок, но ни разу не дождался за это похвалы, а привычка осталась. Может, отец того и добивался. — Что у тебя с глазом? — король взглядом указал на бинт, которым был прикрыт глаз Кэйи. — Просто царапина. Ничего серьёзного, — быстрее, чем следовало бы, протараторил он. Ирмин едва заметно кивнул. Это означало, что ответ его вполне устроил и более не требует обсуждения. Когда-то равнодушие отца к его ранам больно кололо, но уже давно от детской обиды осталась не более, чем тень. — Твои успехи оказали значительное влияние на продвижение нашей армии вглубь Мондштадта, — от этих слов короля сердце Кэйи забилось чаще. Он поджал губы, чтобы скрыть гордую улыбку. Неужели все принесённые им жертвы окупились? Неужели всё, что он делал, действительно стоило бессонных ночей, кошмаров, слёз и отсутствия аппетита? Он не мог поверить своим ушам — отец оценил его вклад по достоинству! Напряжение, копившиеся в его теле с самого начала войны, словно в миг лопнуло и Кэйе захотелось облегчённо разрыдаться от облегчения. — Спасибо, отец, я… — Но твоих усилий оказалось недостаточно. И теперь я думаю — а были ли усилия, раз ты стоишь сейчас здесь передо мной? «…не подведу». От взгляда короля, смотрящего куда-то сквозь него, было больнее, чем если бы он ударил Кэйю. Перед глазами поплыло, в ушах застучало. Воздух в лёгкие поступал как-то странно, неравномерно, казалось, что он вроде бы дышал, но никак не мог надышаться. Ему хотелось закрыть руками уши и забиться куда-то в угол, как он делал в детстве, лишь бы не слышать холодных речей короля. — Я делал всё, что мог, я клянусь… — срывающимся голосом начал оправдываться Кэйа. — Тогда почему ты не в Мондштадте? — Я оказался слишком близок к тому, чтобы меня раскрыли. Оставаться там дальше было слишком опасно, — взял себя в руки Кэйа и солгал, не моргнув глазом. То, что он сделал для страны, отец не оценил по достоинству? Не в первый и, вероятно, не в последний раз. Он привык, что обязательств у него всегда больше, чем прав; что его желания всегда ниже нужд государства; что Ирмин в первую очередь король, и уже в десятую — отец. Было ли это больно? Безусловно. Смертельно? Не очень. Было глупо полагать, что отец расщедрится на похвалу. — Мальчишка Рагнвиндров в тебе души не чает. Что же случилось? — отец не верил ему, но ничего, кроме подозрений, у него не было — и это давало Кэйе преимущество. — Случилась война, — безапелляционно отчеканил Кэйа. — Война рождает подозрения, ведущие к распрям. Я унёс оттуда ноги до того, как меня задел «дружественный» огонь. — Так ли он тебя не задел? — губы короля тронула тень насмешки. — Можешь не отвечать, свои выводы я сделал и остался очень в тебе разочарован, Кэйа. Если бы ты действительно делал всё, что в твоих силах, то перерезал бы Рагнвиндрам глотки при первой возможности, позволив нашей армии легко взять охваченный хаосом Мондштадт. Только я сильно сомневаюсь, что тебе вообще приходила в голову эта мысль, а прикажи я тебе это сделать, ты бы ослушался, потому что детские привязанности тебе дороже, чем страна. — Я отдал всё, что имел, для этой страны, — больше не было смысла скрывать слёзы, как и сил на это. Кэйа не хныкал и не скулил — они просто струились по лицу, капая на узорчатые плиты. — Значит, этого было недостаточно, — безразлично пожал плечами король. — Свободен. Только утри свои сопли перед тем, как выйти. Двор не должен видеть твою… слабость. Последнее слово он сказал с таким отвращением, что Кэйа едва удержался от того, чтобы не разрыдаться ещё больше. Отец сам когда-то отослал его в Мондштадт, сам отпускал его туда каждое лето, сам всегда поощрял их близкие отношения с Дилюком — и теперь Кэйа понимал, почему. Завоевать доверие соседей, сдружиться с королевской семьёй, узнать их слабости и всё для того, чтобы ударить спустя столько лет после их знакомства с Дилюком. Ирмин никогда не отказывался от идеи вернуть Каэнри’ах бывшие колонии, которые, как он считал, по праву им принадлежали — он всего лишь умел ждать. Кэйа поджал губы и демонстративно утёр рукавом слёзы, глядя королю прямо в его прозрачные, ледяные глаза. Наверняка он выглядел сейчас, как обиженный ребёнок в глазах отца, но Кэйе было всё равно. Разочаровать его больше, чем сейчас, он уже не сможет, верно? Он развернулся на каблуках и быстрым шагом пошёл прочь. Лишь когда двери начали двигаться, Кэйа замер и тихо спросил, не оборачиваясь: — Я могу её увидеть? — Как хочешь, — нехотя разрешил король. С последнего визита домой дворец заметно опустел. Многие вассалы отправились на войну, и сейчас они, вместо прогулок по водяным садам и трапез в окружении хорошеньких фрейлин и молодых рыцарей, жили в палатках и питались вяленым мясом, чтобы умереть на чужой земле. Все ли из них поддерживали это бессмысленное кровопролитие? Думали они о великой цели, делая последний вдох, или о детях, оставшихся на родине? Был ли Кэйа единственным, кто оставался против вероломного нападения на добрых соседей? Что ж, даже если и не был, в огромном дворце, всё ещё полном людей, он чувствовал себя ужасно одиноким в этих размышлениях. Кэйа нашёл её там, где и ожидал найти. Знаменитые каэнрийские водяные сады славились своей красотой и редкостью растений, многие из которых не росли ни в одном уголке мира. За ними ухаживали специально обученные садовники, каждый из которых имел степень в алхимии — только с поддержкой науки некоторые виды до сих пор могли жить в крае без солнца. Сады простирались на несколько миль, охватывая столицу кольцом, и оставались одной из жемчужин Каэнри’ах. Многие стекались сюда, в край дыма и пепла, лишь для того, чтобы увидеть великолепные фонтаны, искусственно созданные водопады, увитые цветами арки и прокатиться на лодке по каналам, в которых вода настолько чистая, что можно разглядеть светящиеся водоросли на дне и мерцающих рыбок с блестящей, серебристой чешуёй. Она сидела в своей любимой беседке, с колонн которой гроздьями спадали цветения глициний. Простоволосая и босая, она напевала что-то, смутно напоминающее любимую колыбельную Кэйи, и собирала букет из белых анемонов, незабудок и синих роз. Стражники неподалёку пристально следили за тем, чтобы у неё не случился очередной припадок и она не поранилась — или не поранила случайного прохожего. — Здравствуй, Лорелея, — произнёс Кэйа и осторожно приблизился к беседке, чтобы её не напугать. Лорелея обернулась. На прекрасном лице, словно бы и не тронутом временем, отразилось недоумение. Раскосые голубые глаза осмотрели Кэйю с ног до головы, но в них не оказалось узнавания. Прямые тёмные волосы струились по её плечам подобно тяжёлым ветвям голубой ивы. Несмотря на смуглую кожу, Лорелея казалась бледной. Руки, почти такие же тонкие, как лоза, крепче сжали охапку цветов, лежащую перед ней на столе. Лорелея была похожа на бабочку, от одного прикосновения к крыльям которой они могут рассыпаться. — Здравствуйте, — настороженно произнесла она. — Прошу прощения, я вас знаю? Ваше лицо кажется мне смутно знакомым, но я никак не могу вспомнить. — Меня зовут Кэйа. — Ах, — она закрыла глаза и нахмурилась, будто ей стало больно. Схватившись за голову, Лорелея осела на скамейку в беседке. Кэйа сделал шаг ей навстречу, чтобы подхватить, если она упадёт, как вдруг она медленно промолвила. — Я… Я снова забыла тебя, родной. С сердца Кэйи упал камень. Мама редко могла его вспомнить, а в худшие дни могла даже броситься с кулаками, если ей вдруг что-то мерещилось. Он не винил её, в конце концов, она это не контролировала. Катаклизм принёс в Каэнри’ах не только землетрясения, извержения вулканов и наводнения — вместе с ними пришла болезнь. Жители королевств Архонтов называли её проклятием. Пепельный синдром убивал медленно: он пожирал память и сознание больного, оставляя вместо человека пустую оболочку. Обычно больные заканчивали жизнь самоубийством, не выдерживая агонии бессмысленного существования без прошлого или будущего. — Но ты вспомнила, — дрогнувшим голосом сказал Кэйа и улыбнулся. — Я не злюсь на тебя. Звёзды в глазах Лорелеи потонули в слезах. Она бросила свой букет и подбежала к Кэйе, обеими руками обхватывая сына за шею. Они были одного роста: Лорелея была очень высокой, что всегда прибавляло ей статности — даже сейчас, когда она походила на смутный образ той себя, которую когда-то народ ласково называл Королевой, Заменившей Солнце. На мгновение Кэйа позволил себе стать маленьким мальчиком, потянувшимся к материнскому теплу, как подсолнух. От Лорелеи пахло лекарствами и разнотравьем. Сухой рукой она потрепала его по щеке и нахмурилась, убрав чёлку с его глаза, спрятанного за повязкой: — Ты здоров? — Это просто царапина. На тренировке получил, скоро заживёт, — он улыбнулся, представив, что говорит чистую правду. Да, жизнь была бы проще, будь это правдой. Мама легко поверила. Кажется, она до сих пор по большей части относилась к нему как к ребёнку, совершенно не умеющему врать. Она поджала губы и осторожно спросила: — Сколько времени прошло с последнего раза? — Два года, — тихо ответил Кэйа. Он мог пощадить её и соврать, но её собственный разум и так постоянно лгал ей. Кем бы он был, если бы уподобился? — Два года! — воскликнула она, отстранилась и закрыла ладонями рот. — Мой мальчик… Сколько же тебе сейчас? Восемнадцать? — Будет через полгода. — Что ж, я хотя бы не пропустила твоё совершеннолетие. Может, я буду в своём уме и мы вместе отметим. Последний твой день рождения, который мы отмечали всей семьей, был, получается, девять с половиной лет назад, да? Тебе тогда исполнилось восемь. Ты так плакал, капризный мальчишка, когда вместо большой лошади мы подарили тебе пони, — она рассмеялась, чисто и звонко, и ради этого смеха Кэйа был готов навещать её сотни раз, даже если она вспомнит его лишь один. — Уверен, мы отметим его вместе. — Только не говори этого, чтобы умаслить меня, — она по-детски насупилась и сложила руки на груди. — Я правда так думаю, мам, — заверил её Кэйа. — За полгода может многое случится — в том числе и чудо, разве нет? — Может, и так, — вздохнула Лорелея. Если она не может поверить в силу своего разума над тьмой недуга, то Кэйа будет верить за двоих. — Пройдёмся? Кэйа предложил маме руку. Она просияла и с благодарностью приняла её. В тишине мать и сын вышли на одну из многочисленных дорожек вдоль вереницы прудов, усеянных кувшинками, и молча наслаждались обществом друг друга. Кэйа не мог не думать о том, как бы отреагировала Лорелея на объявление войны Мондштадту, но ей нельзя было сообщать новостей, которые могут вызвать сильное эмоциональное потрясение. Интересно, если бы не болезнь, смогла бы она как-то помешать плану Ирмина? Поддержала ли бы она позицию Кэйи о ненужности нападения? Отчего-то Кэйа был уверен, что поддержала бы — или ему хотелось так думать, чтобы не ощущать себя паршивой овцой в семье. — Ты вырос очень красивым, Кэйа, — с меланхоличной улыбкой сказала она, любуясь их отражением в пруду. — Никогда бы не подумала, что тот несуразный свёрток, которым ты когда-то был, через много-много лет станет таким прекрасным мужчиной. — Я весь в тебя, мам, — улыбнулся Кэйа. Они с Лорелеей действительно были очень похожи — не только цветом волос и кожи, но и изящными чертами лица. От отца ему, кажется, почти ничего не досталось. Нельзя сказать, что Кэйю это удручало. — Мне жаль, что меня не было рядом в самые важные моменты твоей жизни, но я рада, что ты нашёл себе близких, которые поддержат, — от её улыбки, полной светлой печали, у Кэйи сжалось сердце. — Принц Дилюк в добром здравии? — Да, вполне, — Кэйа вовсе не врал — Дилюк был в здравии, а другие подробности Лорелее знать нельзя. — Я очень рада, — ничего не заподозрила она. — Ты часто гостишь у него. Может быть, позвать его на твой день рождения к нам? Кажется, Дилюк побывал в наших краях лишь однажды. Я была бы рада увидеть вас вдвоём. Её уверенность в том, что у них с Дилюком всё было хорошо, отозвалась глухой болью в районе груди. Ещё полгода назад Кэйа и сам был убеждён: они будут вместе, несмотря ни на что, а сейчас от этого осталась лишь рана на правом глазу. — Я не… Я не думаю, что ему очень здесь понравилось, — сконфузился Кэйа. Было странно обсуждать планы на будущее, когда это будущее истлело у него на глазах. К тому же, Дилюк, как ему всегда казалось, действительно остался не в восторге от руин бывшей Империи, хоть и ни слова не сказал об этом. Наверняка ему, привыкшему к ласковому солнцу Мондштадта и чистому голубому небу, было неуютно находиться в затянутом непроглядными облаками Каэнри’ах. — Не хочу заставлять его дышать нашим дымом. Мама резко остановилась и строго посмотрела на него: — Ты не должен стыдиться своей отчизны, — Лорелея как всегда была проницательна. Кэйа всегда чувствовал себя другим в обществе за пределами Каэнри’ах. Дилюк принял его сразу, как только увидел. С ним Кэйа ощущал себя собой, но, когда Дилюк приехал на его родину, их непохожесть бросилась в глаза особенно ярко. Кэйе не понравилось это чувство отчуждённости. — Я не стыжусь, просто… — Кэйа неопределённо махнул рукой. — Просто весь этот пепел и дым проводят между нами черту. Напоминают, что мои предки однажды сделали с Мондштадтом и остальными королевствами… К тому же, это вредно для здоровья. Он попытался отшутиться, но мама на это не купилась. Она взяла его руки в свои и слабо сжала: — Наша нация преподнесла миру много бед равно как и чудес. Мы — это не пепел и дым давно ушедшей эпохи. Мы — изобретатели, архитекторы, учёные, художники, писатели. Мы дали миру чернила для письменности, чугунные печи для тепла, фонари для света… Мы дали миру алхимию! — Голос королевы звучал вдохновенно и торжественно. Несложно было понять, почему её любил и простой народ, и двор едва ли не больше, чем короля. Она была прирождённым лидером, образцом для подражания. — Наша нация живёт, пока люди со всех уголков мира пользуются нашими изобретениями. А это значит, что мы будем жить, пока солнце не взорвётся, даже если последний каэнриец будет забыт задолго до того, как это произойдёт. — Думаю, отец с этим не согласен, — невесело усмехнулся Кэйа, поднял с земли плоский камешек и запустил его в воду — тот пустил несколько кругов, но, не долетев до противоположного берега, издал булькающий звук и ушёл на дно. — Кажется, он уверен, что наша нация живёт, пока мечтает вернуть все наши бывшие колонии. — Твой отец этого не понимает, но я хочу, чтобы понимал ты, потому что именно за тобой будущее этой страны. История чётко дала нам понять, что сила не в завоевании, а в сотрудничестве. То, что с нами происходит сейчас — это не смерть. Это перерождение, и я верю, что ты будешь у его истоков. «Не буду, если мы проиграем эту войну», — мрачно подумалось Кэйе, но вслух осторожно и тихо спросил: — Ты считаешь, из меня выйдет хороший король? — Если ты будешь слушать свою безумную матушку, то из тебя получится великолепный король, — с шутливой серьёзностью сказала Лорелея. Кэйа выдавил из себя смех. Если бы он только мог обратиться к ней за советом в любое время дня и ночи, то, возможно, из него действительно получился бы неплохой король. Но он не мог, а потому уверенности в своих силах её слова не прибавили. — Отец всё ещё не позволяет тебе уехать на лечение в Сумеру? Или куда угодно, где есть чистый воздух. — Нет, Ирмин не отпустит меня. Он не верит, что сумерские целители что-то понимают в наших болезнях, — в её голосе звучала еле различимая горечь. Следом Лорелея произнесла, будто бы пытаясь успокоить саму себя. — Впрочем, я не жалуюсь. В Снежной есть поговорка: «Дома даже стены лечат». — Да, но эта поговорка имеет смысл, если стены дома не пропитаны ядом, — не удержался от едкого комментария Кэйа. Лорелея ничем ему не возразила и опустила глаза в пол. Кажется, за десять лет своей болезни она устала спорить с Ирмином о том, как и где ей лечиться. Кэйе думалось, что он держал её рядом не только из-за недоверия к сумерским целителям. Проклятая королева — это рычаг давления, секрет которого Ирмин унесёт с собой в могилу. Даже во дворце о настоящей болезни Лорелеи знал крайне ограниченный круг лиц, что уж говорить об иноземцах. Как принц, Кэйа мог понять решение не обращаться за сторонней помощью, но как сын не мог перестать думать о чуде, которое могло бы вылечить мать. Кэйа совсем отвык от того, как быстро здесь наступает ночь. В один миг дорожки садов, напоминающие лабиринт, озарились светом десятков фонарей. Синие отблески играли на поверхности воды, и Кэйа против воли улыбнулся. В детстве он всегда приходил сюда, чтобы посмотреть, как темноту ночи разрезают лазурные вспышки. Это казалось волшебством. Мама молча улыбнулась ему в ответ, разделяя его ностальгию. — Ваше Высочество, Её Величеству пора готовиться ко сну, — прервал их один из стражников, приставленных к королеве. Их присутствие практически не ощущалось до этого самого момента. — Увы, мне и правда пора. Мои целители рекомендуют строго соблюдать режим питания и сна, чтобы поддерживать стабильное состояние, — с тоской подтвердила Лорелея. — Ничего, мы можем поговорить завтра. Нет ничего важнее твоего здоровья, — постаравшись скрыть досаду, заверил Кэйа. Он всё понимал, но расставаться с ней так скоро после двух лет мучительного ожидания оказалось непросто. Вместе они дошли до дворца, слегка касаясь локтями и перебрасываясь фразами обо всякой ерунде, словно в попытке нагнать всё то время, что отняла болезнь. Перед тем, как скрыться в дверях своих покоев, Лорелея крепко обняла его и на щеке Кэйа почувствовал мокрый след. — До завтра, — махнул рукой Кэйа. — До завтра, — хриплым от слёз голосом сказала мама. Тяжёлые каменные двери за ней закрылись. Глаза защипало. Весь разговор с ней казался прекрасным сном, который Кэйе было страшно забыть наутро. Он до сих пор не до конца верил в то, что она вспомнила его. По словам целителей, прошлый раз мог стать последним, когда она помнила своих близких — её болезнь сжигала людей, как огонь сжигает бумагу. Сегодняшний разговор с ней был чудом. От впечатлений прошедшего дня сон не шёл. Вместо того, чтобы направиться к своим покоям и начать приготовления ко сну, Кэйа свернул в галерею. Здесь всегда было тихо, особенно по вечерам. Короли и королевы прошлого взирали на юного принца из своих позолоченных рам, храня царственное молчание. Кэйе нравилось разглядывать их лица и угадывать в них свои черты. Все они когда-то тоже стояли на месте Кэйи, все они когда-то были молоды и неопытны. Кэйа дошёл до предпоследнего портрета и провёл рукой по лицам отца и матери, запертых под стеклом. Эта картина была написана сразу после их свадьбы. На ней они были чуть старше Кэйи. Родители выглядели очень… Умиротворёнными. Счастливыми. Влюблёнными. Лорелея — юная, статная, со вздёрнутым подбородком и пытливыми глазами, казалось, смотрела прямо на Кэйю. Говорили, она очаровывала одним только взглядом — и жестоко отвергала всех, кто был ей не по нраву. В её жилах текла горячие, южные крови: род Лорелеи восходил к каэнрийским колонизаторам пустыни Сумеру и нёс в себе отпечаток династии царя Дешрета. Злые языки болтали, что предложение от Ирмина она приняла лишь ради того, чтобы взойти на престол. Никто из них не знал, что будущий король делал ей предложение с десяток раз. Было странно думать, что мама в своё время была страшной кокеткой, играючи разбивающей сердца, словно яйца на завтрак. И настолько же странно было думать о том, что Ирмин, упрямый и гордый, едва ли не умолял Лорелею стать его королевой. Кэйа прошёл к последнему портрету, столкнувшись взглядом с семилетним собой. Он сидел на руках у матери — одной рукой она придерживала сына, а другую вложила в руку отца, который едва заметно улыбался одними уголками губ. Мальчик с портрета ещё не знал, что через год болезнь отберёт у него мать, а его самого отправят в незнакомый, чужой Мондштадт, где маленький принц, похожий на совёнка, изменит всю его жизнь. — С возвращением, Ваше Высочество, — прервал тишину галереи знакомый голос. Кэйа обернулся и окинул взглядом его обладателя — тот был облачён в униформу, говорящую о принадлежности к высшему военному чину, и носил маску наполовину лица. — Здравствуй, Дайнслейф, — улыбнулся Кэйа. — Тебе идут генеральские одежды. — Я смогу оправдать их, когда выиграю эту войну, — приосанился Дайнслейф и отвесил глубокий поклон. Казалось, хмурая складка у него на лбу никогда не разглаживалась. Парадная форма не могла скрыть того, как Дайнслейф осунулся и похудел с их последней встречи. У него была классическая каэнрийская внешность, но волосы были непривычно коротко острижены. Судя по нескольким выбивающимся прядям, в полевых условиях. Несмотря на обстоятельства, Кэйе было приятно видеть дружественное лицо самого преданного слуги короны. — Не ожидал встретить тебя здесь, — Кэйа жестом пригласил его присоединиться к прогулке по галерее. — Иногда я прихожу сюда напомнить себе, ради чего сражаюсь, — философски произнёс он и окинул взглядом скульптуру учёного, открывшего алхимию. Кэйа незаметно для Дайна покачал головой и усмехнулся себе под нос. Некоторые вещи никогда не меняются — Дайнслейф оставался таким же занудой и педантом, каким всегда знал его Кэйа. — Вообще-то я имел в виду дворец, — еле сдержал смех Кэйа. — А, вы об этом, — несколько отрешённо сказал Дайнслейф. — Я здесь всего на несколько дней, потом обратно на фронт. Смеяться резко расхотелось. Судя по всему, Дайнслейф прибыл из Мондштадта вслед за Кэйей, чтобы лично обсудить с королём дальнейшие действия. — Как обстановка на передовой? — посерьёзнев, спросил Кэйа. — Ну, как сказать… Информация от вас давала нам большое преимущество, это правда, но мы не настолько беспомощны, чтобы без неё тут же сложить оружие, — заверил Дайнслейф. Его спокойный, уверенный голос давал Кэйе надежду. — Я всех подвёл, да? — пробубнил Кэйа. — Благодаря вам мы смогли удержать Долину, а с ней у нас появился шанс взять город. Моя работа — им воспользоваться. Вы оказали армии бесценную услугу, Ваше Высочество. От этих слов у Кэйи в горле встал ком, и он поспешно отвернулся, чтобы скрыть влажный блеск в глазах. Не пристало принцу лить слёзы на виду у своего генерала, даже если он был первым, кто отметил вклад Кэйи в общее дело. — Спасибо, — прошептал Кэйа, понурив голову. — Поблагодарите после победы, Ваше Высочество.