О лжецах, королях, и да правят они долго

Дым царапал горло. С грохотом под ноги обрушилась хрустальная люстра, и он еле успел увернуться. Пламя с жадностью пожирало палисандровую кровать, тяжёлые бархатные шторы, картины на стенах. Снаружи кричали люди, в коридорах кто-то плакал и звал на помощь. Дилюк закашлялся, прижал рукав ко рту и, жмурясь от разъедающей глаза гари, выбежал из собственных покоев. Вокруг никого не было. На миг ему показалось, что кричат не обитатели дворца, а сами его стены. Чья-то сильная рука потянула его за собой по коридору в сторону выхода. Из-за нестерпимого жара на глазах невольно выступили крупные слёзы. Из-за них Дилюк, как ни силился, не мог разглядеть незнакомца. Всё расплывалось в одно яркое, жгучее пятно. Незнакомец вёл его по дворцу уверенно, так, словно хорошо знал его. Он с лёгкостью уворачивался от падающих с потолка балок и горящих знамён. Дилюк позволял себя вести, но ощущал себя слепым, беспомощным котёнком. Внезапно его пригвоздила к месту одна-единственная мысль. Где отец? Незнакомец грубо и резко дёрнул остановившегося Дилюка на себя, отчего плечо прострелила боль. За его спиной оглушающе рухнула каменная плита: незнакомец спас его от участи быть раздавленным. Дилюк сглотнул, благодарно кивнул, но не сдвинулся с места. Что, если у отца нет проводника, который помог бы ему выбраться? Что, если он лежит где-то там, под завалами, и ждёт помощи? Что, если он уже… уже… — Король. Я должен найти его. — Тебе надо выбраться отсюда, — голос незнакомца звучал до боли знакомым и чужим одновременно. В нём угадывались увещевательный тон Аделинды, приказные нотки Крепуса, бархатный баритон Кэйи и даже свой собственный голос, твёрдый и непоколебимый. Он звучал так, как звучали его мысли. — Я должен, — упрямо качнул головой Дилюк и попытался вырвать руку из крепкой хватки незнакомца. Тот вцепился в него, как клещ. Ноги перестали слушаться, словно кто-то дёргал за невидимые ниточки, и понесли Дилюка за спасителем. Всё его естество продолжало бороться в попытке вернуть контроль. Он терпел одно поражение за другим, чувствуя первобытный ужас от того, что оказался заперт в собственном теле. Свежий воздух ударил в лёгкие, и Дилюк осел на землю, чтобы откашляться. Его вывернуло на неестественно яркую, зелёную траву. Когда он пришёл в себя, рядом никого не было. Вдалеке догорал королевский дворец. Дилюк закричал, закрыл глаза и уши, и открыл их в полной тишине и кромешной тьме. Он должен сейчас же отправиться домой, пока огонь не перекинулся на город, пока не захватил Собор Фавония, пока жилые дома не вспыхнули, как сухие ветки, пока что-то ещё можно спасти! Вот только неуклюжее, тяжёлое тело отказывалось поддаваться его воле. Грудь сдавило. Во рту стоял вкус пепла и гари. Дилюк попытался пошевелиться, и на него нахлынула паника. Он не смог ни сдвинуться, ни открыть глаза. Вокруг не было ни звука, ни света. Лишь пустота. Он что, мёртв? Сознание забилось в мучительной агонии, отказываясь осознавать происходящее. Страх завязал в тугой узел внутренности, больно сжал трепещущее сердце, натянул нервы, как канаты. Во тьме Дилюк увидел силуэт моргенштерна размером с его голову. — Всё будет хорошо, — услышал он голос, которого никогда не слышал, но знал, кому он принадлежит. Мама звала его на ту сторону. — Всё будет хорошо, — повторил голос. Теперь он дрожал и был мужским. Дилюк с трудом открыл глаза, слипшиеся от слёз. Всё лицо было мокрым. Первое, что он увидел — освещённое синим светом фонаря лицо Кэйи. Он гладил его по волосам, скользил по лицу и продолжал повторять эту фразу, подобно молитве. Его глаз был плотно зажмурен, так, словно пытался проникнуть в кошмар Дилюка и разделить его долю. Спустя несколько секунд он понял, что его голова покоится у Кэйи на коленях. — К… — только и смог выдавить Дилюк. — Архонты, Люк! — он не помнил, чтобы Кэйа хоть раз в жизни упоминал богов в своей речи. Неужели так распереживался?.. — Я в порядке, — попытался успокоить его Дилюк. Отпечаток тревоги на красивом лице Кэйи никуда не делся. — Нет, ты не в порядке. Я думал… это выглядело… выглядело, как… — Кэйа захлёбывался словами, не в силах подобрать нужные. Слова всегда были его главным козырем. Теперь он казался безоружным. Сердце обволокла безграничная нежность. Или она никогда и не пропадала вовсе? Когда земля покрывается толстой коркой льда, она становится холодной и твёрдой, но никуда не исчезает. И всегда наступает весна с её тёплыми ветрами и живительными дождями. Где-то глубоко в грудной клетке, грохоча, откололся от сердца ледник. Дилюк с трудом поднял обожжённую руку, перемотанную куском рубашки, и коснулся его щеки, свободной от бинта. Кэйа замер, застигнутый врасплох, как перед ударом. Когда его не последовало, он обмяк и потёрся сухой щекой о ладонь Дилюка. Может, и не было всех этих лет? Не было горя и слёз, крови и стали, не было войны. Не было бессонных ночей. Ран, посыпанных солью. Боли, пущенной по венам. Не было ничего, кроме двух мальчишек, держащихся за руки и их белозубых улыбок, предназначенных лишь друг другу. Ничего, кроме любви. — Мы должны возвращаться, — Дилюк нехотя убрал руку и медленно сел. Голова трещала, мышцы всё ещё тянуло. Вывихнутая рука беспомощно свисала на подвязке и остро ныла. Будто и не спал. Кэйа согласно кивнул, еле слышно вздохнул и занялся сменой своего бинта. Они собирались в полной тишине, казавшейся слишком громкой для них двоих — и безмерно хрупкой. Погружённые в свои мысли, быстро перекусили и осушили бурдюк воды. Подкрепившись, Дилюк завернулся в одну из шкур и попытался обмотать её ремнем, чтобы закрепить, но с одной рукой ничего не получалось. Он бы, наверное, так и провозился бы до вечера, если бы не помощь Кэйи. Он так же молча подошёл и застегнул ремень как следует. Поднявшись наверх, Кэйа нашёл свой, тот, которым пытался придушить командира наёмников, и последовал его примеру. В камине догорали угли. Воздух казался спёртым от зловонного запаха разложения. Глаза трупа были широко распахнуты, словно командир не верил, что кто-то смог его победить. Дилюк хотел было переступить через него, как вдруг остановился. Он присел на корточки и напряжённо всмотрелся в бледное лицо. Мёртвые глаза сияли каэнрийскими звёздами Заметил ли это Кэйа? Знал ли он заранее? И если знал, то почему не сказал? Нет. Нельзя думать об этом сейчас. Сначала они выберутся, а потом Дилюк вместе с рыцарями начнёт расследование. Сейчас нужно убираться отсюда. Дилюк проверил, на месте ли карта, потуже затянул крепление ножен на спине. Вместе с Кэйей они осторожно спустились вниз. Дилюк шёл впереди, чтобы в случае падения не переломать Кэйе кости. Из окон бойниц сияли бескрайняя снежная пустыня с одной стороны и еловый лес в пушистых шапках с другой. Буря успокоилась, оставив после себя холодное пуховое одеяло в подарок земле. Солнце стояло в зените. Надо было поторапливаться, чтобы успеть добраться к постоялому двору до того, как покажет свой застенчивый лик луна. Внизу башни, где было не в пример больше воздуха, вонь гниющих тел наёмников не так била в нос. Кэйа на мгновение замер, увидев место расправы. Его глаза округлились, как будто он не верил, кто сотворил такое, но не сказал ни слова. Дилюк осмотрел пожитки наёмников и место их прерванной трапезы. Как и у командира, их кошельки были тяжелы от золотых монет. Скорее всего, это была всего лишь часть оплаты — преступный сброд, вроде них, обычно держит несколько тайников. Кроме моры, Дилюк нашёл немного еды, воды и самогона, несколько замусоленных колод карт, огниво с кресалом и пару ненужных мелочей. Он собрал необходимые вещи в позаимствованную у мертвецов сумку. Кэйа всё это время с отрешённым видом грел руки у еле живого костерка. — Всё хорошо? Выглядишь бледным, — Дилюк невесомо коснулся его плеча. Кэйа быстро кивнул, открыл рот, чтобы что-то сказать, и резко встряхнул головой, словно передумав. Дилюк вздохнул и присел рядом. Кэйа почти незаметно стучал зубами - можно услышать только вблизи. Дилюк взял его узкую, изящную ладонь в свою и начал разминать суставы. — Зачем ты это делаешь? — тихо спросил Кэйа, не поднимая взгляда от их сцепленных в замок рук. — Ты мёрзнешь, — моргнул Дилюк. — Я о другом. Ты знаешь, о чём я. — Нет. Не знаю, — искренне недоумевал Дилюк. — Зачем... — Кэйа осёкся, закусил губу. Его закутанная в меха фигура удивительным образом казалась меньше, чем она была на самом деле. Словно Кэйа был мальчишкой, стащившим отцовский плащ. Кэйа с укором поджал губы и заглянул Дилюку в глаза так, будто пытался найти в них ответ. — Почему ты бросился спасать меня в одиночку? — Потому что, — Дилюк упрямо насупился, но взгляда не отвёл. — Это не ответ, — невесело усмехнулся Кэйа. В его тоне угадывалось странное раздражение, направленное скорее не на Дилюка, а на себя самого. Словно он заранее знал ответ, но зачем-то всё равно решил спросить. — Меня бы не убили, и ты это знаешь. Попросили бы выкуп. Во время ведения переговоров, рыцари без проблем смогли бы взять башню штурмом. Дилюк продолжил хранить молчание. Он не понимал, чего от него хочет добиться Кэйа. Складывалось ощущение, что он надеялся услышать что-то конкретное, а Дилюк никак не мог понять, что именно. Будто бы Кэйа играл с ним в какую-то игру, правила которой не удосужился сообщить. Незаметно для себя, он крепче сжал руку Кэйи, и тот ойкнул. — Извини, — не зная, за что конкретно извиняется, потерянно пролепетал Дилюк. Он отдёрнул руку от Кэйи, будто ошпарившись. — Почему, Дилюк? — теперь Кэйа звучал почти жалобно. Потому что я люблю тебя и, кажется, у меня нет выбора, кроме как защищать тебя до самой своей смерти. — Я не мог тебя бросить, — хрипло сказал Дилюк. Несмотря на облачка пара, вырывающиеся изо рта, ему стало жарко. Кэйа взял его сжатую в кулак руку в свою и отрешённо улыбнулся: — Ох, Дилюк.— Его пальцы скользнули по кулаку, мягко разжали и провели по его раскрытой ладони, обмотанной тканью. Так нежно, что аж больно. — Ты держишь своё обещание. «Я всегда буду тебя защищать». В горле встал ком, к щекам прилила краска. Он помнил. Конечно, он помнил. Дилюк рвался защищать маленького иноземного принца при любом удобном случае, будь угрозой безобидный уж, найденный в саду, или далёкий суженый из Снежной, которого он не знал, но уже ненавидел. Дилюк кашлянул, высвободил руку и встал. — Нам правда пора, — сказал Дилюк, стараясь не смотреть на Кэйю. Тот кивнул и они направились к выходу. При свете дня они отыскали то, что должно было быть конюшней. На полуразрушенную пристройку к башне натянули ткань, наспех сколотили перегородки, сгрудили тюки с сеном. Кони фыркали и били копытами в нетерпеливом ожидании то ли прогулки, то ли кормёжки. Дилюк хотел было седлать того, кто казался пободрее — крупного, гнедого жеребца, но понял, что с вывихнутой рукой не справится. Кэйа же как будто не особо торопился. Он взвалил на себя тюк сена и начал по очереди кормить всех лошадей. — У нас нет на это времени, — с сожалением в голосе сказал Дилюк. Ему и самому не хотелось бросать животных на привязи и без еды здесь, посреди заснеженной пустыни на корм хищникам, но в первую очередь он думал о том, как бы выжить им самим. — Я приготовлю лошадей, а ты покорми остальных и отвяжи, кого сможешь, — упрямо сказал он и всучил Дилюку сено. Спорить не хотелось. К тому же, он всё равно ничем не мог помочь. Не сидеть же сложа руки. Лошади с благодарностью принимали еду. Дилюк гладил их бархатные носы, пропускал сквозь пальцы шёлковые гривы, заглядывал в умные глаза. Оставалось надеяться, что хотя бы некоторые смогут добраться до людских поселений и, может быть, какому-нибудь счастливчику удастся поймать их. В глазах рябило от ослепительной яркости снега, блестящего в лучах солнца. Несколько раз Дилюк смахнул слёзы с глаз, долго томившихся в темноте. Казалось, Кэйа нарочито медленно седлает лошадей, но Дилюку не хотелось торопить его. Может, тогда он успеет отвязать и накормить всех. Он почти справился с большей частью, как услышал глухой удар о землю. Мгновение — и он оказался рядом с Кэйей. Его лицо слилось со снегом, глаза неестественно блестели. Дилюк попытался помочь ему встать, но сгодился лишь для того, чтобы он мог опереться и неустойчиво встать. Когда Дилюк коснулся рукой его лба, он горел. — У тебя лихорадка. — Да ну? — зло огрызнулся Кэйа. Он тут же виновато скривился. — Извини. — Как давно? Почему не сказал сразу? — Если бы сказал, то ты бы не помог с лошадьми, — он скуксился, как ребёнок. Так, словно был готов заплакать. Он всегда становился таким, если вдруг подхватывал простуду — даже самую лёгкую — и собирал вокруг себя целую дивизию из алхимиков, целителей и слуг. Сейчас у него был только Дилюк. Сердце сжали ледяные когти тревоги. Как долго Кэйа сможет оставаться в сознании? Не свалятся ли они оба где-нибудь посреди леса? Со своей больной рукой Дилюк не сможет долго его тащить на себе. Если вообще сможет. — Поедем на одной лошади вдвоём, — после секундной паузы взял себя руки Дилюк. — Придётся её расседлать, чтобы уместиться. Я сяду сзади. Ты поведёшь, а я не дам тебе свалиться. — Слепой ведёт незрячего, — еле слышно пробубнил Кэйа себе под нос. Дилюк сделал вид, что не услышал. Кэйа поспешно снял седло и гнедой жеребец остался в одном потнике. Неподалёку стояла бочка, которая вполне сгодилась в качестве ступеньки. Будь они менее опытными всадниками, то вряд ли смогли бы вдвоём ехать без седла, но им повезло. Кое-как Кэйа взобрался на лошадь, ойкая и шипя. Перед тем, как запрокинуть ногу, Дилюк нервно сглотнул. Не хватало только ещё себе что-нибудь сломать. С болезненным стоном он прижал больную руку к себе, здоровой упёрся в спину лошади и перекинул через неё ногу. Покрепче обхватив талию Кэйи, он кивнул: — Вперёд. Довольно скоро Дилюк пожалел, что сел на лошадь. Задница и спина нещадно ныли без седла. Приходилось следить за поддержанием равновесия, да ещё и придерживать Кэйю, которому на глазах становилось всё хуже. Иногда он бормотал что-то несвязное, проваливаясь в лихорадочный бред, и Дилюку приходилось осторожно тормошить его, чтобы тот оставался в сознании. Ненадолго помогало, и тогда Кэйа крепче хватался за поводья. Копыта лошади утопали в снегу, словно в воде. Она недовольно фыркала, оборачивалась на своих жалких всадников, вздыхала — и упрямо брела вперёд, протаптывая им путь к спасению. Там, где Дилюк забирался пешком, на лошади пришлось объезжать, чтобы она не переломала себе ноги. Они заехали в негустой подлесок, и Кэйа повёл лошадь на звук рокочущего вдалеке водопада — единственного оставшегося у них ориентира. Дилюк на всякий случай сверился с картой и согласно хмыкнул. Возможно, была виновата пульсирующая головная боль, рассеянное внимание или усталость, но он не заметил, как лес стал гуще и темнее. Лес умел обманывать, путать, затягивать. Уставшая лошадь тяжело перебирала копытами, настороженно подняв уши и нервно озираясь. Дилюк прислушался и понял, что вокруг — тишина. Ни журчания реки, ни пения птиц. Кэйа обессиленно выпустил поводья из рук и начал заваливаться вправо. На мгновение в голове пронеслась картинка, как он падает и разбивает себе череп о торчащий из земли камень. Дилюк чудом успел подтянуть его к себе, прислушался к дыханию. Оно было, пусть и слабое. Весь вес бессознательного Кэйи разом навалился Дилюку на грудь, больно придавил вывихнутую руку. Голова Кэйи, болтающаяся на шее, словно на ниточке, съехала ему на плечо. Дилюк прижался к его лбу губами. Он был горячим, как раскалённый солнцем песок в июле. Тело Дилюка налилось свинцом. Он в ужасе замер. Незаметно к нему подкралось осознание, что он не знает, как поступить дальше. К горлу поднялась паника. Лошадь остановилась и тихо, жалобно заржала. Они совсем одни посреди леса. Кэйа может умереть от высокой температуры, а сам Дилюк — замёрзнуть в снегах с его бездыханным телом в руках. Если Мондштадт не развалится после их смерти, поэты воспоют эту трагедию в веках. Дилюк вознёс молитву Барбатосу, чтобы он указал ему путь. Ему ещё рано стать героем песен. В чаще леса громко хрустнула сухая ветка — или чья-то кость — и лошадь испуганно встала на дыбы. Секунда в воздухе показалась вечностью. Дыхание перехватило. Дилюк успел лишь покрепче прижать себе Кэйю, как тут же повалился в снег, перемешанный с землёй. Сладковатый запах гнилых листьев ударил в нос. Глаза Дилюка расширились. Над ним нависла пара копыт. Переворот. Вспышка боли. Темнота в глазах. Топот удаляющихся лошадиных ног стоял у него в ушах, когда Дилюк сумел открыть глаза. Под ним тихо застонал Кэйа — он успел закрыть его своим телом. Дилюк откинулся на спину и тяжело задышал. На краткий миг ему захотелось закрыть глаза и дать лесу поглотить себя. Пусть его занесёт снегом, пусть весной он сгниёт под солнечными лучами, пусть летом через него прорастут цветы… Может, с собой Дилюк и мог бы так поступить. Но не с Кэйей. Дилюк осмотрел его и, не найдя видимых повреждений, слегка постучал ему по щеке. Он всхлипнул, нахмурился, но глаз не открыл. Дилюк мысленно извинился перед ним и наотмашь ударил — не очень сильно, но ощутимо. Кэйа вскрикнул и очнулся. — Тш-ш, всё в порядке, это я, — негромко успокоил его Дилюк. Им стоило бы быть потише, ещё неизвестно, что именно испугало лошадь. Мог быть олень. Мог быть волк. Или ещё одна проклятая каэнрийская машина. — Где лошадь? — прохрипел Кэйа, оглядываясь по сторонам. — Забудь. Дальше придётся идти пешком. — Это я виноват, — обречённо прошептал он. Глаза у него заблестели от слёз, которые он даже не пытался скрыть. Если Кэйа переставал шутить, значит, дело действительно дрянь. Дилюк вздохнул, утёр влагу с его лица и неловко погладил холодную щёку, словно пытаясь успокоить маленького ребёнка. — Я пришёл с северо-запада, — вслух начал рассуждать он, чтобы не дать зёрнам паники превратится в ростки. — Солнце клонится к востоку, значит, нам в ту сторону, — он указал на узкую тропинку, которая, как ему казалось, с большей вероятностью выведет их к реке. — Всё будет хорошо, Кэйа. Я обещаю. Обопрись на меня, вот так. — Тебе, — прокряхтел Кэйа, вцепившись в руку Дилюка, — я верю. Дилюк обхватил его за талию, помог подняться. Кэйа закинул руку ему на плечо, неровно встал. Они оба громко пыхтели, едва заметные облачка пара вырывались в прохладный воздух. Лёгкий морозец не кусал, но и сил не прибавлял. Появилась шальная мысль разжечь костёр и отдохнуть, которую Дилюк быстро отмёл. Тепло разморит, и они никогда отсюда не выберутся. Надо идти дальше. До реки оставалось недолго. По крайней мере, Дилюку хотелось в это верить. Вера — единственное, что у него осталось. Они нестройно зашагали по тропе. Каждый шаг отдавался болью. Сапоги вязли в снегу, голые ветви царапали лицо. Где-то среди деревьев мелькнуло огромное тело лося и тут же исчезло. Должно быть, это он испугал лошадь, если Дилюку не померещилось. Казалось, остатки рассудка его покинули. Тело Кэйи становилось всё тяжелее и неповоротливее, он едва стоял на ногах. Дилюк плёлся так, словно кто-то им управлял. Словно стал бездушной машиной, одной из созданных каэнрийцами. Чтобы оставаться в сознании, он мысленно перебирал все возможные кары для тех, кто организовал это похищение. Сил на гнев не было, поэтому приходилось заставлять себя злиться, чтобы продолжать идти вперёд. Вперёд. Шаг. Вперёд. Шаг. Вперёд… Он услышал что-то, похожее на грохот воды. Или на человеческий крик. Или на топот копыт. Или всё вместе. Дилюк продолжал идти, переставлять ноги, одну за одной, крепко держать Кэйю, вложив в хватку всю силу, что в нём теплилась. Увидев бегущую к нему по снегу Ноэлль, Дилюк готов был тут же упасть без чувств. Она что-то кричала, кого-то звала. Дилюк не разбирал слов. Собственное тело казалось одной большой зияющей раной, наспех сшитой, но вот-вот готовой открыться. Он заставил себя стоять только ради того, чтобы Кэйа не повалился в снег вместе с ним. И только когда Ноэлль подхватила Кэйю на руки, Дилюк позволил себе закрыть глаза.

***

Сон и реальность смешались в одно сплошное тёмное пятно. Затуманенные картинки менялись всякий раз, как он открывал глаза, подобно разноцветному калейдоскопу. Звёздное небо. Окно экипажа. Незнакомые лица. Полог кровати. Во сне Дилюк был лёгким, невесомым, словно прозрачным бесплотный духом. В реальности всё болело, ныло, чесалось. Мышцы будто бы износились да потрепались, как старая подошва. Просыпаться не хотелось. Хотелось вывалиться из реальности. Ненадолго приходя в себя, Дилюк звал Кэйю. Вместо него отвечал кто-то другой. Этот кто-то заботливо успокаивал, заливал в рот воду и какую-то горькую жижу, а потом Дилюк снова отключался. И так до бесконечности. Казалось, прошли годы перед тем, как он сумел в ясном сознании открыть глаза. В камине уютно потрескивали дрова. За окном занимался рассвет. Дилюк не знал, где точно находится, но скромное, по королевским меркам, убранство намекало, что точно не во дворце. С утробным стоном Дилюк сел на кровати. Босые ноги приятно пощекотал пушистый ковёр. Вывихнутая рука почти не ныла: кажется, он помнил, как её вправили и наложили новую повязку. Обожжённую ладонь приятно холодила какая-то целебная мазь, пахнущая мятой. Одет он был в чистую ночную рубашку, волосы кто-то заплёл в косу, чтобы не спутались. Ему нужно увидеть Кэйю. Дилюк не без усилия встал, надел тапочки у кровати и побрёл к двери. Он дёрнул за ручку, но она не поддалась. Да чтоб вас всех! Дилюк раздражённо закатил глаза. Сначала его закрыл в экипаже Кэйа, теперь собственные подчинённые посадили под замок неизвестно где. Подавив в себе желание вырвать ручку с корнем, Дилюк требоваельно и громко постучал. За дверью кто-то зашевелился и он уже было набрал в лёгкие побольше воздуха, чтобы разразиться гневной тирадой на того, кто решил, будто его стоит держать в золотой клетке, как ребёнка. Все слова вылетели из головы, когда дверь ему открыла Джин. Лицо её пылало смесью чувств. Глаза горели радостью и облегчением, ноздри гневно раздувались, а губы сурово поджались. Дилюк был не уверен, что она собирается сделать — обнять его или ударить. Джин сделала шаг ему навстречу и притянула к себе. Конечно, она его обняла. Это же Джин. — Ты идиот! — прошептала она ему на ухо, явно сдерживая слёзы. Дилюк неловко приобнял её в ответ и переминулся с ноги на ногу, не зная, что сказать. Джин отстранилась, внимательно заглянула ему в глаза и покачала головой. — Твоё геройство сведёт тебя в могилу раньше времени. — Это было не геройство, а мой долг, — пробубнил Дилюк и нахмурился. — Твой долг, — она сжала губы в нитку, — дожить до своей коронации. — Прошу, давай без нотаций, — скривился Дилюк. — Где Кэйа? Странная тень пробежала по лицу Джин. Сердце в груди вдруг превратилось в густую, чёрную пустоту. Нет, нет, она бы сразу сказала, если бы с ним что-то произошло. Сказала бы, правда?.. — Он жив, — торопливо сказала она, словно прочитав его мысли. — С ним всё хорошо, правда. Его лихорадило три дня, но он выкарабкался. Просто… просто я не уверена, захочет ли он тебя видеть. — Что?.. — глупо моргнул Дилюк. — Ему провели сложную операцию на глаз. Пришлось… — она кашлянула, — пришлось пригласить врача из Ли Юэ. Бай Чжу. Архонты милостивые, только не он. Лицо Джин, двери, коридор — всё вокруг резко закрутилось. Пришлось привалился к стене, чтобы не упасть. Всему Тейвату известен талант Бай Чжу. И всем известно, что его зовут только тогда, когда требуется чудо. Зачастую ради чуда он отрезал какую-нибудь конечность или проводил операцию, после которой люди оставались парализованными ниже шеи. Он дарил жизнь, это правда. Не всегда это означало, что жизнь останется прежней. — Его глаз… — пробормотал Дилюк и поднял наполненные ужасом глаза на Джин. Она молча покачала головой и сочувственно сжала его плечо. — Но почему?.. — Он разбил зеркало, когда увидел своё отражение. Сказал, не хочет никого видеть и… — она зажмурила глаза и мотнула головой. Каждое слово давалось ей с трудом. — Засмеялся, когда сказал об этом. А потом всех выгнал. Слуг, сиделку… меня. — Всё так плохо? — Ему нельзя носить повязку, пока рана ещё свежая. Бай Чжу сказал, что это предотвратит возможность гнойного воспаления. Прописал кучу мазей и настоек, но строго наказал дать ране дышать. — Он потерял глаз из-за меня, — пробормотал Дилюк скорее себе, чем Джин. Неужели она была права в том, что он повёл себя, как идиот, отправившись в одиночку? Возможно, всего этого можно было бы избежать, если бы он подошёл к спасению Кэйи с умом, а не как всегда. Он должен был защищать его. Должен был костьми лечь, но не дать упасть даже волосу с его головы. Из-за Дилюка Кэйа мог лишиться не только глаза, но и жизни, как сын того несчастного старика из Ли Юэ… и многие другие солдаты под его командованием. Он представил Кэйю с перерезанным горлом в луже собственной крови и остекленевшими глазами, которые больше никогда не увидят света звёзд. А ведь он мог лишить его глаза ещё тогда, четыре года назад. Лишний дюйм лезвия его меча мог стать фатальным. О чем он думал тогда? И о чём думал сейчас?.. Дилюка замутило. Совсем не метафорически. — Люк? Взглядом он нашёл ночной горшок рядом с кроватью и едва успел сделать пару шагов, как его вывернуло наизнанку. Хотя бы не мимо. Дилюк тяжело присел на край кровати, бездумно утёр рукавом рот и тут же скривился, осознав, что Джин могла это увидеть. — Я позову врача, — решительно сказала она. — Не надо. Со мной всё в порядке. Джин посмотрела на него долгим, сочувствующим взглядом, вздохнула каким-то своим мыслям, и присела рядом. Её рука мягко легла ему на спину, осторожно погладила. Порой Дилюк поражался тому, как рука, что так мастерски владеет оружием, может быть настолько нежной. — Знаешь, ты не развалишься, если признаешь, что ты не в порядке. — Возможно, я бы принял эти слова к сведению, если бы мне их сказал кто-то другой, — у Дилюка не было намерения её уколоть, хоть и прозвучало грубо. Просто они с Джин слишком похожи, чтобы принимать такие советы друг от друга. Единственную слабость, которую он мог себе позволить — на краткий миг положить голову на её надёжное, сильное плечо. — Например, Кэйа? — невинно спросила она. Дилюк бросил на неё укоризненный взгляд и надолго замолчал. У него должно быть сейчас куча других вопросов к ней, помимо тех, что касаются Кэйи. Он даже до сих пор не знал, где находится! И это не говоря о более важных вещах, таких как организация расследования, привлечение к сотрудничеству властей Снежной, поиск и допрос свидетелей… Столько дел, не требующих отлагательств. Но из мыслей не шёл Кэйа. Он был в безопасности, но и этого Дилюку оказалось мало. Кэйа поселился в его голове, словно всегда там был. Словно годы их разлуки были не годами, а парой месяцев отпуска, после которых он вернулся в его мысли и выбрал их как постоянное место жительства. Рассовал свои рубашки с глубоким вырезом по полкам, раскидал свои драгоценности по всем горизонтальным поверхностям, пропитал своим запахом постельное бельё. И самое ужасное — или прекрасное, или всё вместе — Дилюк не хотел, чтобы это менялось. — Мне нужно к нему, — тихо, но твёрдо сказал он. — Пусть хоть выгонит, мне плевать. Я должен… Я должен его увидеть, почувствовать, обнять, потрогать. Должен убедиться, что я не сплю, что мы не умерли в том лесу. — Я просто должен. — Я не хотела звучать так, будто запрещаю, — виновато объяснилась она. — Я хотела предупредить, чтобы тебе не было больно, если он поведёт себя не так, как ты ожидаешь. — Мне всё равно будет больно, — невесело усмехнулся Дилюк. — Это неважно. Я просто хочу убедиться, что с ним всё хорошо. — Он в соседней комнате. Попытка не пытка, правда? — слабо улыбнулась Джин. Дилюк промолчал. Нежное, свежее утро акварелью лилось в резное окно. Солнце неохотно тащилось вверх, оттягивая момент, когда бледной тени луны придётся скрыться с небосвода. Их разделяла полоса облаков цвета сусального золота и гречишного мёда — граница между ночью и днём. Последний рубеж, который два светила пытаются преодолеть каждое утро и каждый вечер с тем упорством и отчаянием, какое бывает лишь у влюблённых. Джин потрепала его по волосам, словно непутёвого младшего брата, и предложила позвать кого-нибудь из слуг, чтобы помочь Дилюку одеться. Он поморщился в ответ, но не в его положении было воротить нос. Джин отправилась в людскую, предупредив, что после этого приляжет отдохнуть. Присланная ею служанка помогла Дилюку влезть в холщовую рубашку, не повредив руку, накинула на плечи простой камзол без вышивки, застегнула брюки, натянула сапоги. Дилюк недовольно сопел и терпел чужие прикосновения на себе, сжав зубы. Злость на свою беспомощность клокотала где-то в горле. Хотелось выругаться, но не было никого, кто был бы виноват в его бедах, кроме него самого. Он поблагодарил служанку, постаравшись наскрести хотя бы крошку искренности. Дилюк вышел из комнаты, нашёл дверь в покои Кэйи. Её охраняли двое рыцарей в доспехах с гербом Мондштадта на груди. На их измождённых лицах отпечаталась бессонная ночь, но вид у них оставался бдительным. — Доброе утро, — кивнул Дилюк подчинённым. Ему не хотелось, чтобы они стали невольными свидетелями разговора с Кэйей, особенно если тот решит его выгнать. — Вы свободны до полудня. Скажите магистру, что это приказ наследного принца. Рыцари переглянулись, видимо, в попытке взвесить свои варианты. Джин — грозная начальница, требующая беспрекословного и чёткого исполнения приказов. Но не возражать же будущему королю, в самом деле? В глазах их отразилось предвкушение тёплой постели. Они с благодарностью откланялись и оставили Дилюка в одиночестве топтаться перед дверью покоев. Он облизнул губы и сжал руку в кулак с такой силой, что ногти впились в мозоли на ладони. Глубокий вздох вырвался из груди. Дилюк занёс руку, чтобы постучать, но вместо этого упёрся лбом в дверь и зажмурился. Может, Кэйа ещё спит и стоит зайти попозже? Или вообще не заходить, а подождать, пока он сам не решит его увидеть? Нет, это будет выглядеть так, словно Дилюку всё равно. На самом деле, Дилюку настолько не всё равно, что его глупое, беспокойное сердце готово ворваться в покои раньше самого Дилюка. Он сам не знал, чего боялся. Осталось ли в этом мире что-то, чем Кэйа мог бы ранить его, как тогда? Может быть, но дело было не в том, что он может сказать или сделать. Дилюк ведь подвёл его. Что может быть хуже, чем наполненные разочарованием глаза близкого человека? Это хуже, чем грубое слово, больнее, чем вывихнутая рука. Но это — определённо то, чего Дилюк заслуживал. Интересно, Кэйа ощущал эту вину так же, как Дилюк? Душила ли она его так же? Душит ли до сих пор? Барбатос, хоть бы Кэйа просто кинул в него чем-нибудь в отместку за потерянный глаз!.. — Я знаю, что ты там, — ворчливо донеслось из-за двери. — Заходи уже. Я наполовину слепой, а не глухой. Отступать было поздно. К сожалению или к счастью, он пока не знал. Дилюк отворил дверь и сделал шаг.