1 июля, среда
13:48
[ мы все умрём :) ]
SMg: Всё ещё не понимаю, где ты собрался искать скрипача c_jay: На помойке На той же, на которой я когда-то подобрал Сынмина BIC: Ну хэй :( c_jay: Я назвал помойкой тот клуб, а не тебя Ты золотце Удивляюсь, как тебя никто до меня не сцапал SMg: Как вы вообще познакомились? BIC: Пришли выступать Я тогда провалился, но Джун догнал меня, пообещал всякой херни и выпросил мой номер А потом долбил звонками неделю, пока я не сказал, что встречусь с ним только ради того, чтобы плюнуть ему в лицо SMg: Миленько BIC: Ага, в нашем стиле c_jay: С каких пор у нас есть стиль? BIC: А, эм Хочешь сказать, его нет? c_jay: Хочу сказать, что это не стиль, это дебиль Но к слову о скрипаче Минги закрыл диалог и вернулся к тексту, который пытался в очередной раз подогнать, переделать, пересмотреть, перепроверить, хотя всё и так уже было в лучшем своём виде. Ему почему-то неприятно было слышать о скрипке, хотя он не мог не признавать, что она звучит красиво. Наверное, это потому, что он когда-то узнал о том, сколько боли и сколько слёз она может принести. Он отмахивается от этих мыслей и пытается сосредоточиться, но скрипка никак не пропадает из его головы, и он начинает слышать её переливы и надрывы в пробелах между словами, видит, как вьётся нотная строка где-то посреди строк текста. Теперь он понимал Сонджуна, потому что сам точно так же заболел идеей со скрипкой. По крайней мере, стоило попробовать.[ @SMg // @jjjae ]
SMg: У Сиджея всегда такие заразительные идеи? jjjae: Он тот ещё подстрекатель, но мне интересно, чем он таким интересным зацепил тебя SMg: Рано ревнуешь, я про скрипку Теперь я тоже хочу сделать сопровождение именно с ней jjjae: Земля пуховиком Ко мне не обращайтесь Я хочу помочь, но этим помочь точно не смогу SMg: Он сказал, что сам найдёт скрипача В крайнем случае, научимся играть сами jjjae: Ты смеёшься? На скрипке невозможно научиться играть самому SMg: Возможно всё, нужно только правильно хотеть Хонджун в своё время сам научился играть на фортепиано jjjae: Ого Не знал, что он умеет Минги тоже предпочёл бы этого не знать. Ну вот, вспомнил ещё один свой триггер — мечту Сонхва купить для Хонджуна фортепиано. Сонхва обожал то, как Хонджун играл на нём, даже если брать в расчёт то, что это было далеко от филигранной и профессиональной игры. Хонджун мог не дотянуться до клавиши, мог перепутать их и накосячить, но Сонхва всегда слушал его всем своим естеством и ненадолго выпадал из реальности, пока жадно смотрел на передвигающиеся по клавиатуре руки Хонджуна. Приходится снова встряхнуть головой и увести тему куда подальше от Хонджуна и от музыки вообще. Минджэ поддаётся и сам заводит разговор о совершенно другом, и Минги в очередной раз говорит себе о том, как сильно любит и ценит его. Минджэ не создаёт проблем, Минджэ умеет жить сам, за Минджэ не приходится лишний раз переживать, и поэтому его хочется оберегать и окружать любовью и лаской. А ещё моментами хочется эти любовь и ласку из его рук принимать, потому что любит и ласкает Минджэ по-особенному, и искры под кожу впиваются такие же особенные. Минги расписывает тонкую синюю ручку на уголке листа и начинает легко накидывать строки, рождающиеся в голове. Он вспоминает, как гладил Минджэ по крашеным волосам, как легко нажимал подушечками пальцев на его мягкие щёки, как целовал в кончик носа и как обнимал, — лирика складывается сама, слова вытекают друг из друга в связные строки, в них прослеживается чёткий ритм, который наверняка ляжет в основу мелодии. Ещё никогда писать и создавать не было так легко и так интересно. Минги не замечает, как пролетает время; ему совершенно не приходит в голову смотреть на часы, пока он пишет строчку за строчкой и пока на исписанном листе отпечатывает свои мысли и чувства. И тот результат, который он получает на выходе, кажется ему правильным и хорошим сразу, без всяких корректив и исправлений.***
3 июля, пятница
16:28
Джунхёк мило болтает, периодически отвлекаясь на своё ванильное мороженое, и много улыбается. Он снова подкрасил волосы в яркий мятный, и Ёсану нравится, как свежо он смотрится на фоне старого вычурного здания, мимо которого они идут. Он не брал фотоаппарат на прогулку с мелким, а сейчас об этом пожалел, хотя ему и было приятно просто поговорить с ним и чувствовать его не глазами, а ушами. Они, вроде как, подружились. Стали общаться, немного сблизились, Джунхёк оказался очень похожим на Ёсана по манере восприятия, и им было, что обсудить. Или кого — они не стеснялись мыть кости всем знакомым, когда гуляли по оживлённым проспектам, и открыто говорили о том, как к кому относятся и что от кого хотят. Ёсан успел узнать всю семью Джунхёка, а особенно того самого брата, из-за любви к которому у мелкого татуировка. — Только вот я не понимаю, почему он прячется до сих пор. — В плане прячется? — Ну… Он же типа не курит, ага, да. И я тоже первое время в это наивно верил, даже караулил его пару раз, чтобы проверить. А спалил элементарно — пока он готовил ужин и курил прямо на кухне в вытяжку. Думал, так пахнуть не будет. Нет, оно правда не пахло, но глупо с его стороны прятаться, когда знаешь, что ничего страшного в этом нет и что никто слова против не скажет. — Может, он просто боится признаваться сам себе? Джунхёк задумывается, пока Ёсан приобнимает его свободной рукой. — Я в детстве очень боялся признаться себе, что ненавижу свою семью. Мне казалось это неправильным, потому что мои сверстники любили родителей, любили своих братьев и сестёр, а я не чувствовал к ним вообще ничего. Я пытался их полюбить, пытался быть честным с ними, но это делало всё только хуже. Я завирался сильнее и сильнее, пока в один прекрасный момент врать не стало физически больно. Только тогда я задумался о том, что к чертям мне это не нужно — я выложил всё, что прятал, и поступил так, как хотел я, а не как мне навязали остальные. — Ты ведь так и не рассказал, почему у тебя такие отношения с семьёй, — Джунхёк приобнимает его тоже, кусает немного мороженого и держит его во рту, пока оно тает. Ёсан не отвечает, надеясь соскочить с темы, но понимает вдруг, что от мелкого ему прятать нечего — он могила, в которую можно выговориться и которая унесёт все тайны на дно. И мелкому — с такими большими умными глазами — хочется, по правде-то, всё рассказать. — Моя мать была помешана на математике, потому меня с детства запихнули в математический лицей, учёбу в котором я не вытягивал. Заниматься со мной дома она не хотела, хотела только причитать, какое же я наказание и что все мозги ушли в мою сестру. О, моя сестра и правда была умной — училась на отлично и с удовольствием занималась музыкой, по которой кукухой двинулся отец. Меня почти девять лет учили играть на скрипке, хотя все учителя говорили, что у меня нет такой предрасположенности к этому, как у сестры. — А родители? — Били, — коротко, но ясно для Джунхёка тем, почему Ёсан их ненавидит. — Отец брал что попадётся и бил по ладоням, если я фальшивил, мама стояла над душой и называла безобразием и бестолочью. Первые лет пять, пока я ещё мелкий был, я думал, что проблема во мне, я пытался измениться, пытался исправиться и стать достойным своей семьи. В старшей школе мой запал кончился, и я продолжал делать всё по чистой инерции — я то время почти не помню, помню только, что все экзамены сдал на отлично и поступил в тот университет, который выбрали родители. — На архитектора? — Ты запомнил? — Ёсан усмехается, хотя в его взгляде и сквозит невыраженная печаль. — Да, на архитектора. Отец планировал, что я создам «прекрасный храм музыки, в котором любая скрипка будет звучать громче и величественнее, чем орган в католической церкви», а мне на это было всё равно, и я пошёл туда по всё той же инерции. — А потом познакомился с… — Да, с этими двумя придурками. Именно они научили меня не бояться себя и быть тем мудаком, какой я есть. Мы отучились год, и я за это время понял то, что я ненавижу рисовать, но очень люблю на всё красивое смотреть — так и решил, что хочу стать фотографом. Забрал документы из универа, ушёл из дома и смог наконец-то вздохнуть нормально. Я хорошо помню только это время, как спал в фотостудии на диване, перебивался от получки до получки, но правда жил и чувствовал себя живым. А воспоминания от детстве как-то… сами стёрлись. Ёсан поворачивает свою ладонь и показывает на ней тонкий косой шрам, который Джунхёк раньше не замечал — его оттеняла татуировка. Джунхёк подхватывает его руку, рассматривает ближе и осторожно гладит от кончика к кончику. Ему жаль Ёсана из-за того, что на его долю выпало много чего не самого лучшего, но он не кидается утешать его или успокаивать тем, что всё теперь будет хорошо. — Это всё сделало тебя тобой, — он мягко держит его ладонь в своей и смотрит так по-умному и по-взрослому. Ёсан в ответ только кивает, крепче держась за него. — Это всё сделало меня мной. И я за это даже по-своему благодарен. Горькая улыбка и кивок в пустоту, но Джунхёк Ёсана понимает. Да, он не хлебал столько дерьма, и он только смутно представляет всё то, что Ёсану довелось во всех красках на своей шкуре пережить, но он его понимает. Отпускает его руку и обнимает его, крепко-крепко стискивая; Ёсан не любит, когда его касаются без спроса, но Джунхёку это позволяет, виснет на нём и слегка качается, как делают обычно всякие дураки. — А ты не разбивал скрипку? Ну, когда из дома ушёл. — Я даже не притрагивался к ней. Противно. — А… — Джунхёк хотел спросить ещё что-то, но сразу же потух. От Ёсана это не ушло. — А что случилось? — Да… Забей, правда забей, тебя это не касается, да и ничего серьёзного, — он быстро тараторит, цепляет Ёсана за запястье и хочет тащить куда-то по направлению к парку, но его рывком притягивают к себе, не давая убежать. — Не уходи от ответа. Ёсан смотрит на него чуть сощуренно и крайне злобно, как обычно смотрит на тех, в кого хочет вселить первобытный ужас и уважение к своей персоне. На Джунхёка, впрочем, этот взгляд не действует, потому что у него в арсенале есть точно такой же, перешедший по наследству от бабушки и Хвиджуна, и рассказывает он только из-за того, что от Ёсана ему скрывать нечего. — Мои друзья… Они записывают песню, и они искали человека, который сможет сыграть им на скрипке. Ну, там какая-то часть мелодии должна быть на скрипке, а всё остальное я не знаю, правда. И я зря подумал о том, что ты умеешь играть — ты ведь только что сказал, что тебе противно за скрипку браться. Потому забей и не парься, тебя это не касается. Кому вообще в наше время может понадобиться скрипка? Многие люди предпочитают техничную и современную музыку, половину из них от завываний скрипки и накапывания фортепиано тошнит, никто давно уже не ходит в филармонии на концерты и не слушает симфонические оркестры. А тут — взяли и захотели скрипку. А он ведь неплохо играл — Ёсан вспоминает, что о нём весьма лестно отзывались педагоги, и хотя он талантлив не был, но брал упорством. Одно время ему даже хотелось играть хорошо, чтобы его похвалили и дома, потому он стирал руки в кровь об струны и играл до поздней ночи. Дома его так и не похвалили, а стёртыми руками было очень больно писать в школе. Несколько раз на страницах оставались кровавые разводы, но Ёсан списывал это на потёкшую ручку и просил прощения у учителей, хотя его никто ни в чём не винил. Скрипку он возненавидел, но бороться с ней всё ещё не мог. За несколько лет, полных свободы и желанных достижений, успеваешь забыть, как было больно и противно. Ёсан не то чтобы напрочь забыл, но в его памяти все эти сцены давно умерли и остались лишь кадрами без подтекста. Он не вспоминал о скрипке, пока Джунхёк ему не напомнил, но сейчас у него внутри скрипка не отозвалась былыми раздражением, злобой и ненавистью. Быть может, он даже смог бы взять её в руки. Быть может, он даже смог бы что-то сыграть. — Я просто думал, попросишь сыграть тебе, — он отпускает Джунхёка и криво улыбается, явно не справляясь с тем, чтобы за этой улыбкой спрятать свои крайне перемешанные чувства. — Я знаю, что ты очень любишь фотографию, и логичнее с моей стороны было бы попросить меня сфотографировать, нет? Это, по крайней мере, смогло бы сделать тебя самого чуточку счастливее. — А если бы скрипка сделала? — Если бы да кабы, хён, — Джунхёк дуется и облизывает губы после мороженого. — Не буду навязываться тебе, если ты сам захочешь — сделаешь. Потому что я ценю тебя не за то, что ты круто фоткаешь и красиво играешь, а за то, какой ты есть. — Оу… Для Ёсана это прозвучало хоть и шаблонно, но по-особенному приятно. Ему вообще очень нравилось то, что Джунхёк говорит и делает, иначе он бы закинул его в чёрный список ещё после того, как они поговорили бы о татуировке. Но Джунхёк был из того редкого типа людей, против которых Ёсану было нечего иметь — он умный, самостоятельный, не зашоренный стереотипами, называющий вещи своими именами и честный в своей «нехорошести». И мнение Джунхёка вдруг стало для него по-своему важным, как когда-то стало важным мнение Минги. — Но если бы я был согласен сыграть для тебя, — Ёсан догоняет Джунхёка, пока тот идёт глубже в парк, — ты бы послушал? — Конечно же, да. Но лучше покажи снимки с последней фотосессии — этому я буду рад больше.***
23:15
— Твой брат не будет ругаться? — М? — Джунхёк убирает второй шлем. — На то, что ты поздно домой пришёл. — А его самого дома нет, он не знает ещё, что я пришёл, — мнётся на месте, переступает с ноги на ногу и то смотрит на сидящего на мотоцикле Ёсана, то отводит взгляд куда-то далеко. — Ты, может, зайдёшь? Не обещаю, что там осталось жареное мясо, но я могу поискать что-то ещё вкусное. — Тебя разве не учили, что нельзя пускать чужих в дом? — Чужих я звать не стал бы, — и протягивает руку ладонью вниз. Ёсан думает, но не очень долго — соглашается, оставляет мотоцикл на парковке и идёт за Джунхёком следом, держа его ладонь в своей. Мяса и правда не остаётся, потому что квартирная саранча в виде Сонджуна и Сынмина в состоянии за час целиком объесть полный холодильник, но зато находятся несколько вкусных острых приправ, с которыми можно что-то приготовить. — Могу я показать тебе один классный рецепт? — у Ёсана в руках пачка крупы, которую Хвиджун берёг на следующий раз. — Ты, как вижу, тоже острое любишь. — А давай! Джунхёк рад Ёсану по кухне помогать, и вместе у них получается просто прекрасно. И очень, очень вкусно — это Джунхёк понимает, когда пробует из рук Ёсана и чуть не проглатывает язык. Он улыбается, и Ёсан не может не улыбнуться ему в ответ — давно он не чувствовал себя так глупо, но при этом так уютно. Как будто он действительно дома, пусть и не у себя. — Спасибо тебе, — говорит, гремя по кофейному столику пустой тарелкой, и приваливается к плечу Джунхёка. — За что? — За всё. За то, что не побоялся тогда подойти ко мне. — Но ты ведь не кусаешься, правильно? И, на самом деле, я боялся, но рискнул. — И ты этому рад? Джунхёк мягко обнимает Ёсана за плечи и медленно впутывается пальцами в его сухие волосы. Ёсан сильный и стойкий, ему пустые слова и громкие хвальбы не нужны, и если Джунхёк сейчас скажет, что очень рад, ему не поверят и запишут его в последних льстецов. Ему самому такое не было бы приятно, но он провокационные вопросы не задаёт. Потому провокацией на такой вопрос отвечает — кладёт ладонь на лоб Ёсана и мягко целует его в макушку, как целовал его самого Хвиджун, когда было страшно в грозу или тёмной ночью. Ёсана прошибает. Ему по-странному неприятно, всё это кажется фальшью и враньём, но он не может сейчас вырваться и уйти — слишком уж тепло где-то внутри. У Джунхёка всё в жизни в порядке, у него нет проблем в семье, его любят и ценят, с ним считаются и ему доверяют — побитый, недолюбленый и недоласканый Ёсан ему просто не нужен, не вписывается он в ту порядочную и нормальную картину его жизни. Но Джунхёк почему-то здесь, щекотным дыханием где-то в волосах, мягкими касаниями губ по макушке и нежными объятиями, рядом с Ёсаном и возле него, когда он так нужен. Ёсан людей не любит, но Джунхёк в его жизни — какое-то иррациональное и необъяснимое исключение. Ёсан обнимает его поперёк живота и утыкается носом в шею — на плечи вдруг давит всё то, что он терпел и закрывал внутри, вскипают где-то глубоко обида и зависть. Их успокаивают мягкие касания к щекам и затылку и поразительно уютная тишина. Ёсана успокаивает Джунхёк — мягкий тёплый кролик, без которого удав уже не может.