18 декабря, пятница
13:40
Встреча в кабинете у Сонхва была назначена на 12:30. Хонджун только-только зашёл в здание клуба, светя яркой улыбкой и румянцем на щеках. Он подмигнул администратору подведёнными глазами и жестами спросил, у себя ли Сонхва, но ответ услышал сбоку, от ведущей к кабинетам администрации лестницы. — Директор ожидает Вас. Хонджун повернул голову и лишь чуть не присвистнул в голос. Он знал, что Сонхва нанял нового управляющего, но думал, что это будет какой-нибудь скучный заумный дяденька по типу самого Сонхва. Впрочем, Хонджун ошибался, и он был готов признать эту ошибку, потому что Юнхо в его понимании был выше всяких похвал. Ему безумно шла строгая белая рубашка, в которой он сейчас стоял чуть за углом, держа в руках планшет для бумаг. Хонджун, приспустив с носа солнцезащитные очки (в декабре-то), скользнул взглядом по его ногам в строгих брюках с отутюженными стрелками и отметил, что был бы не против посидеть у него на коленках. Юнхо подманил его быстрым жестом руки, и Хонджун пошёл за ним. Поднимаясь, Хонджун смотрел не под ноги, а на идущего впереди Юнхо, и его руки тянулись к контурам чужих бёдер. Реакции от Юнхо же не было совершенно никакой — он знал, кто такой Хонджун и для чего директор ждёт его у себя, но совершенно никак не показывал свою осведомлённость или заинтересованность. Хонджун оставался для него таким же безликим, как и любой приходящий в клуб, если не считать персонал и некоторых постоянных клиентов. Шаги Юнхо шире, а походка легче, потому он подходит к двери кабинета раньше, открывает её, красиво нажав на ручку, и спрашивает разрешения войти для посетителя. Когда Хонджун подходит ближе, дверь для него широко распахивают, и он подмигивает Юнхо, пытаясь закусить губу, но реакции вновь не получает никакой. — Оставь нас. Юнхо кивает Сонхва и уходит, закрывая дверь так же мягко, как и открывал. Сонхва кивает на уже подготовленные документы, ждущие только подписи Хонджуна. От него, по сути, большего и не требуется — черкануть на листах бумаги, снять с себя все свои полномочия и уйти отсюда куда подальше, став одним из тех безликих проходимцев. Ему вдруг становится на мгновение дурно, вдруг окатывает жаром и духотой, и он вначале снимает зимнюю куртку, путаясь в рукавах. Сонхва так же спокоен, как и Юнхо, и в нём напряжение и наличие хоть каких-то эмоций выдаёт только то, что он чуть сильнее обычного сжимает зубы — край его челюсти очерчивается острее. Хонджун не хочет ничего подписывать, он хочет закатить очередной скандал и вытрепать Сонхва все нервы… Но одновременно с этим он не хочет ничего. Сегодня вечером он даёт своё последнее выступление здесь, в этом клубе и на этой сцене, которые всегда считал своими и на которые не пускал никого из тех, кто пытался влезть. Впрочем, одну крысу он сам же к этой сцене приставил, а другие… Ну, их живучести Хонджун мог только поаплодировать. Здесь у него больше нет власти, и как бы горько ему ни было, но это необходимо было признать, чтобы не выглядеть совсем уж глупо. Он уверяет себя в том, что ему ничего этого не нужно, что он справится сам, без Минги и Сонхва, что он ещё покажет всем, где раки зимуют. А самому тошно становится понимать, что нет, не покажет. Он выступает и в других местах, но нигде к нему не относятся так, как относились здесь, нигде не платят столько же, не покрывают расходы по счёту и транспорту, не перекраивают расписание под него и нигде его особенно не ждут, на самом-то деле. Ему не прощали его опозданий и прогулов, ему не давали особых привилегий и его пару раз даже в открытую посылали, когда он начинал звездиться. А ещё за всё то время, которое он живёт сам по себе, он так и не смог написать с нуля ни одной собственной песни — он только развивал огрызки и куски, оставленные Минги, а все подобранные мелодии казались ему странно похожими на то, что он слышал где-то раньше. Он подходит к краю стола и смотрит на бумаги, пытается разглядеть строки с символами через тёмное стекло очков, но у него ничего не выходит. Снимает очки, усаживается на стул, закидывая ногу на ногу — Сонхва молчит, и Хонджуна это бесит невероятно, потому что раньше Сонхва всегда откладывал свои дела ради него, какими бы важными они ни были. Ключевое слово — раньше, и пора бы уже смириться с тем, что ничего уже не будет прежним. — Мне казалось, ты передумаешь, — Хонджун соизволяет взять в руки ручку, покрутить её немного, играясь со стержнем, и подпереть лицо рукой. — Нет практической пользы в активности этого контракта, — а раньше Сонхва всегда называл его «нашим», и это тоже колет по живому. Хонджун ждёт продолжения — слов извинения, прощальной речи, сокрушений по поводу канувших в Лету отношений, — но реакции вновь нет. Его крайне бесит то, что он больше не катализатор, что на него положить и поехать, что он не в состоянии перевернуть всё с ног на голову, и он от злобы щерится, крепче сжимает ручку и еле слышно скрипит зубами, но ничего, кроме этого, сделать не может. Хлопает ладонью по столу, расчёркивается на всех нужных листах и, отшвыривая ручку, покидает кабинет, заканчивая громким хлопком двери. Ему не до чего сейчас, ибо его плавно накрывает и прошибает, словно током, осознанием: он выиграл во множестве битв, но войну — проиграл; он был успешен и велик, а теперь лежит в той же могиле, в которую сам сбрасывал неугодных; он мог управлять целым миром, а теперь этот мир стирает его из памяти, потому что «нет практической пользы». Входными дверями клуба он был бы рад тоже хлопнуть, но те поставлены на очень мягкий доводчик. На улице холодно, и декабрь не жалеет никого, а ещё не жалеет Хонджуна правда, с которой он столкнулся и об которую, укачанный волнами своего могущества, разбился, как разбиваются об острые скалы приливы. Ему не нужно уже ничего, он не хочет возвращаться сюда, и чёрт бы побрал намеченное на вечер выступление, но деньги были нужны — за съёмную квартирку приходится платить самому, и в этот раз срок поджимает. Как всё это прекрасно! Как всё это весело и шикарно! Хонджун крутится, стоя на месте, рычит себе под нос и бьёт ногами по тротуарной плитке, а ещё очень хочет вцепиться во что-нибудь и разорвать это на мелкие куски. Он хочет вцепиться ногтями в Сонхва и разодрать, например, его лицо, его плечи и грудь или его спину, чтобы выместить всю ту секундно подступившую ярость. Его не могли так просто обставить! Его не могли так наивно обыграть! Но нет, Хонджун остывает и потихоньку понимает — могли.***
20:58
На сцене неуютно. Хонджун выступает первым, а не последним, как это обычно бывало, он в кои-то веки выглядит обычным и простым, смертным человеком, таким же живым и уязвимым, как и все те, кто толпится под сценой. Есть среди них те, кто искренне любит его, кто искренне желает ему успеха и достижений, и они ушли бы вслед на ним туда, куда он скажет, но сказать он пока что ничего не может. Он не хотел показывать своих эмоций, хотел сделать вид, что всё просто отлично, всё идёт по его замудрёно-путанному, но плану. У него не получилось — голос проседал, улыбка не натягивалась на лицо, постоянно хотелось свести и опустить плечи, а ещё откуда-то постоянно сквозило в спину. Хонджун делал вид, что всё хорошо, и его даже поддерживали из зала громкими аплодисментами и визгом, но ему не было это нужно. И он впервые, на самом деле, столько смотрел в зал — не хотел видеть на лицах под своими ногами смятение или разочарование, хотел знать, что держится молодцом. Особенно сильно ему запомнился один парень, сидевший возле барной стойки, — он кричал громче всех, махал руками и улыбался, но от него же сильнее всего веяло необъяснимым сочувствием и необъяснимой жалостью, от которых кислило во рту. Этот парень казался подозрительно знакомым, но Хонджун не мог его вспомнить, как бы ни старался в перерывах между песнями. И он бы соврал, если бы сказал, что отмеренное ему до антракта время он не заметил. Заметил каждой клеточкой своего тела, прочувствовал зябкой дрожью и бешеным стуком сердца в груди, испытал подкатывающими и отпускающими приступами волнения и тревоги. Ему казалось, что он бредит, его бросало то в жар, то в холод, колотило ознобом и било по глазам ярким светом, и он не знал, на какой сверхъестественной силе продержался до конца. Ему стало совсем уж дурно, и со сцены он просто убежал, вываливаясь из дверей с доводчиком на улицу, чтобы глотнуть воздуха и привести себя в норму. Но ничего приходить в норму не хотело. Он зашёл далеко за угол, чтобы его не увидели и не попытались остановить, дождался конца антракта, когда все зашли бы внутрь и увлеклись другими выступающими (ему даже всё равно было, стоял после него на сцене Минги или кто-то другой) и еле-еле вернулся, сразу уходя за расчётом. Полученная оплата душу не грела, и Хонджун выскользнул из запасного выхода, чтобы у основного его никто не увидел. Ему казалось, что это место цепляется за него, держит склизкими холодными руками с острыми когтями, не даёт вырваться на свободу и спастись. И отпустило его только тогда, когда он оказался за квартал от клуба в совершенно незнакомом месте. Одному тут было сложно и даже страшно, его всё ещё призрачно лихорадило, он всё ещё не мог найти себе места, потому и плюхнулся на лавочку под крышу оставновки, зарываясь руками в волосы и дожидаясь того момента, когда перестанет кружиться голова. Ему всё ещё нужно было зацепиться за что-то, что удержало бы его здесь, ему нужно было ощущение того, что он не всё в этой жизни потерял, что он ещё может что-то сделать. Ему нужно какое-то новое начало, в которое он вложит себя и в котором себя же заново отыщет где-то на вершине, с которой откроется умопомрачительный вид на то, что вновь осталось снизу, под ногами. Хонджун набирает один-единственный номер телефона, но слышит на том конце провода только долгие гудки. Сбрасывает через время и набирает снова — всё то же самое. Так же повторяется и в третий раз, и он наконец-то задумывается о том, что Ёсан — ему больше некому было звонить — может быть занят. Он пишет в чат и надеется, что ему ответят, а пока ждёт ответ — откидывается головой на холодный металлический каркас остановки и переводит телефон в виброрежим.***
[ @lil_devil // @sunny ]
23:37
lil_devil: Санни, привет Я очень сильно хочу тебя увидеть и побыть с тобой Прямо сейчас, и чем быстрее, тем лучше Перезвони мне Пожалуйста01:12
sunny: Я поздравляю, что тебе очень нехуй делать Найди работу и не еби людям мозги своими хотелками Никто не обязан сиюминутно рваться к тебе, потому что тебе так, видите ли, захотелось lil_devil: Прости, я не подумал Ты свободен сейчас? sunny: Нет lil_devil: А когда будешь свободен? Мне всё ещё нужно увидеть тебя sunny: А я не хочу видеть тебя и тратить на тебя своё время lil_devil: Сколько ты возьмёшь за час своей работы? Я оплачу по тарифу, но тебе ничего не нужно будет делать Просто приедь ко мне и поговори со мной Это правда важно sunny: Важно для тебя Впрочем, мне птичка на хвосте принесла, что ты днём подписал бумаги о расторжении контракта Сделаю тебе прощальный подарок, и более ты мне интересен не будешь Завтра в 12 около кофейни, опоздаешь хоть на минуту — летишь в чс без права реабилитации lil_devil: Хорошо, как скажешь Спасибо, что согласился Хонджун вымученно стонет в подушку и съёживается на кровати. В квартире холодно, темно и одиноко, а его лихорадит даже спустя несколько часов после выступления. Он не помнит, как доехал до дома и упал в постель, но помнит, что ни на секунду у него не пропадало ощущение вязкой горечи и тяжёлой беспомощности. Он не чувствовал себя в безопасности и не знал, куда ему теперь прятаться, потому что пути назад — за широкую спину Минги или к надёжному плечу Сонхва — не было. Последний расчёт Хонджуна не оправдался ни на процент, как бы сильно он этого ни желал, — одного желания для этого оказалось мало. У него оставалась последняя эфемерная надежда — Ёсан. Хонджун ласково звал его Санни, вспоминал касания его холодных рук и сосредоточенный взгляд, и где-то внутри от этого на миг становилось теплее. Он был влюблён, чертовски сильно и в кои-то веки по-настоящему влюблён, и это чувство пронизывало его всего, прошивало насквозь тонкими острыми нитками, которые то натягивались, то ослабевали. Невероятно сладкая агония, от которой одновременно хотелось взлететь в небеса, крича во весь голос, и спрятаться в самом глубоком и тёмном колодце, чтобы никому не было под силу найти. И это правда отвлекало от всех прочих переживаний. Хонджун лежал на спине, наполовину укрывшись, и думал о том, что расскажет Ёсану о том, насколько сильно он его любит, насколько сильно чувствует и насколько без него не может. Он представлял, как поймает его за руки, как посмотрит во всегда ясные глаза и как поцелует, крепко-крепко обняв. О, это великолепное мгновение! Хонджун заёрзал на месте и крепко зажмурился, потому что в своих облачных мечтах он тоже жмурился и мелко касался поцелуями губ Ёсана, держась за его плечи и зарываясь ладонью в длинные волосы на затылке. Он с нетерпением ждал и искренне верил в то, что всё получится именно так, как ему того хочется.***
19 декабря, суббота
12:07
— Да ладно! — Ёсан громко присвистнул, глядя на Хонджуна. — Ты в кои-то веки не опоздал. — Ты ведь попросил не опаздывать, — сейчас он был наиболее мягким, его голос казался тише и ласковее, а улыбка на губах не была исполнена присущим ему высокомерием. — Давай активнее, я тут не молодею. Ёсан явно спешил куда-то, смотря на время в телефоне и с кем-то переписываясь. Он не смотрел на Хонджуна и притопывал ногой, показывая всем своим видом, что что бы там ни было у Хонджуна такое важное, он по сравнению со всем остальным ничтожен. Хонджуна, впрочем, такая мысль не посетила. — Санни, я люблю тебя. Хонджун замолкает и ждёт ответа. Ответа нет — Ёсан только отправляет сообщение и спускает панель уведомлений вниз, чтобы часы было лучше видно. — Ага, и дальше? — он наконец говорит, но взгляда так и не поднимает. — Что тебе от меня по этому поводу надо? — Я хочу быть с тобой. Я хочу любить тебя и делать для тебя что-либо — что угодно, что я смогу для тебя сделать. Да, я не на самой высоте сейчас, но ради тебя и с твоей поддержкой я ещё большего добьюсь и ещё больше сделаю. Хонджун съедает Ёсана пытливым взглядом, но его невероятно красивое лицо нисколько не меняется, как будто Хонджун всё это время говорил с античной статуей. Ёсан и правда был живым воплощением мраморной скульптуры — утончённый и твёрдый, строгий и несгибаемый, холодный и изящный. Хонджуна не могло не тянуть к нему, и даже сейчас он хотел кинуться к нему в объятия и расцеловать его в щёки и скулы, мягко согревая их. — Пошёл ты нахер, — Ёсан наконец поднимает взгляд и им же бьёт по больному. Он гневно щурится, а карего цвета радужка вдруг играет неестественной краснотой. — Скольким ты пиздел и заливал про свою любовь? Скольких ты так наебал? — Тебе я не вру. — Когда любили тебя, тебе было насрать и выбросить, когда для тебя весь мир на колени ставили, ты закатывал истерики и воротил нос. Не дохуя ли ты в этой жизни хочешь? — Ёсан убирает телефон в карман и недовольно фыркает. — Я не поверю ни одному твоему слову, потому что передо мной ты уже обосрался во всех смыслах, в каких мог. Своим враньём, своими истериками и закидонами, своим блядством, своим ебучим высокомерием, которое тебя жрёт изнутри не даёт тебе жить нормально. Пошёл нахер. На этом я предпочту тебя забыть и больше не вспоминать. Ёсан разворачивается и уходит. Хонджун кидается за ним, ловит за локоть, но сказать ничего не успевает — теряет равновесие, падает на бок и чувствует резкую боль в носу. Ёсан бил людей редко, но крайне удачно, и потому сейчас он стоял в стороне, стряхивая руку после удара, и смотрел, как с носа Хонджуна начинает медленно капать кровь. — Если попробуешь ещё раз ко мне приблизиться, я тебя уничтожу, — его голос становится невыносимо тяжёлым и играет оттенками бесчеловечной жестокости. Хонджун не поднимает на него взгляд, хотя и хочет. — Засунь свою любовь туда же, куда пихал чужие хуи, встречаясь с Сонхва. Ты теперь никто — безродная мразь, которую наконец-то поставили на место, — и знаешь, я в честь этого вскрою бутылку самого дорогого шампанского. И я буду очень рад, если ты сгниёшь в том болоте, в которое сам себя, довыёбывавшись, загнал. Теперь Ёсан уходит совершенно точно. Он не хочет видеть Хонджуна, а от всего того, что он от него услышал, ему становится так мерзко, что хочется стереть себе память и заткнуть уши, чтобы никогда не слышать этого и никогда не знать. Любит он, как же! Ёсану кажется, что за ним тянется противный склизкий след, оставленный как раз «любовью» Хонджуна, веющий смрадной гнилью его натуры и настолько же ядовитый, насколько и он. Они пробыли рядом всего несколько минут, но за это время Хонджун успел выбесить Ёсана до состояния самой настоящей ярости, и даже врезать ему нисколько не помогло. Да, вид крови на чужом лице и заметный испуг в глазах сделали лучше, но это только капля мёда в бочке дёгтя, которую Хонджун оставил после себя и в память о себе. Ёсан летел куда-то по проспекту, затерявшись в толпе, и мог думать лишь о том, как здорово было бы переломать Хонджуну руки или ноги, как здорово было бы выместить на нём всю ту боль, которую он причинил людям, и отомстить ему за всё то, что он успел в своей жизни натворить. Это правда успокаивало. На моменте, когда Ёсан мысленно по сантиметру доломал Хонджуну правую руку где-то до плеча, дробя кости и хлюпая кровью из порванных мышц, его отпустило. Он осмотрелся по сторонам и понял, что сейчас где-то недалеко от дома Джунхёка. Джунхёк. Крольчонок, как он за глаза прозвал мелкого. От него никогда не было проблем, и с ним всё становилось удивительно просто, потому что он ничего не усложнял ни для себя, ни для других. Ёсану нужен был Джунхёк, чтобы завалиться в его объятия, проматерить Хонджуна вдоль и поперёк так, чтобы отвести душу, а после уставиться вместе в какую-нибудь глупую комедию и выкурить по сигарете. Ёсана всё ещё слегка потряхивало и передёргивало от злобы, но он сообразил, что нужно сделать.***
[ @sunny // @always_win ]
sunny: Привет Ты дома сейчас? И ты один? always_win: Эээ Привет Дома Нет, не один Но ты приходи всё равно, потому что мы пока что хз, куда мы двинемся Мы ещё только собрались sunny: А, ты занят always_win: Я хочу, чтобы ты пришёл Типа, ну У меня сегодня день рождения, и я был бы рад тебя увидеть sunny: Стоп День рождения? В смысле? Почему ты мне не сказал? always_win: Да я не хотел тебя парить Плюс звучало бы как намёк на подарок, а я так не хочу Ну не сказал и не сказал, ну какая разница Хён, приходи, мы тебе рады будем Хоть на полчасика заскочи sunny: Нет, правда, в другой раз тогда Сегодня твой день, а я к тебе со своими проблемами Забей, мелкий, побудь со своими, оттянись и отпразднуй А я потом тебя украду always_win: Что случилось? sunny: Меня катастрофически сильно выбесила одна мразь, и я хотел увидеть тебя, чтобы успокоиться Меня правда успокаивает, когда я говорю или обсуждаю что-то с тобой, ты умеешь найти баланс и рациональную сторону в ситуации Но не сейчас, правда***
— Хёны, — Джунхёк выходит в кухню, где Минджэ и Хвиджун выискивают, из чего накрывать на стол, — вы сильно обидитесь, если я сегодня не с вами побуду? На него оборачиваются все, Сонджун даже чуть не падает с дивана в попытках рассмотреть Джунхёка, пока тот придумывает убедительную маленькую ложь. — Я просто… — он косится на экран телефона, на котором всё так же остаются непрочитанными последние входящие сообщения. — Ёсан? — Хвиджун клонит голову на бок и складывает руки на груди. Джунхёк не может бороться с его догадливостью и просто кивает в ответ, виновато пряча взгляд и открывая рот, чтобы объясниться. — Иди. Ни звука Джунхёк таки не издаёт, но смотрит теперь прямо и очень удивлённо. — Слушай, Джун, ты ведь постоянно с нами, — Хвиджун кладёт руки на его плечи. — На всех праздниках, на всех прогулках, когда мы идём на выступления к хёнам и когда встречаемся на выходных. А мне бы хотелось, чтобы у тебя были твои собственные друзья, чтобы ты сам с ними общался и сам решал, что и как будет. Так что иди сейчас к нему, если вы хотите встретиться. С нами ты ещё успеешь побыть рядом, да и так уже был достаточно, мы не будем в обиде. — Тем более, это твой день рождения, и ты решаешь, как ты его проведёшь, — Минджэ улыбается ему и подмигивает, пока Хвиджуна приобнимает за плечи. — Но если ты свалишь, твоё мороженое съем я! — Сонджун! — на него повышают голос трое, а Джунхёк только смеётся и машет рукой, мол, ешь на здоровье. Он крепко обнимает Хвиджуна, жмёт руки Минджэ и Сынмину, а Сонджуну на диван шлёт воздушный поцелуй, собирается буквально за две минуты и выходит из дома, перезванивая Ёсану. — Хён, где ты сейчас? — В соседнем дворе, стою, курю. — Теперь моя очередь спрашивать, один ли ты будешь дома. Хотя, тупой вопрос, Минджэ нам говорил, что Минги на работе сегодня. Так что… к тебе? — В смысле ко мне? — Я… Я тут немножечко отпросился, и я иду к тебе. Так что… поехали к тебе, расскажешь, что там за мразь такая, а потом придумаем, как отпраздновать мой день рождения, потому что это будет мой первый день рождения, который я праздную не дома и не с семьёй. —… вау. И тебя отпустили? — Сказали, что пока у меня есть друзья, я должен ловить момент и быть с ними. Ну, так Хвиджун сказал, а остальные согласились. Или ты против? — Нет, Хёк, я не против. Договаривает Ёсан уже не в трубку телефона, и Джунхёк оборачивается на его голос. Они обнимаются, и Ёсан сравнивает свои эмоции от встречи с Хонджуном и от встречи с Джунхёком. Джунхёка видеть он правда рад, особенно когда он весь будто сияет изнутри предвкушением своего праздника. Ёсану очень хочется его сфотографировать сейчас, но у него будет на это ещё целый сегодняшний день, а если попрёт, то ещё и ночь. — Ты знаешь, я тут обещал по одному поводу шампанское вскрыть… — Давай, я не против. На лицах у обоих играют улыбки. — За это, мелкий, я тебя и обожаю.